Ковалев без энтузиазма глянул на бумажку и что-то такое промычал.
– Вот это да! – продолжал восторгаться Коля Веденяпин. – Надо же!
– А чего ты в тулупе-то паришься? – вдруг спросил Ковалев. Действительно, в дежурке было жарко натоплено.
– Да я это… – Коля моментально забыл про бумажку, – может, я того… этого… К бабе Любе сгоняю? А?
– Эх, сейчас бы супчику горяченького, да с потрошками! – мечтательно сказал Владимир Высоцкий с экрана.
– А что? – задумчиво пробормотал Ковалев. – У нас и закусь имеется. Колбаса, чесночок маринованный, огурчики солененькие. Время-то, – он посмотрел на часы, – второй час. Можно и погреться.
И он полез в карман за деньгами.
Через пять минут Коля бодро шагал по нетронутому снежку к Свистухе. Он прошел рощицу, пересек неширокую поляну и вышел на «улицу Достоевского», как торжественно именовалась узкая тропа между двумя рядами изб, по которой и «жигуль»-то толком проехать не мог. Свистухинцы очень гордились тем, что большак в их деревне назван не именем банального Ленина или сомнительного Максима Горького, а уважаемого во все времена великого русского писателя. Некоторые особо рьяные любители ночных посещений избы бабы Любы утверждали, что по ночам видели призрак Достоевского – согбенного старичка с котомкой за спиной и в рваной кацавейке. Они же клятвенно утверждали, что призрак этот обитает в разоренном «Тимуровце». Из-за этого бывший пионерлагерь пользовался в округе недоброй славой.
Спустя десять минут Веденяпин уже возвращался назад, бережно прижимая к груди бутылочку с ароматной жидкостью.
Вася основательно подготовился к приходу напарника: на аккуратно расселенной газетке были разложены яства, вышеупомянутые колбаса, огурчики и несколько зубчиков маринованного чеснока. Также он достал граненые стопочки и спичечный коробок с солью.
– Садись, мил человек, закусывай, чем Бог послал, – прокомментировал происходящее с экрана телевизора главарь бандитов Горбатый, после чего наступил конец очередной серии незабвенного фильма.
…Через полтора часа Коля и Вася допивали уже вторую бутылку бабы Любиного первача, за которой пришлось ходить еще раз. Самогон оказался крепким – не меньше пятидесяти градусов. Вася на правах старшего разлил остатки самогона по стопкам и ни слова не говоря опрокинул содержимое одной из них в рот. Коля взял свою стопку в руку, посмотрел пьяными глазами на ее содержимое, приподнял над столом, понюхал, затем взмахнул другой рукой, явно собираясь что-то сказать. Но подходящий тост, по-видимому, на ум не пришел. Поэтому Коля последовал примеру своего напарника и в два глотка выпил. Второй глоток явно пошел не в то горло, и Коля лишь усилием воли сумел отправить рвущуюся наружу жидкость туда, куда надо, то есть внутрь. На глазах выступили слезы.
Вася насмешливо посмотрел на него.
– Эх ты, сосунок, – наконец выдавил из себя старший лейтенант Ковалев.
Коля, откусывающий в этот момент кусок колбасы, так и замер с кружком, торчащим изо рта. Вася с вызовом смотрел на него.
– Ты чего? – без всякой обиды спросил Веденяпин.
– Ничего, – как-то уж очень зло ответил Вася, – салага ты. Пить не умеешь.
Коле совершенно не хотелось ругаться. Выпитый самогон привел его в умиротворенное состояние и принес расслабление во всех членах. Больше всего в этот момент он желал улечься на топчане в углу дежурки и замочить харьку часиков эдак до девяти утра… То есть до конца дежурства.
Вася же, видимо, наоборот, чувствовал прилив сил. Самогонка подействовала на него как допинг и он готов был сию секунду отправиться ловить всех нарушителей дорожного движения, вместе взятых. Но часы показывали половину третьего ночи, Варшавское шоссе пустовало, и Ковалев не знал, куда ему деть брызжущую через край энергию.
– Салага, – поглядывая на Веденяпина маленькими злыми глазами, повторил Вася.
По идее, промолчать бы Коле. Да и отправиться на топчан. Но стерпеть оскорбление даже от старшего по званию…
«Тьфу, – подумал он, – сплошные неудобства с этим Ковалевым. И не покуришь путем, и не выпьешь… Все, больше с ним в дежурство не встану».
– Почему это я салага? – заволновался Коля.
– По кочану, – туманно ответил Вася и потянулся к бутылке, которая, впрочем, не содержала в себе больше ни капли спиртного.
– Нет! – Коля положил свою ладонь на его руку. – Ты мне сначала скажи, почему я салага!
Вася со злостью выдернул руку, при этом смахнув на пол тарелку с солеными огурцами.
– Да потому! Только мальчишки водяру глотками пьют. Ясно?
– А как надо?
– Залпом, вот как.
Ответить Коле было нечем. Но отвечать как-то надо. Поэтому он не спеша достал сигареты, зажигалку, с кайфом прикурил и выпустил в сторону Васи облако дыма.
– А это не твое дело, понял!
Глаза Васи сузились:
– Ты же знаешь, я не курю и терпеть не могу, когда при мне в дежурке смолят.
– И это тоже не твое дело, – нагло добавил Коля.
Вася усмехнулся и проникновенно сказал:
– Мое, Коля, мое.
В его зрачках засверкали радостные огоньки. И не успел Коля и глазом моргнуть, как Васин увесистый кулак, словно в замедленном кино, полетел прямиком ему в лицо. Конечно, это Коле казалось, что летит он долго, на самом деле все заняло долю секунды. И ходить бы после этого удара Коле с переломанным носом, если бы не пол-литра забористого бабы Любиного самогона в жилах Васи Ковалева. Не рассчитав силу удара, Вася потерял равновесие и упал с табуретки, между делом смахнув со стола коробок с солью.
«Все, – пронеслось в голове суеверного Коли, – теперь поссоримся… Хотя почему „поссоримся“? Мы вроде уже…»
Неудачный Васин удар, однако, разозлил Колю. И, схватив своего напарника за руку, он сильно дернул на себя.
– Я тебе сейчас… – говорил он при этом. Сильным рывком Коля вытянул Васю. Его тяжелое тело смело все, что было на столе, и, перекувырнувшись, шлепнулось об пол.
Сделав свое дело, Коля с достоинством скрестил руки на груди.
Но и Вася в долгу не остался. С неожиданной прытью он вскочил на ноги и бросился на Колю. Напарники сцепились, как в последнем бою, и катались по полу дежурки, безжалостно давя спинами соленые огурцы, кружки колбасы и ломти хлеба.
Все-таки победила молодость. Коля оседлал напарника, прижал его руки к полу и заявил:
– Все. Сдавайся. Или жезлом заеду.
И потянулся к лежащему тут же на табуретке полосатому жезлу.
– Ладно, – крайне неохотно выцедил сквозь зубы Ковалев, – сдаюсь.
Через минуту они сидели за разоренным столом тяжело дыша, и каждому в голову пришла одна и та же мысль.
– Ну что, – наконец озвучил мысль Ковалев, – может, мировую?
Коля кивнул. Встал и потянулся к валенкам, один из которых оказался под топчаном, а второй неизвестно каким образом оказался на столе.
– Я с тобой выйду… Проветрюсь, – нетвердо произнес Вася и тоже натянул на себя тулуп.
Напарники вышли. Ночной мороз обжег их разгоряченные лица, из ноздрей повалил густой пар. Захотелось думать о чем-то хорошем и правильном.
– Ты извини, Коляныч, – прижав руку к груди, повинился Вася, – не знаю, понимаешь, какая муха укусила.
Веденяпин махнул рукой:
– Да ладно. Бывает.
– Ты вот что, Коля… Ты кури в дежурке, если хочешь…
Обалдев от такого великодушия, Коля повернулся к Васе, они обнялись и расцеловались.
Из темноты Варшавского шоссе появились два желтых глаза. Они стремительно приближались, и вскоре оказалось, что это «Жигули» девятой модели. Машина неслась на огромной скорости.
– Эге, нарушает… – задумчиво произнес Ковалев.
– Превышение скорости, – вторил ему Веденяпин.
Они внезапно и разом поняли, что надо делать. Веденяпин и Ковалев, размахивая руками за неимением жезлов, бросились наперерез машине.
– Приказываю остановиться! – орали доблестные инспектора дорожного движения.
«Девятка», однако, и не думала выполнять приказ. Она вильнула вправо, потом влево. Но Коля и Вася твердо, даже ценой собственной жизни, решили задержать нарушителя. Противно заскрипели тормоза. Резина заскользила по промерзшему асфальту Варшавского шоссе.
Последнее, что успел зафиксировать Коля Веденяпин перед страшным ударом, был год его рождения – 976…
Спустя две минуты воцарилась полнейшая тишина. Кряхтя и вполголоса бранясь, из машины вылез Лева. Он с ужасом оглядел творение своих рук и быстро побежал в сторону Свистухи, проклиная себя и свою жадность, из-за которой он поперся к месту, где стояла его машина, с трудом разыскал в снегу ключи, и… вот к чему это привело.
После знакомства с Костей Маковским у Оли появилась своя тайна. Это сразу возвысило ее в собственных глазах и придало уверенности.
– Но никто-никто не увидит, но никто-никто не узнает, кто, кто ее тайна, о-о! – часто напевала она теперь популярный мотивчик, на который раньше совершенно не обращала внимания.
Оказалось, в этой песне запрятан глубокий смысл. Да, вообще в последнее время мир для нее сильно переменился. Это было так приятно – иметь тайные романтические отношения, о которых не подозревают родители, встречаться украдкой, болтать по телефону, плотно прикрыв дверь своей комнаты.
Разумеется, когда-нибудь родители узнают, что у нее есть друг, она сама им расскажет, но потом, позже, когда все станет ясно, и вообще… Тайна составляет главную прелесть романтических отношений.
Когда Оля шла рядом с Костей по улице, мужчины обращали на нее внимание. Раньше она этого не замечала. Теперь такое внимание и пугало, и радовало ее одновременно.
Говорят, стоит только влюбиться, как вся учеба летит к чертям, потому что голова «не тем занята», а у нее все наоборот. Начался второй семестр, а она уже нахватала кучу пятерок, и все потому, что прежнюю неуверенность и скованность как рукой сняло. Если такой замечательный человек, как Костя, любит ее, то какая может быть неуверенность? Наоборот, Олю словно окрылили.
И вот представьте себе закон подлости: пока нет кавалера, никто из ребят внимания на тебя не обращает, а стоит только обзавестись другом, как ни с того ни с сего появляются другие поклонники. Ребята с ее курса вдруг точно впервые ее увидели, стали подходить, болтать о том о сем, подсаживаться в буфете за ее столик, в раздевалке помогать ей надеть шубу. Удивительно…