–Спасибо,– обратилась Маргарита к артистам,– все молодцы. Свободны до послезавтра.
Расходиться никто и не думал. Спрыгнули со сцены и подбежали к педагогу. Лица радостные, возбужденные, а в глазах тысяча вопросов, замешенных на предвкушении, легком испуге и тревожном ожидании. Вопросы сыплются на Маргариту летним грибным дождем, под которым обычно так здорово мокнуть:
–Получается, да? Скажите, получается?
–Вы видели, я ни одного слова не забыл.
–А Егор с Анжеликой как спелись-то! Ну, просто медведь с медведицей.– Говоривший наткнулся на осуждающий взгляд завуча и тут же осекся: – Ой, извините!
–Да, они сегодня в ударе,– поддержала Маргарита ученика, но остальные актеры не дали ей развить тему.
–Маргарита Семеновна, а наша сцена как?
–Отлично!
–А мой выход?
–Просто великолепно.
–А импровизацию вы заметили? Можно оставить?
–Можно. Только падать не надо, переигрываешь. Просто качнись пару раз.
–А мне мама костюм в ателье заказала.
–Молодец мама!
–А моя сама шьет.
–И твоя молодец!
–А где охотничьи сапоги взять? Мы всю голову сломали.
–У завхоза надо спросить, он охотник. Я узнаю.
–Маргарита Семеновна, декорации давно готовы, только я их все не донесу, помощь нужна.
–Ну, мои дорогие, это уже ни в какие ворота не лезет!– Маргарита возмутилась притворно, но ребята не заметили, переполошились, притихли, приготовились к нравоучениям и получили хорошую порцию: – Если режиссер будет в театре заниматься каждым чихом, хорошего спектакля он никогда не поставит, если вообще сможет поставить хоть что-нибудь. Есть костюмеры, художники, гримеры, и каждый делает свое дело, не отвлекая маэстро от главного. Что-то я сомневаюсь, чтобы к Захарову или Ширвиндту бегали гримеры с вопросами, как гримировать персонажей, или костюмеры растерянно вопрошали, какого цвета шить платье героине, или рабочие сцены жаловались на то, что им тяжело монтировать декорации.
–Я не рабочий сцены!– Дерзун полностью соответствует своей фамилии.
–Конечно, нет, Юля. Ты художник и должна быть заинтересована в том, чтобы твоя работа была доставлена на сцену в срок. В театре для решения всех технических и административных вопросов существует директор. Я же здесь, как говорится, и швец, и жнец. Пожалейте чуть-чуть! Дайте вздохнуть! Попробуйте решить какие-то проблемы сами! Хотя бы с теми же декорациями. Я уверена, Юля, у тебя без моего участия найдется масса помощников.
–Да одного хватит, Маргарита Семеновна.– Это, конечно, Крылов.
–Одного?– Маргарита прищурилась и чуть улыбнулась уголками губ.– Как, Юля, хватит тебе одного?
–Хватит,– тихо отвечает девушка и слегка краснеет.
«Ого! Да у Крылова, похоже, есть шанс».
–Вот и прекрасно. Все, давайте-ка по домам. Нам с Ольгой Ивановной тоже тут ночевать не хочется.
Собрали сумки и реквизит, нестройной толпой потянулись к выходу, что-то оживленно обсуждая. Последними отдельно от всех мимо Маргариты и завуча прошли Егор с Анжеликой. Шли, тесно прижавшись друг к другу. На голубков походили гораздо больше, чем на медведей. Говорили вполголоса, но особо не таясь:
–Может, в кино?
–Смотреть нечего.
–В кафе?
–Я сейчас на мели. Просто погуляем?
–Дождь.
–Тогда к тебе или ко мне?
–К тебе. У меня предки дома.
Маргарита покосилась на завуча: «Того и гляди, хлопнется в обморок». Придется окликнуть ребят:
–Анжелика!
–Да?
–Завтра контрольная по французскому, ты помнишь?– Ничего лучше Маргарита не придумала.
–Конечно, Маргарита Семеновна, я уже подготовилась.
–А у меня по немецкому контрольной нет,– объявил Егор, распахивая перед своей дамой дверь, выпуская ее из зала и отвешивая учителям на прощанье изысканный поклон.
–Ну, на нет и суда нет. Имеют право развлекаться,– попробовала Маргарита предотвратить грозу, но ничего не получилось. Завуч ринулась в бой со всей яростью, на которую была способна:
–Не рановато им развлекаться?
«Ничего не поделаешь. Придется выяснять отношения и защищать моральный облик десятого «Б».
–А по-моему, Оля, в самый раз. Ни забот, ни контрольных, почему бы и не развлечься?
–Это может плохо кончиться, вам ли не знать?!
«Ну что ж ты за пакостница такая, Оля! Опять на больную мозоль давишь, откровений хочешь. Извини, ты их не получишь. А за неприятные слова придется ответить».
–Ты читала «Завтра была война»?
–Да.– От неожиданности завуч потеряла весь свой гонор и почувствовала неловкость, какую ощущала почти всегда при общении с Маргаритой. Все-таки своим учителем, пусть и бывшим, не покомандуешь, выговор не объявишь, да и уму-разуму учить не станешь. Наоборот, это его – учителя – вечная привилегия. Маргарита тем временем продолжала:
–Там героиня была, тоже завуч, Лапендрой ее дети звали.
–Кажется, припоминаю.
–Ну и что ты припоминаешь: положительный она персонаж или отрицательный?
–Ну…– завуч замялась.– Неоднозначный.
–Правильно, Оленька. Все верно говоришь. Принципиальный борец за идею – это хорошо, но при этом приносящий в жертву идее всех и вся – это плохо. Не нравится мне это. Не хочу так.
–А как вы хотите? Чтоб и овцы целы, и волки сыты?
–Это идеальный вариант, но не всегда возможный. Сейчас я просто хочу быть абсолютно положительным персонажем. Или ты предлагаешь читать им нотации, пытаться от чего-то удержать, что само по себе и глупо, и невозможно (я же не могу ходить за ними круглые сутки).
–Да, но потакать этому?
–Я не потакаю, Оля. Просто отношусь с пониманием.
–Разве такое можно понять?
–Нужно, Оля, нужно. Иначе никакого доверия. Иначе вместо рывка вперед марш-бросок назад. Ты же сама час назад удивлялась, каким образом мне удалось уговорить Шлыкова участвовать в спектакле, а теперь предлагаешь разрушить только что установленный контакт?
–Я вам предлагаю, Маргарита Семеновна,– завуч включила официоз,– следить за моральным обликом ваших учеников.
–Интересно, каким образом? Вместо французского читать лекции по этике и психологии? Или в качестве бонуса за выученного Бодлера раздавать презервативы «Made in France»?
–Ну, знаете!– Завуч задохнулась от возмущения.
–Остынь, Оля!– Маргарите порядком надоел этот разговор.– Не строй из себя ханжу! Сначала учителя из себя изжила, теперь и женщину удавить хочешь? А ведь не так давно сама была юной. Вспомни, Оля, кровь ведь кипела, на уме одна романтика и ничего больше. Куда все делось-то?– Маргарита смотрела на бывшую ученицу с сожалением.– Ведь хорошенькой девочкой была. Да и сейчас тебя бы принарядить, подкрасить – и загляденье. Тебе же всего сорок, а выглядишь, извини за прямоту, как старуха.
–Может, мне еще и замуж выйти, и ребенка родить?
–Это лучшее, что ты можешь сделать. Поверь мне!
–Что же вы сами не сделали?– Плевок получился мощным и ощутимым. Маргарита почувствовала, как внутренности сжались в один тугой комок и разорвались острой, пронзающей каждую клеточку болью. Она резко побледнела, колени подогнулись, и если бы она не успела ухватиться дрожащей рукой за спинку рядом стоящего стула, то, наверное, упала бы. Завуч не на шутку испугалась:
–Что? Что с вами, Маргарита Семеновна? Садитесь, садитесь! Может, водички? Окно открыть? Простите, я совсем не хотела, я не думала…
«Не думать – странное для учителя свойство. Думать, Оля, надо всегда».– Но это про себя, а вслух:
–Все в порядке. Не суетись! Мне уже лучше. Лучше скажи, как спектакль?
–Хороший. Даже отличный. Впрочем, разве когда-то у вас были плохие постановки?
«Твоя правда. Не помню такого».
–Спасибо, Оля, это все, что я хотела узнать: твое мнение о постановке.
–А не о ваших отношениях с учениками, так?– Завуч говорила без вызова. Голос стал каким-то потухшим и грустным.
–Так. Мне с ними хорошо, а значит, и им со мной неплохо. И я не хочу портить достигнутого. Это очень зыбкая вещь: заслужить сложно, потерять легко. Они ребята талантливые. А талант, Оля, надо беречь.
Завуч неожиданно резко поднялась и направилась к выходу из зала. На пороге обернулась и спросила резко, с прежней агрессией и даже с осуждением:
–Этому вас жизнь научила, верно? Что же вы Марту не сберегли?!
От резкого хлопка двери Маргарита вздрогнула, как от пощечины. Дерзкие вопросы завуча могли бы ее ранить только в том случае, если бы она сама не задавала их себе каждый день в течение двадцати с лишним лет. Хотя, конечно, она не могла ожидать, что та боль, которую она носила в себе больше двадцати лет, может стать предметом обсуждения с кем-либо вообще, а тем более с Олей, которая, хоть и была свидетелем тех событий, потому что училась с Мартой в одном классе, но никаких подробностей знать не могла. Никто не мог, кроме них двоих. Только Ритуля и Марта. «Марта… Марточка…Девочка моя дорогая… Где ты сейчас? Что с тобой? Простишь ли меня когда-нибудь? А я? Я смогу тебя простить?»
Маргарита поднялась со стула и подошла к окну, услужливо распахнутому завучем. От волны свежего воздуха сразу стало легче. Путаные мысли снова обрели ясность, ненавистная и давно забытая сентиментальность растворилась в морозной прохладе зимнего вечера. Если бы только Маргарита могла, она бы отпустила в вихрь бесшумно падающего снега и свои воспоминания, чтобы там, на земле, они растаяли, исчезли, канули в небытие.
Марта всегда была особенной девочкой. Она выделялась в классе вовсе не из-за того, что была детдомовской. Да и на воспитанников детского дома она совсем не походила. Не было в ней затравленности и ожесточенности, обычно свойственной подобным ребятам, отсутствовало и очевидное желание понравиться, подлизаться, войти в доверие. В ней чувствовалась какая-то сила и независимость, возможно, природная, возможно, приобретенная под влиянием определенных обстоятельств. Марта не принадлежала казенному учреждению, но и от детей из обычных семей отличалась. Она будто застряла между двумя мирами, балансируя на грани и не пытаясь окончательно упасть ни в один, ни в другой.