– то и в настоящем все наладится.– Речь Егора была живой и очень быстрой. За выстреливаемыми как из пулемета словами он старался скрыть смущение, но до конца это не удавалось. Он смущался все больше, а говорил все быстрее и постоянно требовал у Марты подтверждения своей правоты: – Правильно я говорю?
И снова ее невразумительное:
–Наверное.
–Кстати, я хотел познакомить тебя со своим настоящим, ты не против?
От неожиданности Марта даже потеряла нить своего монолога. Она как раз остановилась на том дне, когда нашла Ритулин дневник и думала, каким образом объяснить, что заставило ее влезть в чужие тетради. В прошлый раз они с Егором не обсуждали неблаговидность самого поступка – были слишком потрясены прочитанным, но теперь… теперь опыт прожитых лет кричал о том, что подчас лучше не знать того, что от тебя тщательно скрывают. И как знать? Возможно, во всех последующих событиях в жизни Марты виноваты вовсе не Ритуля и Егор, а сама Марта. Но это в том, что произошло после прочтения дневника, а кто ответит за то, что случилось до? Именно об этом Марта собиралась поведать Егору, но последним вопросом он сбил ее с толку. Более того, он не просто спросил, а порывисто вскочил и выбежал из гримерной. Вернулся спустя минуту, таща за собой женщину с ребенком.
–Это мои Маша и Минька, а это Марта.– И остановился, выдохнул, сбросил скорость, предоставляя теперь Марте решать, что делать с этой внезапно обрушившейся на нее информацией.
Марта растерялась. Теперь происходящее открылось ей в новом свете. «Жизнь Егора была более или менее налажена: любимая работа, отличная карьера, хорошая семья. Беззаботное существование, которое вдруг омрачили тени прошлого. И что решил сделать настоящий мужчина? Разогнать их. Чтобы и дальше чувствовать себя хозяином положения и не испытывать угрызений совести. А зачем ему мучиться? У него все прекрасно. Проекты, конкурсы, презентации. Жена, конечно, выглядит не фонтан, но, попади в опытные руки, станет конфеткой. Сынок вот подрастает. Симпатичный мальчишка».
Словно в подтверждение ее слов, мальчик сделал навстречу Марте нерешительный шаг и сказал, слегка прячась за отцовскую спину:
–Вы здорово поете.
–Спасибо.– Она искренне улыбнулась.
–Да, мы ваши преданные поклонники.– Это уже жена Егора. «Как странно. Она должна быть мне неприятна, но ничего подобного. Женщина как женщина. Наверняка замучена жизнью, а может, и мужем. Я могла бы быть на ее месте и тоже быть грустной и замученной. Нет, уж лучше быть просто грустной. Так что нечего мне с ней делить и некого». И Маше Марта тоже отвечает:
–Спасибо.
–А почему вы хотите в Париж?– Мальчишка уже не прячется за спину Егора, задает вопрос без стеснения, и мать его тут же одергивает:
–Миша!
–Все в порядке.– Марта снова улыбается и отвечает мальчику: – Просто это очень красивый город.
–Как Майами?
«Ух ты, дружочек, неплохо живешь. Уже и в Майами успел побывать».
–Не знаю. Я не была в Майами.
–А у меня там бабушка живет.
–Повезло тебе.
–Я к ней в гости езжу. А другая бабушка в России живет, но к ней меня не возят.
Марта вопросительно смотрит на Егора, он объясняет скупо:
–Мама больна. Шизофрения.
Глаза Марты расширяются от ужаса и сочувствия, она хочет задать следующий вопрос, но Егор опережает ее ответом:
–Из-за смерти отца. Он покончил с собой.
Марта ощущает подступающую дурноту. «Господи! Что я наделала! Это из-за меня, из-за меня! И зачем я только показала Егору этот дурацкий дневник. Каких бед мог наворотить, каких слов наговорить молодой, горячий мальчишка. Бедный! Он несет на себе ответственность за смерть отца и болезнь матери, и разве кто-нибудь когда-нибудь сможет снять с него этот груз? Вряд ли оттого, что теперь и я чувствую свою вину, Егору станет легче». Но Егор охватившего Марту смятения не замечает, продолжает говорить спокойно, как человек, давно переживший трагедию и нашедший в себе силы смириться с ней:
–Не пережил развала армии. Всю жизнь считал правильным отдавать и исполнять приказы, не подвергая их ни сомнению, ни обсуждению. Знаешь, когда я попытался с ним о Даманском поговорить, он на меня еще и собак спустил за то, что я – «бессовестный мальчишка» – мог поставить под сомнение честь советского офицера. А я просто спросить хотел, я не обвинял его ни в чем, я всегда знал, что мой отец – хороший человек. Но он не захотел тогда разговаривать, и я не стал настаивать. Он ведь был у меня уже совсем немолод, я не хотел его волновать. Но я любил его, заботился о нем, а тем, которым он подчинялся, чьи приказы всю жизнь исполнял,– им не было до него никакого дела. Перемололи и выплюнули на копеечную пенсию. И никаких почестей, никаких льгот, никакого уважения. Ну, отец и не вынес удара. Решил покончить со всем сразу. Всю жизнь был сильным, а тут сплоховал. Жаль, что военная жизнь так и осталась для него важнее гражданской. Не подумал он об этой гражданской жизни. Ни обо мне не подумал, ни о матери, а ведь любил ее очень, и она его тоже. Я думаю, если бы тогда я подарил ей внука,– Егор посмотрел на Марту долгим взглядом, и она отвела глаза,– она бы не заболела. А так она потеряла смысл жизни. Она привыкла всю жизнь о ком-то заботиться, а ее заботу отвергли, вот она и надломилась. Наверное, ей не хватило внутренней силы поступить как отец, а она мечтала об этом. Мечтала уйти – и не могла. Оттого и потеряла рассудок.
Марта молчала, не зная, как реагировать и что говорить. Но Егор и не ждал ответа. Он неожиданно улыбнулся.
–А знаешь, она по-своему счастлива. В ее сознании он все еще жив, она все время ждет его с работы. И когда я прихожу ее навестить, она рассказывает о том, какая у нее прекрасная семья: муж преподает в военной академии, сын отлично учится в хорошей школе, и все они живут дружно и любят друг друга. Я очень долго страдал. Себя жалел. Не хотел мириться с тем, что потерял и отца, и мать. А теперь поумнел. Они оба поступили так, как им было легче, и я, как любящий сын, просто обязан принять их выбор. Вот такие вот дела.– Он усмехнулся уже без прежнего веселья. Жена подошла к нему и погладила по голове. Марта почувствовала, что этот нежный жест вызвал в ней приятные ощущения. Не было ни ревности, ни зависти, ни злости. Егора любят, его жалеют, ему сочувствуют – и слава богу. Он хороший человек и заслуживает счастья, а ее история принадлежит только ей.
–Так почему вы хотите в Париж?– Сын Егора с детской настойчивостью требовал ответа на свой вопрос.
–Все хотят в Париж, Минька,– ему ответила мама.– Это очень красивый город, романтический.
–И ты хочешь?
–И я.
–А мы поедем?
–Ну, конечно.– Это уже Егор.
–С этой тетей?
Маша вспыхнула от неловкости, и Егор тоже смутился, но ответил сыну, пытаясь отшутиться:
–Нет, сынок. Тетя поедет с кем-нибудь другим. У нее путевка на двоих, а Париж, как сказала мама, город романтический.– Егор подмигнул Марте и, решив, что настал как раз подходящий момент, спросил как бы между прочим:
–Ну давай, подружка, колись, с кем поедешь в Париж? И вообще рассказывай. Теперь твоя очередь. Как жизнь сложилась? Какие поражения? Какие победы, кроме нашего конкурса? Где ты? Что ты? Какие тени прошлого тебя будоражат в настоящем?– Егор говорил в шутливой манере. Но Марта знала: он наконец добрался до основной цели своего визита. Все в его жизни было не так уж плохо, и он хотел удостовериться в том, что и у Марты все так же хорошо. Он давно простил ее и хотел теперь получить свое прощение, хотел получить подтверждение тому, что и следующие двадцать лет своей жизни может жить спокойно и о Марте не вспоминать.
Она могла бы разрушить его надежды. Ей ничего не стоило открыть правду, которую он жаждал услышать. Да и была эта правда не такой уж затейливой. В том, что юная девушка страдала из-за разрыва с любимым, не было ничего необычного. Марта плакала, и лежала ничком на кровати, и ничего не ела, и отказывалась выходить из дома – в общем, вела себя так, как практически любая оказавшаяся на ее месте особа женского пола в нежном возрасте. Так продолжалось неделю, десять дней, до тех пор, пока однажды Ритуля не сказала решительно:
–Давай-ка поднимайся с кровати и шагай мириться.
Марта повернулась и посмотрела на нее воспаленными глазами:
–Ты считаешь?
–Если любит – простит. Еще и спасибо скажет, когда поймет потом, от каких сложностей ты его избавила в семнадцать лет. Он просто гордый. Не такое уж и плохое качество для мужчины. Но любовь должна быть сильнее гордости, так что иди, Марта, иди, сил никаких нет смотреть на то, как ты мучаешься.
Марта попыталась встать, покачнулась и рухнула обратно на кровать.
–Что, Марта? Что?– Ритуля испуганно схватила ее за руку и тут же испуганно отдернула свою: – Да ты вся горишь!
Вызванная «неотложка» увезла девушку в больницу. Анализ крови, срочная операция, неделя реанимации в борьбе с жутким сепсисом – как оказалось, последствием неудачного аборта,– а потом смотрящие в угол глаза Ритули и ее отчаянно молящий о прощении голос:
–Им пришлось удалить матку.
И пустота. Пустота. Марта больше не женщина, а так… Человек, лишенный главного предназначения в жизни. И снова кровать, снова слезы в подушку, взгляд в никуда и нежелание ни есть, ни спать, ни что-либо делать.
Но тогда Ритуля не дала ей сломаться. Часами сидела у кровати и уговаривала. Рассказывала о том, как потеряла все, но нашла в себе силы двигаться дальше. Говорила о том, что тоже думала, что никогда уже не будет иметь детей, а теперь у нее есть она – Марта. И гладила ее по голове, по плечам, по холодной, стальной спине и шептала:
–Девочка моя, я прошу тебя, поверь, что жизнь замечательна и многогранна. Тем более твоя жизнь, в которой есть не просто талант, а Божий дар. У тебя есть музыка, Марта. Вспомни о ней, подойди к инструменту. Сыграй свою боль, и она отпустит.
А еще Ритуля просила прощения. Просила и словами, и без слов. Чувствовала свою вину. Хотя Марта ее и не сильно винила в то время, думала, что она не специально. Потому и простила, потому и поверила, потому и нашла в себе силы двигаться дальше. И двигалась: поступила в консерваторию, пропадала на занятиях, даже позволила себе покрутить пару незначительных романов. Так, ничего серьезного. Серьезное осталось там, с Егором, а тут театральные вздохи, слюнявые поцелуи и совершенно безопасный секс: ну кто же из кавалеров от такого откажется? В общем, ничего особо путного в личной жизни девушки не складывалось. Ритуля переживала, но молчала. А что тут скажешь, если сама наворотила дел? Хорошо, хоть учится ребенок, стремится к чему-то, а душевные страдания надо перестрадать. Куда от них денешься? Зато Натка метала молнии и ругалась от души: