–Может быть.
–Моя мама,– в разговор вступает Маша,– как раз недавно рассказывала, что у них в Майами в русском ресторане требуется певица. Может, вам попробовать? Станете новой Успенской.
Марте хочется быть только самой собой. К тому же от слова «ресторан» она вздрагивает и спешит отказаться. Егор перебивает жену:
–Мань, ну ты скажешь тоже. Марту наверняка здесь держит куча всего.– В его взгляде, направленном на Марту, снова читается лукавство: – Давай, расскажи об этой куче. Семья, дети, любовники?
«Везде полный крах».
–Все отлично. Ходила замуж два раза.– Очередная ложь.– Больше не хочу.– А это, кстати, правда.– Детей нет,– признается она как бы между прочим и тут же торопливо добавляет: – Пока нет. Ну а с любовниками с переменным успехом. То есть, то нет. В общем, жизнь интересна и многогранна. Возможно, за очередной гранью я еще встречу прекрасного принца. Пути господни неисповедимы.
–Это точно,– кивает Егор и задумывается на несколько секунд, словно пытается решиться на что-то. Решается: – Знаешь, кто работает в школе, где учится Минька?
–Кто?
–Кажется, Ритуля.
–Кажется?
–Черновицкая. Я на сайте школы глянул, фото нет, но написано, что Маргарита Семеновна. Я поначалу так нервничал, все думал: а вдруг она Миньку учить будет? А теперь думаю: пускай учит. Она ведь хороший учитель.
–Хороший.
На душе у Марты легко, как никогда. Какое счастье, что она не сказала Егору правды.
–Как здорово, что мы поговорили. Знаешь, если бы не Маша,– Егор кивает на жену и смотрит на нее долгим, нежным взглядом,– я бы и не пришел, наверное. Но вот я здесь, и я счастлив. Мне будто снова двадцать, будто ничего не случалось, понимаешь?
Марта кивает. Она рада, очень за него рада, хотя на ее собственной душе скребут все кошки мира.
–Я теперь понимаю, как это важно, поговорить и все выяснить.– Егор снова поворачивается к жене и обращается уже к ней: – Я понимаю. Разговаривать надо. Выяснять все до конца, а не копить в себе обиды. От этого только хуже. Самокопание какое-то, самоедение, и ничего больше. Ты обижаешься, а обида точит, точит тебя изнутри. Так что надо разговаривать. Слышать не только себя, но и другую сторону.– Егор сказал это жене, а стучало в голове у Марты: «Слышать другую сторону. Услышать другую сторону».– В общем, я рад, что у тебя все в порядке.– Егор улыбнулся и по-дружески подмигнул Марте.– С твоей дальнейшей карьерой мы что-нибудь придумаем. В конце концов, можно потратить немного бюджета на раскрутку не только салона, но и людей, которые в нем работают.
–Спасибо,– говорит Марта.
–Да пока не за что. Надо еще все сто раз прикинуть. Оценить риски.– Он думает, что она благодарит его за решение поучаствовать в ее дальнейшей творческой судьбе. Он ошибается. Пускай. Это его дело. А дело Марты просто сотворить для него что-то хорошее.
–Идите сюда!– Она обращается к Маше и встает со стула, на котором сидела возле трюмо.– Садитесь.
–Зачем?
–Не бойтесь! Я не только хорошо пою. Я еще кое-что умею. Ну же!
Маша делает несколько нерешительных шагов в сторону трюмо, потом с сомнением смотрит на мужа. Тот пожимает плечами:
–Иди, раз приглашают. Минька, айда есть мороженое.
–Ура!– кричит мальчишка и продолжает кричать уже за дверью гримерной. Но Марта уже не слышит криков. Она работает. Она занята. Она превращает Машу в красавицу.
Через полтора часа жена Егора смотрит на свое отражение в зеркале и еле сдерживает слезы, благодарно сжимает Мартину руку, говорит потрясенно:
–Я не понимаю. Не понимаю, кто эта женщина.
Егор стоит рядом, обнимает жену за талию, смотрит восхищенно и отвечает уверенно: – А я знаю. Это новый директор моего рекламного отдела.– И тут же пугается своей уверенности, спрашивает просительно: – Хорошо?
И Маша плачет осторожно, так, как может плакать только красивая женщина, желающая во что бы то ни стало сохранить макияж, и отвечает сначала мелкими кивками головы, а потом уже и вслух. И в голосе ее и радость, и счастье, и любовь:
–Хорошо. Хорошо. Хорошо!
А у Марты хорошо на душе.
–Мы пойдем,– Егор как будто извиняется, но Марта отлично его понимает. Ему не терпится увести свою красавицу жену туда, где им никто не будет мешать.
–Конечно, идите.
–Мой новый директор по рекламе свяжется с тобой.– Егор снова целует жену.
–Хорошо.– Марте приятно на них смотреть.– Спасибо тебе.
–Да ведь не за что пока. Я еще ничего не сделал.
«Ты сделал главное. Сказал, что надо обязательно выслушать другую сторону. А это лучшее, что кто-либо мог сделать для меня».
–Просто спасибо,– повторяет Марта и машет рукой Миньке, который шлет ей от двери воздушный поцелуй.
Счастливая семья Коваленко выходит из гримерной, но через мгновение в дверном проеме снова возникает голова Егора. Он говорит с прежним лукавством.
–Ты так и не сказала, есть ли у тебя с кем поехать в Париж.
У Марты готов твердый ответ.
–Есть.
«Теперь есть».
26
На то, чтобы окончательно решиться выслушать другую сторону, у Марты ушло полгода. И все-таки лучше поздно, чем никогда. Знакомый подъезд, знакомый этаж, знакомая дверь. Дрожащая рука на звонке. Звук шагов за дверью и надрывный плач разбуженного ребенка. «Ребенка? Не может быть? Она переехала? Не живет здесь больше? Надо было полгода ждать, чтобы прийти не туда?» Нет, она здесь. Распахнула дверь и отпрянула. Потом порывисто подалась вперед, хотела обнять, но испугалась, сдержалась, прислонилась к дверному косяку. Ноги-руки дрожат, по щекам бегут слезы, а губы улыбаются. Они молчат. Смотрят друг на друга и изучают следы времени на родном лице. Сказать что-то очень непросто. Марта решается первой.
–Ребенок,– выдавливает она из себя, заставляя женщину у дверного косяка очнуться. Та порывисто хватает Марту за руку и тащит в комнату, в Мартину комнату. Там ничего не изменилось. Только вместо пианино кроватка с младенцем. Женщина бережно достает завернутую в розовое одеялко кроху и прижимает к груди. Малышка тут же успокаивается:
–Это Марта,– представляет кроху женщина.
–Марта…– эхом повторяет Марта.
–Марта Черновицкая.
–Дочь?– Другого варианта на ум не приходит.
–Наверное, теперь внучка. Для дочки я старовата.
–Понятно. А кто ее мать?
–Ну, раз я бабка, то матерью, наверное, станешь ты.
–Я?!
–Больше некому.
Смятение, недоверие, острое желание услышать детали и просто поверить в реальность происходящего – вся гамма эмоций обрушивается на Марту с силой девятибалльного землетрясения. Все, с чем она пришла и что хотела сказать, потеряло смысл и остроту, все отодвинулось на второй план этим розовым комочком, что протягивала ей Ритуля. Марта взяла ребенка, и удивительным образом то лихорадочное волнение, которое преследовало ее последние полгода, которое чуть было и сегодня не заставило ее в последний миг передумать и убежать от подъезда, вдруг испарилось. Она больше не чувствовала ни напряжения, ни внутренней скованности, ни претензий к собственной судьбе. Все наконец было так, как должно было быть: она держала на руках ребенка, легонько покачивая, а ребенок кряхтел, и посапывал, и сладко улыбался во сне, чувствуя тепло материнских рук.
–Скоро проснется,– говорит Ритуля.– Надо еду приготовить. Пойдем на кухню!
На кухне Марта продолжает качать малышку и слушает историю ее появления. История длинная, но важен конец:
–Я когда конкурс смотрела, видела тебя, все время испытывала ощущение, что не сделала того, что должна была. Только никак не могла понять, что именно. А в последний день ты так уверенно пела о том, что «знаешь как»,– у меня будто пелена с глаз спала. Я убила твоего ребенка, а другого спасла и теперь должна была о нем позаботиться.
–Но как?– шепотом спросила Марта. В ее голове не укладывалось, каким образом можно получить младенца в обход всевозможных инстанций.
–К нашему счастью, довольно легко. Сложно, конечно, представить, как такое можно провернуть в цивилизованном государстве. Но это в цивилизованном, а нам до такого еще шагать и шагать. Подписали с матерью Анжелики контракт, будто она является суррогатной матерью моего ребенка. У нее, конечно, и связи для этого нашлись, и деньги. В общем, по документам она рожала, а не Анжелика. Вот и весь сказ. Из школы, правда, уйти пришлось. Не хочу, чтобы знали, да и с ребенком сидеть надо. Много, правда, не насидишь на учительскую пенсию.
–Ничего. Теперь легче будет. У меня зарплата хорошая, а ты, если захочешь, учеников возьмешь. Ты разве сможешь не преподавать?
–А где? Где ты сейчас работаешь?
–Все там же. На конкурсе же говорили. В салоне красоты. Я косметолог.
На лице Ритули неподдельное расстройство:
–Я думала, после конкурса все изменится.
Марта улыбнулась, махнула рукой:
–Егор с женой периодически донимают меня «интересными» предложениями.
–И что же?
–Знаешь, мне просто нравится петь. Для себя. Это главное, а все остальное: шоу-бизнес, сцена, фанаты – мишура. Я снова сочиняю, снова пою, и больше мне ничего не надо. Мне сорок лет, и я хочу покоя. Натка теперь директор салона, под ее началом мне легко и комфортно. Я живу как живу и ничего не хочу менять.
–Придется,– Ритуля кивает на сопящий кулек.
–Да уж,– Марта задумчиво смотрит на кроху. Она пухленькая, а из-под чепчика выбивается белый пушистый локон.– На меня похожа,– говорит Марта и тут же спохватывается, добавляет: – На маленькую.
–А Париж? В Париже ты была?
–С тобой хотела поехать.
–Ой!– Ритуля откровенно расстраивается.– А как же?..
Но Марта снова беззаботно машет рукой:
–Да бог с ним, с Парижем. Подождет, никуда не денется. Потом поедем, втроем.
–Хорошо,– согласно кивает учительница, но вдруг снова расстраивается: – И все же ты могла бы стать великолепной певицей или пианисткой, в конце концов.
Кулек в руках Марты куксится и громко, требовательно плачет. По кухне разносятся чистые, высокие звуки. Опытное ухо мгновенно слышит задатки великолепного сопрано. Марта улыбается плачущей малышке и говорит: