— Куда его увезут?
— Думаю, в бесплатный госпиталь, — сказал Мучо, — для наблюдения. Интересно, что они будут наблюдать?
— Вползающих в окна израильтян, — ответила Эдипа. — Если ни одного не увидят, значит он псих. — Подошли полицейские. После беседы ей велели не уезжать из Киннерета на случай суда. Наконец она вернулась в свою машину и поехала в студию вслед за Мучо. Сегодня он дежурил в эфире с часу до шести.
Пока Мучо наверху перепечатывал свой репортаж, Эдипа в коридоре возле громко стрекочущей телетайпной комнаты столкнулась с директором программы Цезарем Фанчем. — О, рад снова вас видеть, — поздоровался он, забыв, очевидно, как ее зовут.
— Да? — откликнулась Эдипа, — и почему же?
— Сказать по правде, — признался Фанч, — с тех пор, как вы уехали, Мучо перестал быть собой.
— А кем же?! — сказала Эдипа, доводя себя до исступления, потому что Фанч был прав. — Кем?! Ринго Старром? — Фанч съежился — Чабби Чеккером? Она теснила его к холлу, — Музыкантами из "Райтеуз бразерс"? И при чем здесь я?
— Он был и тем, и другим, и третьими, — ответил Фанч, пытаясь спрятать голову, — миссис Маас.
— О, называйте меня Эдной. Что вы имеете в виду?
— За глаза, — хныкал Фанч, — его назвывают "Братья Н.". Он теряет свою личность, Эдна, как еще можно это назвать? День ото дня Вендель перестает быть собой и становится все более безликим. Он приходит на собрание, и комната вдруг наполняется людьми, понимаете? Он — ходячая ассамблея человечества.
— Это все ваши фантазии, — сказала Эдипа. — Вы снова накурились тех сигареток, на которых не печатают названия
— Вы сами увидите. Не смейтесь надо мной. Мы должны держаться вместе. Кто еще о нем побеспокоится?
Потом она сидела в одиночестве на скамейке возле Студии А и слушала, как коллега Мучо Уоррен Кролик крутит записи. Мучо спустился со своей копией, вокруг него царила невиданная доселе безмятежность. Раньше он сутулился, передергивал плечами, и часто моргал, а сейчас все это куда-то делось. — Погоди, — он улыбнулся и, уменьшаясь, пошагал по коридору. Она внимательно изучала его фигуру сзади, пытаясь увидеть сияние, ауру.
До эфира оставалось время. Они поехали в центр, в пиццерию, и сидели там, рассматривая друг друга через золотую гофрированную линзу пивных бокалов.
— Как ваши отношения с Мецгером? — спросил он.
— Нет никаких отношений, — ответила она.
— По крайней мере, больше нет, — сказал Мучо. — Я это понял, когда ты говорила в микрофон.
— Прекрасно, — произнесла Эдипа. Она не могла разобрать выражение его лица.
— Это необычайно, — сказал Мучо, — все было… погоди-ка. Слушай. — Она не услышала ничего необычного. — В этом фрагменте семнадцать скрипок, продолжал Мучо, — и одна из них… — черт, не могу понять, как у него это получается, поскольку тут моно-запись. — Тут ее осенило, что речь идет о Мьюзак. С тех пор, как они вошли сюда, эта музыка просачивалась внутрь в своей неуловимо действующей на подсознание манере — струнные, флейты, медные духовые под сурдинку.
— Что это? — спросила Эдипа, чувствуя беспокойство.
— Его прима, — сказал Мучо, — настроена немного выше. Это не студийный недоучка. Думаешь, кто-то еще способен сделать так круто эту штуку на одной струне, Эд? Пользуясь лишь нотами, которые есть в этом фрагменте. Представь, какой у него слух, потом — мускулатуру его пальцев и рук, и в конце концов всего человека. Боже, ну разве это не чудесно!
— Ну и к чему все это?
— Он настоящий. Это не синтетическая музыка. Они могли бы вовсе обойтись без сессионных музыкантов, если бы захотели. Сложи вместе нужные полутона на нужном уровне мощности, и выйдет скрипка. Как я… — он поколебался, а потом разразился сияющей улыбкой, — ты подумаешь, что я сошел с ума, Эд. Но я умею делать то же самое, только наоборот. Слушать все, что угодно, и раскладывать на части. Спектральный анализ. У себя в голове. Я могу разбивать аккорды, и тембры, и даже слова на базовые частоты и гармоники — со всеми их различиями по громкости, — и слушать все чистые тона по отдельности, но как бы звучащие вместе.
— Как тебе это удается?
— Для каждого тона у меня есть отдельный канал, — возбужденно принялся объяснять Мучо, — а когда нужно больше, я просто увеличиваю их число. Добавляю необходимые. Не знаю, как это работает, но в последнее время проделываю то же самое с речью. Скажи: элитный, шоколадный, питательные свойства.
— Элитный, шоколадный, питательные свойства, — сказала Эдипа.
— Да, — сказал Мучо и погрузился в молчание.
— Ну и что? — повышая голос, спросила Эдипа через пару минут.
— Я заметил это тем вечером, когда услышал, как Кролик объявляет рекламу. Личность говорящего не имеет значения. Спектры мощности все равно неизменны, плюс-минус небольшой процент. И у вас с Кроликом сейчас есть нечто общее. Более того. Люди, произносящие одинаковые слова, одинаковы, если одинаковы спектры, разница лишь в том, что они не совпадают по времени, врубаешься? Но время условно. Ты выбираешь точку отсчета там, где хочешь — и можешь перетасовывать временные линии любых людей, пока они не совпадут. И тогда у тебя появится этот огромный — господи, может даже в пару сотен миллионов голосов — хор, говорящий: "Элитный, шоколадный, питательные свойства", но это будет все тот же голос.
— Мучо, — нетерпеливо сказала она, бегло обдумывая дикое подозрение. Фанч это имеет в виду, когда говорит, что ты подобен людной комнате?
— Так и есть, — ответил Мучо, — точно. Это у всех одинаково. — Он взглянул на нее, уловив, быть может, призрак единодушия, как другие ловят оргазм, его лицо разгладилось, стало дружелюбным, умиротворенным. Эдипа не узнавала его. Из темных закоулков ее мозга стала выползать паника. — И теперь, стоит мне включить наушники, — продолжал он, — я уже знаю, что обнаружу. Когда эти ребята поют "Она тебя любит", то ты понимаешь, что она и в самом деле тебя любит, она — это любое число женщин по всему миру — даже ретроспективно — разных цветов, размеров, возрастов, форм, отстоящих от смерти на разные расстояния, но она — любит. И этот самый «ты», которого она любит, — это опять же все. В том числе и она сама. Видишь ли, человеческий голос это просто чудо невиданное. — В глазах Мучо отражался цвет пива, этот цвет просто лился через край.
— Мальчик, — произнесла Эдипа — беспомощная, она не знала, что делать, и боялась за него.
Он положил на середину стола чистенькую пластиковую баночку с таблетками. Разглядывая пилюли, она вдруг поняла: — ЛСД? — спросила она. Мучо в ответ улыбнулся. — Где ты взял? — Но уже и сама поняла.
— Хилариус. Он расширил свою программу и задействовал мужей.
— Но послушай, — сказала Эдипа, стараясь, чтобы голос звучал по-деловому, — и давно это продолжается, сколько ты на этом сидишь?
Честное слово, он не помнил.
— Но тогда есть шанс, что ты еще не подсел.
— Эд, — он озадаченно посмотрел на нее, — подсесть нельзя. Это — не тот случай, когда ты — наркоман. Ты принимаешь это дело, поскольку видишь в нем добро. Поскольку слышишь и видишь вещи — даже нюхаешь их, пробуешь — так, как раньше тебе было недоступно. Поскольку мир так насыщен. Несть ему конца, детка. Ты — антенна, посылающая свою модель тысячам жизней в ночь, и эти жизни становятся твоими. — Он смотрел на нее по-матерински терпеливым взглядом. Эдипе же хотелось шлепнуть его по губам. — А эти песни. Не то, чтобы они рассказывали нечто, они сами — нечто, в чистом звуке. Нечто новое. И сны у меня изменились.
— О Боже. — Яростно поддев волосы пальцами. — Больше никаких кошмаров? Замечательно. Значит твоему последнему ангелочку, кем бы она ни была, повезло. Знаешь, в этом возрасте им нужно много спать.
— Никаких ангелочков, Эд. Давай я тебе расскажу. В то время я постоянно видел дурной сон — про автостоянку, помнишь? Я даже тебе об этом не рассказывал. Но теперь могу. Он больше меня не тревожит. Дело было в том знаке на стоянке — вот он-то и пугал меня. Во сне я проводил обычный рабочий день, но вдруг, совершенно неожиданно, появлялся этот знак. Наша фирма член Н.А.Д.А. Национальной автомобильной дилерской ассоциации. Лишь этот металлический знак, скрипящий под синими небесами: нада, нада. Я просыпался с воплями.
Она вспомнила. Теперь за ним не будут ходить призраки, — по крайней мере, пока он принимает эти таблетки. Она никак не могла до конца осознать, что день ее отъезда в Сан-Нарцисо был днем, когда она видит Мучо в последний раз. Столь многое в нем успело развалиться.
— Послушай! — говорил он, — Эд, врубись! — Но она не могла даже угадать мелодию.
Когда настало время возвращаться на станцию, он кивнул на таблетки. Можешь взять.
Она покачала головой.
— Опять в Сан-Нарцисо?
— Да, сегодня.
— А как же копы?
— Сбегу. — Позже она не могла припомнить, говорили ли они о чем-то еще. У станции они поцеловались на прощание — все они. Уходя, Мучо насвистывал нечто замысловатое, двенадцатитоновое. Эдипа сидела, прислонив лоб к рулю, и вспомнила, что не спросила о штампе Тристеро на его письме. Но ей было уже все равно.
6
Вернувшись в "Свидание с Эхо", она обнаружила там Майлза, Дина, Сержа и Леонарда со всей аппаратурой на дальнем конце бассейна вокруг трамплина кто прямо на нем, кто рядом, — они были так сдержанны и неподвижны, что Эдипа подумала, не снимают ли их скрытой камерой на обложку диска.
— Что тут творится? — спросила Эдипа.
— Твой парень, — ответил Майлз, — Мецгер, обставил нашего фальцета Сержа. Человек сам не свой от горя.
— Он прав, миссас, — откликнулся Серж. — Я даже песенку сочинил и аранжировал ее для сольного исполнения. Сейчас напою:
ПЕСНЯ СЕРЖА
Нету шансов у простого серф-парнишки
На любовь прекрасной серф-девчонки
Всюду бродят гумберт-гумберты-коты,
Манеры их изысканны и тонки!
Я любил ее как женщину свою,
А ему она — обычная нимфетка.