— А кто это с тобой? — спросил он улыбаясь.
— Эльза, — ответила она вместо меня и протянула ему руку… для поцелуя.
Он не просто смутился — опешил. Это было очевидно. Но как человек воспитанный, к тому же приняв несносную девчонку за мою родственницу, конечно, он поднес ее руку к губам и поцеловал.
— Совершенно ледяные руки, — сказал он ей и, обернувшись, крикнул: — Семеныч, принеси-ка нам чаю, да погорячее.
А тут уже и Илья Петрович извечно плотоядным взглядом рассматривал девчонку, перехватывая ее руку у Карского и касаясь кончиков пальцев губами.
— У-у-у — тут чаем не обойдешься, верная мерзлота какая-то. Семеныч, водки тащи. Вы, брарышня, не местная, что ли? Пальтишко на вас совсем не по сезону, да и перчатки поди. Так и обморозить руки-то недолго. Да и губы у вас, простите меня, синие, как у покойницы.
Она расхохоталась как ребенок. Стояла себе в центре нашей компании, словно в центре вселенной, и смеялась.
Я уже несколько раз пыталась вступить в разговор, предупредив всех, что бойкое существо с синими губами и с таким неподходящим для нее вычурным именем Эльза — без двух минут моя новая горничная. Но тут подоспел Семеныч с самоваром и с графином водки. Николай наливал чай, а Илья Петрович растирал Эльзе руки водкой, с удовольствием глядя, как она морщится от боли и прикусывает нижнюю губу.
— А как ты хотела, душа моя, — терпи теперь, терпи…
Я вдруг подумала, что все это похоже на водевиль, с вечным избитым сюжетом, где все принимают простолюдинку за графиню, ведут себя с ней подобающе, а она оказывается на поверку служанкой, и все стыдятся своих усилий. Хорошо, пусть еще немного поусердствуют, а потом уж я выведу ее на чистую воду, и этот водевиль мы закончим.
— А теперь внутрь, внутрь, душа моя, тогда уж никакая холера тебя не возьмет.
Илья Петрович налил Эльзе водки и с энтузиазмом знатока женских слабостей совал стаканчик к лицу, а она морщилась, крутила головой:
— Да я отродясь этой гадости не пила…
— А лекарство горькое пила, когда болела? Так вот это тоже лекарство, тоже горькое, но гораздо лучше, — подмигнул он Карскому, — против него никакая болезнь не устоит.
— Но я же не больна!..
— Так заболеешь, коли не выпьешь!
Она с ужасом посмотрела сначала на меня, потом на Николая. И он сказал ей отеческим тоном:
— Нужно!
Эльза мужественно отхлебнула из стакана, закашлялась.
— До дна, до дна, — подначивал Илья Петрович. — Иначе какой же в ней смысл?
Она еще раз посмотрела на Николая и выпила водку залпом, на этот раз даже не поморщившись, а лишь с шумом переведя дух.
— А теперь усаживайтесь и — чаю, — подвинул ей чашку с блюдцем Карский.
А неугомонный Илья Петрович уже вертелся возле меня.
— Богиня наша, а за вами-тo и поухаживать некому, — он принял мою шубку, передал Семенычу. — А у меня беда, знаете ли…
Мы с ним одновременно присели за стол, при этом я не сводила глаза с Николая, а он — с Эльзы.
— Танцовщица наша, Любка, помните ли ее? Ногу сломала, злыдня! Это в самый разгар сезона. Где ж я ей теперь замену-тo найду?! Все приличные танцорки уже ангажированы. К балетным сунулся, так те такие деньги заломили, что впору ресторан продавать. Уж и не знаю, как выкручиваться…
— К чему вы клоните, Илья Петрович? — строго спросила я.
— Голубушка, недели на две не выручите ли? Что вам стоит кроме своих трех дней остальные — ну хотя бы по часику…
— О, уважаемый! Да вы хотите, чтобы я как на службу к вам ходила. Шесть дней в неделю — один выходной? Голос ведь вещь хрупкая!
— Ну уважьте старика, — бормотал Илья Петрович, который стариком вовсе не был, зато страстно любил глупые купеческие обороты. — Я не постою за ценой, в разумных пределах, естественно, но для вас…
Он нагнулся к самому моему уху и прошептал:
— Для вас ничего не пожалею.
— Нет! Я слишком себя уважаю, чтобы вот так разбазаривать свой талант. К тому же у меня совсем иные планы…
Об этих иных планах я не забывала ни на минуточку все это время: у меня венчание, у меня медовый месяц, а вы тут со своим кабаком лезете! — хотелось мне выкрикнуть ему.
— …иные планы, — сказала я и посмотрела на Николая.
А он будто только и ждал этого.
— Я как раз хотел вставить словечко — ты позволишь?
У меня сердце в пятки ушло. Неужели прямо сейчас, при всех он раскроет наши планы и…
— Лиза может вам помочь, — сказал он.
Ни я, ни Илья Петрович сразу и не поняли кто такая Лиза, как именно и кому из нас она может помочь. Девчонка между тем молча вперилась в Илью Петровича, словно хотела его загипнотизировать, а Карский продолжил:
— Ее зовут Елизавета, Лиза. Эльза — это ее сценическое имя. Она танцовщица.
Новость была настолько для всех нас ошеломительная, что никто не решался вымолвить слово, чтобы не расхохотаться быть может. Поэтому несколько секунд все мчали, и только слышно было, как стучат ножи и вилки в руках официантов, накрывающих столы к ужину.
— Танцовщица? — В голосе Ильи Петровича радости совсем не было, один только скепсис.
Он разглядывал маленькую девчонку с птичьим личиком и птичьей фигуркой, сравнивая ее с роскошной пышнотелой Любкой. «Ни одного шанса! — мысленно поставил он ей оценку. — Ни единого!»
— А где вы танцевали? — осведомился он кисло.
— Можно я покажу? — Лиза почему-то обратилась с этим вопросом не к Илье Петровичу, а к Николаю.
— Почему нет? — улыбнулся он.
И только тогда она перевела взгляд, полный мольбы, на Илью Петровича.
— Хорошо, — сказал он без всякого энтузиазма.
Несмотря на кажущуюся словоохотливость, он вовсе не был любителем тратить время попусту. Одно дело — обхаживать нужного ему артиста, и совсем другое — смотреть на пропащую танцовщицу, которая — он мог бы определить с одного только взгляда! — конечно же, не подойдет ему.
Но он не смирился с моим отказом заменить Любку и собирался, вероятно, затеять щепетильный разговор о гонорарах, а потому девчонка на сцене была в его пользу. Не крайняя ситуация, видите ли, есть варианты, а потому и гонорар мой за дополнительные выступления можно было бы и не задирать особенно.
— Хорошо, посмотрим. Нужен вам реквизит какой-нибудь? — продолжил он вставая и подзывая Семеныча.
— Ридикюль, — Лиза уставилась теперь на меня. — Мой ридикюль.
— Может быть…
— Там мой костюм! Принесите, — обратилась она властно к Семенычу.
Тот бросился исполнять. Лиза направилась за ним, а Илья Петрович вслед ей крикнул:
— Музыку какую прикажете?
— Канкан, — обернулась она, сверкнув глазами, и вышла.
Илья Петрович рухнул на стул, замычал как-то невнятно, то ли смех изображая, то ли слезы. Налил в стаканчик водки, опрокинул, взял щипчиками кусочек сахара, забросил в рот и, подперев голову руками, уставился на меня.
— Голубушка, — сказал он тоскливо, — где вы ее взяли?
Момент истины наступил.
— На улице, — ответила я просто.
— Как на улице? Что значит на улице? — залопотал Илья Петрович. — А я-то думал, ваша родственница какая-нибудь дальняя. На улице… Хм… Это как-то все меняет, знаете ли… Может, и смотреть не станем, ну ее. Какая из нее Любка? Она ей и в подметки не годится.
Я могла бы сказать ему: конечно, не будем. И никогда бы больше не увидела эту девчонку. Но она настолько расстроила мои планы, что мне захотелось покуражиться над ней.
Канкан, говоришь? Прекрасно. Посмотрим на твой русский народный деревенский канкан. Нет ничего смешнее бездарности. А потом я обязательно соглашусь на предложение поработать в те вечера, когда выступала Люба. За двойную оплату. Нет, за тройную. У меня ведь венчание скоро. И только две недели. А потом — хоть потоп!
— Пожалуй, оставлю вас, — поднялась я, понимая, что поговорить с Карским наедине сейчас не удастся. — Мне пора готовиться к выходу.
Мужчины поднялись вместе со мной. В лице Николая светилась недосказанность, огорчение по поводу столь сумбурного начала вечера, нашего вечера. Но я улыбнулась ему ободряюще, и он улыбнулся мне в ответ. Илья Петрович прищурился:
— Чувствую, необычный сегодня выдался вечер, — сказал он, потирая руки.
«В курсе», — подумала я. И он тоже в курсе. Хотя вряд ли кто-то не догадывается о наших отношениях и планах.
Навстречу мне попался Семеныч:
— Мадемуазель спрашивает про музыкантов…
Я открыла дверь своей гримерки и остолбенела. Посреди комнаты стояла обнаженная девушка с распущенными огненно-рыжими волосами.
Она бросилась ко мне, ухватила за руку, крепко сжала своими все еще холодными пальцами, и только тогда с огромным трудом я узнала в ней своего найденыша Лизу.
— Вы фея, — говорила она, — вы самая настоящая добрая фея. С самого начала… Мне просто не верилось… Вы — ангел! С самого начала… все, чего я так желала… Все сбылось! Я не знаю, как благодарить вас.
— Не стоит благодарности.
Я тем временем внимательно изучала ее, прежде чем поняла, что она вовсе не обнаженная, а в наряде, достаточно искусно сшитом, чтобы создавать иллюзию обнаженного тела, тогда как практически все тело было окутано шелком или прозрачным газом, сквозь который при всем желании ничего было не разглядеть. Но каков эффект!
— К тому же Илья Петрович не брал на себя никаких обязательств, как вы, надеюсь, понимаете. Он только оказал вам любезность, не более того. Не стоит так волноваться и надеяться на чудо, чтобы не пришлось потом сожалеть горько. Луч