– И такой человек у меня на примете есть, – улыбнулся Александр Борисович.
Нет, все-таки каждое событие в нашей несчастной жизни имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Вот, например, занялся я делом Елены Мартемьяновой. Вроде бы никакой пользы я из него не извлек. Зато появилась уважительная причина некоторое время не ходить на работу, где я целыми днями выполняю тяжелую повинность – втолковываю людям то, что они сами прекрасно могут прочитать в любом юридическом справочнике. Адвоката ноги кормят: не будет бегать – не будет работы, не будет денег… Так что сидение в юрконсультации для адвоката – последнее дело. К тому же дело Мартемьяновой оказалось не совсем по моему сегодняшнему профилю, то есть почти не связанное с адвокатской поддержкой. Но это уже в прошлом. Вчера Мартемьянова была убита. Событие, безусловно, печальное. Даже трагичное. Однако прямым следствием вчерашнего убийства для меня оказалось то, что раз нет самой Мартемьяновой, то нет и ее дела. А это значит, что я не должен больше заниматься розысками ее дочери – это теперь будет делать следователь, Александр Борисович Турецкий. Думаю, сделает он это гораздо лучше, чем я.
Я лежал на спине и размышлял. А потом повернулся и увидел рядом с собой посапывающую Машу. Вот еще один пример. Нашел я на улице замерзающую девушку, которая оказалась убийцей троих подонков. Я, как человек, считающий себя более-менее порядочным, не мог выдать ее милиции. И тем самым фактически пошел против закона. Неприятная ситуация. Очень даже неприятная. Но в настоящий момент Маша Пташук спит рядом со мной. И, как мне кажется, она счастлива. Не говоря уже обо мне. Факт, безусловно, положительный. Так что все в нашей жизни относительно, господа присяжные заседатели…
Чего это меня, интересно, среди ночи на философию потянуло? Хотя какая там ночь? Уже почти утро. Половина четвертого. Самое время спать. Я повернулся на другой бок и закрыл глаза…
Сон уже потихоньку начал затуманивать сознание, когда резко зазвонил телефон. Я не открывая глаз потянулся к трубке:
– Да.
– Юра, это Турецкий. Срочно дуй к Мартемьяновой.
– Зачем это? – Я моментально стряхнул с себя остатки сна и сел в кровати.
– Уговори отца Оли отпустить ее с тобой. Как хочешь, но уговори. Мы находимся на Белорусском вокзале, нам нужен человек, который видел и может опознать батьку Михася. Понял?
– Да, но…
– Никаких «но». Говори что хочешь, но вытащи ее. Если мы упустим его – пиши пропало. Понял?
– Да. Беру Олю и еду на Белорусский вокзал.
Если Турецкий говорит таким тоном, то дело действительно очень серьезное. И нужно поторопиться.
Через три минуты я уже стоял у входной двери одетый и готовый в бой. Из спальни вышла Маша:
– Ты куда, милый?
– На задание.
Она округлила глаза:
– А можно мне с тобой?
Я покрутил пальцем у виска:
– Ты что, с ума сошла? Тебе мало приключений за последнюю неделю? Может быть, еще пистолетик свой возьмешь?
Маша обиженно надула губки:
– Я хочу посмотреть, как задерживают опасного преступника.
– Цыц, – воскликнул я, – сиди дома! Не забывай, что ты все еще под домашним арестом.
И, не вступая в дальнейшие разговоры, я вышел из квартиры и почти кубарем скатился по лестнице. Старичок «жигуль» не подвел, завелся сразу, и я на полной скорости погнал по направлению к Рублевскому шоссе.
Валерий Николаевич поначалу даже слушать не хотел. Но пока мы с ним препирались в прихожей, Оля, которая, видимо, услышала наш разговор, оделась и вышла из своей комнаты.
– Я согласна ехать.
Через полчаса мы были на Белорусском вокзале.
– Конечно, надежды мало, – сказал Турецкий, встретивший нас у входа, – за это время успело отъехать два поезда. Правда, мы тщательно осмотрели почти каждого пассажира и даже прошли по вагонам, но кто его знает… В лицо мы его не видели. Так что вся надежда на вас, Оля.
– Сделаю все, что могу, – сказала Оля, – тем более мне с ним нужно рассчитаться за разбитую губу.
– Юра, ты будешь сопровождать ее. Отвечаешь головой. Понял?
Я кивнул.
Мы вклинились в толпу. Честно говоря, когда я увидел массу людей, толкущихся на вокзале, то сильно засомневался в успехе затеи Турецкого и Грязнова. Обнаружить здесь человека, если не знаешь, где именно он будет находиться… Короче, люди, которым приходилось встречать кого-то, зная только номер поезда, меня поймут. Уследить даже за выходом с одной платформы проблематично. А уж не зная, кто появится, когда появится и где появится, – это, скажу я вам, головоломка почти неразрешимая. Тем более у нас есть только один человек, который видел батьку Михася. И тот невыспавшийся и переживший серьезный шок. Кроме того, нужно было как-то сделать так, чтобы батька Михась сам не увидел Олю… В общем, задача почти невыполнимая.
Однако Оля активно взялась за дело. Она с независимым видом прохаживалась по перрону, вертя головой во все стороны и вглядываясь в лица проходящих мимо людей. Я старался помогать ей как мог. Но почти не верил в успех этой акции.
Мы прошли по поезду, который отправлялся в Минск. Михася не было. Хотя никто не может гарантировать, что он в тот момент, когда мы проходили мимо, не закрылся газетой, например.
Следующим был поезд на Варшаву. Мы с Олей пошли к платформе, куда направлялся поток пассажиров почище, чем в остальные поезда: заграница все-таки.
И знаете, кого я увидел на этой платформе, стоило нам оказаться там?
Машу. Машу Пташук!
– Как ты здесь оказалась?! – зашипел я. – Что ты тут делаешь?
Маша вела себя как-то странно. Она приложила палец к губам и тихо прошептала:
– Идем. Я тебе покажу Владимира Максимовича.
– Какого Владимира Максимовича, на фиг! Немедленно иди домой! Не мешай!
– Ну того, к которому меня привезли, – терпеливо объяснила Маша. – Что, забыл, что ли? Которому я еще руку вывернула. Пошли.
Оля ничего не понимала, но, так как нам все равно нужно было на эту платформу, мы пошли.
– Вот он, – тихо сказала Маша и схватила меня за левый рукав.
– Это он, – так же тихо прошептала Оля, хватая меня за правую руку.
– Кто? – запутался я.
– Батька Михась, – сказала Оля.
– Владимир Максимович, – сказала Маша.
Вот это подарок! Оказывается, батька Михась не так прост!
Невысокий человек в кашемировом пальто, в кожаной кепке и с небольшим чемоданчиком в руке шел по перрону. Иногда он поворачивал голову, чтобы посмотреть на номера вагонов.
Девушки по-прежнему держались за мои рукава. Нужно было что-то делать. Эх, мы в спешке забыли взять у Грязнова рацию!
– Тихо. Я остаюсь здесь и слежу за Михасем. А вы, девчонки, бегите к Турецкому и Грязнову.
Маша и Оля быстро пошли в противоположную сторону, а я остался на перроне.
Михась дошел до спального вагона, остановился у открытой двери, где проводница проверяла билеты. Поставил чемоданчик на пол. Полез во внутренний карман пальто. Вынул бумажник…
Я сначала не понял, что произошло дальше. Михась дернулся, наклонился вперед, потом отшатнулся назад, разинув рот и высоко подняв руки. Потом он схватился за шею и снова согнулся в три погибели. Упал на колени, ткнулся лицом в асфальт и завалился на бок, сверкнув напоследок своей лысиной.
Что такое?! Я ринулся вперед. Больше всего это было похоже на внезапный инфаркт.
Я растолкал прохожих и наклонился над Михасем. Рванул воротник пальто. На его рубашке небесно-голубого цвета уже расплывалось кровавое пятно. Он был убит. Причем убит пулей. Но никакого звука не было!
Откуда могли стрелять? В момент выстрела я находился сзади, в нескольких шагах. Рядом не было никого, кто бы мог произвести выстрел. Значит, стреляли сверху? Я встал на место, где только что стоял Михась, и повернулся в сторону, откуда примерно могли стрелять.
С другой стороны платформы тоже стоял поезд. Так что стрелять из окон вокзального помещения не могли. Значит, стрелок расположился выше. Но позвольте, выше только железный дебаркадер!
Я вгляделся в ряды маленьких окошек, образующих узорчатую крышу над перроном. Одно из них выбито. Стреляли, скорее всего, оттуда.
Нельзя было терять ни секунды! Снайпер наверняка уже пытался спастись бегством!
Я, расталкивая всех и вся, побежал к концу платформы. По дороге попались Турецкий и Грязнов, которые уже бежали на шум.
– Убийца там! – прокричал я им, указывая вверх, хотя вряд ли они поняли, что к чему. Но времени на объяснения у меня не было.
Однако нужно было как минимум выяснить, как пробраться на дебаркадер. Я схватил за грудки первого попавшегося носильщика:
– Как подняться на крышу?!
Испуганный носильщик мигом объяснил, что с внутренней стороны вокзального здания есть лестницы. Я побежал по другой платформе и через полторы минуты был у лестниц. Прыгая через две ступеньки, я преодолевал пролет за пролетом. Быстрее! Быстрее, Гордеев!
Наконец я оказался на маленьком балкончике, с которого узкая лесенка вела непосредственно на дебаркадер. Проклятие! Люк заперт на висячий замок.
К счастью, дверца оказалась деревянной, к тому же довольно трухлявой, и, сильно дернув за замок, я сумел вырвать петли вместе с шурупами, их удерживающими. Я открыл люк и мигом выбрался на дебаркадер.
Морозный воздух обжег мне лицо. При температуре минус двадцать оказаться на стометровой высоте – это, я вам скажу, не шуточки. К тому же здесь дует пронизывающий ветер.
Вдоль внешней стороны дебаркадера шел узкий металлический уступ, покрытый слоем обмерзшего снега. Поначалу мне показалось, что пройти по нему просто нереально. Но преступник же как то прошел! Хоть и с другой стороны. Значит, и я пройду.
Медленно продвигаясь по уступу, я через несколько минут оказался у окошка с выбитым стеклом. Для этого мне пришлось проползти несколько метров вверх, цепляясь за металлические рамы. Так и есть! Рядом с окошком лежала винтовка!
Теперь нужно выяснить, куда побежал снайпер. Я приподнялся и понял, что на покатой крыше вполне можно стоять. Правда, следя при этом, чтобы не наступить на мутные и закопченные с внутренней стороны стекла. Я вы