– Париж подождет.
По заплаканному личику ребенка скользнула тень робкой улыбки, и еще через десять минут учительница была посвящена в подробности всей такой недолгой, но уже очень нелегкой жизни девочки.
–Я же с пяти лет пою, понимаете? И сразу по-французски. Вот слышу по радио песню и сразу повторить могу. Я ведь в первом детдоме в ансамбле пела, только там все русское народное было, а руководитель решила, что у меня в другом талант и надо в Москву переводить.
–Правильно сделала.
–Конечно, правильно. Я сначала не понимала к чему. Здесь же в детдоме только пианино раздолбанное и два музыкальных занятия в неделю было. Мы гимн учили и еще какие-то песенки про Ленина, а я все мечтала обратно в ансамбль уехать. Даже к директору ходила плакалась, а она только попеняла мне: «Если бы ты только знала, каких трудов людям стоило тебя сюда перевести. Терпи! Потом спасибо скажешь за образование». Это она на школу намекала. Но не школа главное, понимаете? Главное – я тут Натку встретила. Если бы не она, не видать бы мне музыкалки. А теперь, теперь…– Голос Марты снова задрожал, нос зашмыгал.– Получается, что все зря.
–Ничего не зря!– Маргарита несильно хлопнула ладошкой по парте.– Поедешь на конкурс!
–Но как?!
То, что казалось невозможным одиннадцатилетней девочке, никаких сложностей у взрослой женщины не вызвало. Маргарита умела либо располагать к себе людей, либо заставлять их плясать под свою дудку. Заведующую детским домом она заставила написать письмо в Департамент образования об успехах воспитанницы и о том, как несправедливо обращаются с ней в музыкальной школе, а директору музыкальной школы просто продемонстрировала эту бумагу, пообещав, что «в случае недопуска Марты к конкурсу письмо непременно достигнет адресата». Ни в одном, ни в другом учебном заведении Маргариту никто не знал, а потому на всякий случай ее угрозам поверили и предпочли не обижать сироту.
Конкурс Марта выиграла. А потом еще один, и еще. Рассматривая очередной диплом ученицы, Маргарита спросила:
–А почему ты не участвуешь в конкурсах вокалистов? Ты ведь прекрасно поешь. Я так поняла, что это твоя основная мечта, так за чем же дело стало?
–Это просто мечта.
–«Просто» не бывает. Либо мечты осуществляются, либо нет. Но сами по себе они осуществляются редко. Как правило, надо что-то делать. Что надо делать в твоем случае?
–Учиться вокалу.
–Почему не учишься?
–На двух отделениях сразу нельзя.
–А с частным педагогом?
–Кто же со мной будет заниматься просто так?
–Просто так, конечно, никто не будет. Я только хочу знать, нужны ли тебе эти уроки?
–Спрашиваете! Еще как нужны! Очень-очень нужны! Больше жизни!
–Дурочка ты, Марта. Маленькая дурочка.– Учительница смотрела на девочку с грустной улыбкой.– Больше жизни!– передразнила она ее.– Нет, милая, ценнее жизни ничего не бывает.
–Да откуда вы знаете? Для меня музыка, пение – это все. Без них и жизнь не жизнь, и…
–Я просто знаю.– Голос Маргариты неожиданно стал глухим и заледеневшим.– Ценнее жизни нет ничего.
–Хорошо-хорошо,– поспешно согласилась Марта, испугавшись, что Маргарита, чем-то уязвленная или обиженная, теперь забудет о том, что речь шла о вожделенных уроках по вокалу.
Не забыла. Уже через неделю Марта приступила к занятиям. Преподавать частникам в стенах школы педагог не мог, водить учеников в свою коммунальную квартиру тем более, так что уроки проходили дома у Маргариты. Теперь Марта часто бывала у учительницы. Сначала строго по расписанию: три раза в неделю. Вместе шли из школы, обедали (Марта за десять минут сметала первое, второе и компот с куском пирога, который Маргарита пекла накануне, чтобы непременно завернуть остатки лакомства ученице с собой), потом Марта распевалась, тянула гаммы и исступленно добивалась чистоты звучания. А Маргарита слушала, сначала мало что понимая. Но постепенно она увлеклась, стала лучше разбираться в тональностях и мелодике, и девочка приобрела в ее лице не только верного друга, но и того строгого судью, который необходим каждому талантливому человеку для того, чтобы его способности не застопорились, а продолжили развиваться. Приходил педагог, в очередной раз сетовал на то, что приходится заниматься в отвратительных условиях (у Маргариты не было инструмента, и аккомпанементом служил старенький магнитофон), но задачу свою выполнял исправно. С каждым следующим занятием голос Марты раскрывался по-новому и обретал все большую силу.
И с каждым новым днем связь женщины и девочки становилась все теснее. Марта уже не спешила убегать сразу после урока, боясь стеснить Маргариту. Потом стала заглядывать и в другие дни без всякого повода. А затем они почувствовали потребность проводить вместе и выходные: ходили в цирк, в зоопарк, просто гуляли по улицам или сидели плечом к плечу на диване в гостиной Маргариты и болтали обо всем на свете. Маргарите казалось, что только ей хочется проникнуть в душу Марты. Оказалось, это взаимно. А потому однажды:
–А где ваши родители?
–Умерли.
–А остальные?
–Какие остальные?
–Ну… другая семья. Вы же такая… такая… красивая. Должен же быть муж или кто-нибудь…
–Кто-нибудь, девочка, мне не нужен.
–А не кто-нибудь?– не успокаивалась Марта, но не о ком-нибудь Маргарита откровенничать не пожелала, свела разговор к тому, что любила повторять слишком часто:
–Ох, Марта, не родись красивой…
Девочка замолчала, а потом сказала задумчиво:
–А я вот тоже красивой родилась. Очень-очень. Совсем даже не такая была, как сейчас. У меня волосы были светлые, пушистые, и личико круглое, и щеки румяные. Не то что сейчас – бледная поганка.
–Никакая ты не поганка. И откуда тебе знать, какая ты родилась?
–Просто знаю, и все. Я ведь не сразу в детдом попала.
–Не сразу? А когда? Почему?
Ответом стал грустный взгляд, неуверенное пожатие плеч и еле слышное и растерянное:
–Не знаю.
Маргарита чувствовала, что в прошлом Марты наверняка можно обнаружить что-то объясняющее ее тягу к музыке. Кроме того, ее не покидало ощущение, что в самом облике девочки есть нечто смутно ей знакомое и почему-то не очень приятное. Ту далекую белокурую, розовощекую малышку Маргарита не знала, а высокие скулы, волевой подбородок, длинные пальцы рук и темные непослушные кудри казались ей почему-то знакомыми и будто вынуждающими ее принимать участие в судьбе Марты. Делала она это, однако, с большим удовольствием. И настоящим девочки интересовалась гораздо больше, чем ее прошлым. Марта, впрочем, тоже оставила попытки проникнуть в те глубины, в которые ее не желали допускать, хотя позволено ей уже было очень и очень многое:
–А можно я теперь у вас уроки буду делать? В комнате трудно сосредоточиться: девчонки ругаются все время, не дают заниматься нормально.
–Конечно, Марта. Делай здесь.
–А с уравнениями поможете?
–И с уравнениями, и с теорией Дарвина.
–А вы правда в это верите?
–В эволюцию? Конечно.
–И вы согласны с тем, что произошли от обезьяны?
–Почему бы и нет?
Марта какое-то время озадаченно смотрит на учительницу, а потом заливисто хохочет и произносит сквозь смех:
–Только если от очень симпатичной.
Или в другой раз:
–Почему у вас совсем нет фотографий?
–Каких?
–Любых. Хотя бы ваших родителей, например.
–А зачем?
–Чтобы помнить.
–А я и так помню. А на фотографии мне больно смотреть.
–А я бы все на свете отдала за то, чтобы у меня была хоть одна фотография моих.– Молчит задумчиво, потом спрашивает: – Вы на своих похожи?
–На папу.
–Покажите.
Маргарита вытащила с антресолей старый альбом и несколько часов рассказывала Марте о детстве, о родителях, о жизни, которая закончилась так давно и которая уже никогда не вернется.
–Зря вы их все-таки туда спрятали,– сказала Марта, закрыв последнюю страницу альбома.
–Почему? Всегда ведь можно достать.
–Лучше всегда видеть.
На следующий день Маргарита поставила на полку фотографию своих родителей.
Или еще:
–Вам не обидно?
–О чем ты?
–Вы еще такая молодая и симпатичная, а на вас все смотрят снизу вверх и обращаются только по имени-отчеству.
–Почему же все?
–А кто нет?
–Ты, например. Мне казалось, у нас демократия.
–Какая же это демократия, если вы меня Мартой зовете, а я вас Маргаритой Семеновной?
–А как бы тебе хотелось?
Марта никогда бы не посмела признаться, что на самом деле ей хотелось бы назвать эту женщину мамой, а потому она искренне и нарочито весело объявила:
–Ритулей.
–Ритулей? А что? Мне нравится. Так и зови. Только, конечно, не в школе.
И звала, и верила ей, и неслась с каждой мелочью, чтобы поделиться, чтобы услышать совет, чтобы просто увидеть ласковые глаза, услышать глубокий грудной голос, почувствовать крепкие, почти материнские объятия. В общем, к моменту неожиданного возвращения Натки не было на свете людей ближе и роднее, чем Ритуля и Марта. Марта твердо знала, что теперь ей нечего бояться. У нее есть опора – то крепкое родительское плечо, за которое можно спрятаться от всех жизненных невзгод самой и даже спрятать своих друзей. Во всяком случае, к Наткиной истории Маргарита тоже не осталась равнодушной. Она сама до сих пор не могла однозначно ответить себе на вопрос, произошло ли это просто из-за человеческого участия к практически осиротевшей девочке, или все же от того, что на эту помощь рассчитывала Марта. Наташу Маргарите было искренне жаль, но все же страх подвести и разочаровать другую девочку превалировал в ее стремлении оказать помощь семье Ивашовых. Натка была сильная, резкая, волевая, она бы, пожалуй, справилась и сама, выплыла бы, как кошка, из любой ситуации. А Марта больше походила на растерянного щенка, которого гладили, кормили, поили, а потом выбросили за ненадобностью в озлобленный мир, который кишит сворами голодных псов, готовых растерзать без остатка крохотную, беззащитную собачку. Для Маргариты оставалось загадкой, каким образом в детдомовском ребенке могла еще сохраниться наивность и безграничная вера в людей. И даже если эта вера распространялась только на нее и Натку, то тем более пошатнуть эту веру они не имели никакого права. Маргарита осознавала свою ответственность, но не чувствовала ее груза. Напротив, впервые за долгие годы на душе у нее было легко и спокойно. Жизнь наконец стала правильной, обрела свою значимость и полноту. Не хватало лишь одного шага, который Маргарита и хотела сделать, и вместе с тем страшно боялась. Подружка – это все-таки просто подружка, а вот к понятию «дочь» слово «просто» уже неприменимо. Но судьба Маргариты давным-давно отказала ей в простоте, и она отважилась на этот прыжок.