. Больше походил на хиппи, «ребенка-цветка». За несколько лет до того был в Сан-Франциско на празднестве любви. На людях бывал одет прилично, но дома наряжался в шелковые халаты или комбинезоны парашютистов, какие носили вьетконговцы. В помещении круглый год расхаживал босиком — нелепая идея, которую он почерпнул в каком-то журнале. Вам знаком этот тип людей?
— Конечно.
— Словом, у меня были сомнения. Но никаких конкретных улик. Я не мог действовать официальным путем.
— И вы ничего не предпринимали, пока не получили возможности действовать неофициально, ни перед кем не отчитываясь.
— К тому времени Леноры с Кейтом уже не было на свете, и то, как они погибли, только усилило мои подозрения. Семейные ссоры могут быть ожесточенными, но люди этого социального класса обычно не палят из пистолетов друг в друга.
— Кто из них выстрелил первый? Известно кому-нибудь?
— Должно быть, Кейт. Кажется, я даже знаю, как это произошло. Видите ли, Ленора стала пьяницей. Слонялась в ночной рубашке по дому в любое время дня и ночи, много болтала. Кейт, наверное, испугался, что она выдаст их обоих. Возможно, схватил пистолет, чтобы припугнуть ее, заставить замолчать, но дело дошло до потасовки, и пистолет выстрелил. Мне это видится так.
— Кейт выстрелил в нее почти в упор, — сказал Коннор, представляя себе эту сцену. — А она отняла у него пистолет.
— Да. Странно, как ненависть придает силы даже людям со смертельной раной.
Коннор знал об этом. В раздевалках нью-йоркского управления полиции рассказывали много историй о преступниках, которые с тремя-четырьмя пулями внутри продолжали наступать, подхлестнутые яростью и адреналином.
— Она вышла за ним в гостиную, — продолжал Элдер, — всадила пулю в его смазливую рожу, потом повалилась на него, и в таком положении они вместе умерли.
— На глазах у детей. Роберта… и Эрики.
— Они были забрызганы кровью. Значит, находились в гуще событий. Когда я нашел их, забившихся в стенной шкаф на втором этаже, то подумал, вынесут ли они это. Вырастут нормальными или…
— Эрика все-таки вынесла, — сказал Коннор. — А брат ее — нет. Это его погубило. Свело с ума.
— Это… и, может быть, еще кое-что.
— Что же?
— Можно только догадываться, что он и его сестра услышали в тот вечер. Что узнали о Кейте с Ленорой и об их тайне. Эта мысль не дает мне покоя после нашего визита в лачугу. Его разглагольствования, религиозная заумь, которую он нес. Представляете, как они могут быть связаны с той историей?
Коннор не представлял.
— Скажите.
— Богиню, на которой так помешан, он, насколько я помню, сравнивал с паучихой, убивающей своего самца. Говорил, что она воплощение женского принципа, подлинного могущества в мире, универсальной утробы. И каким именем называл ее?
— Мать… — прошептал Коннор.
Элдер кивнул.
— Психиатр мог бы сделать из этого какой-то вывод, вам не кажется? По-моему…
Свет фар на боковой дороге. Сворачивающая на шоссе машина.
Коннор инстинктивно свернул к ней, поймал ее в свет своих фар — «хонда», несущаяся с большой скоростью.
Он передвинул рычажок на приборной доске, и на крыше его машины завыла сирена.
Глава 18
Сапоги ее топали по известняковому полу, дыхание с присвистом вырывалось изо рта, свет лампы заплясал, словно блуждающий огонек, когда она пошатнулась, едва не упала и побежала дальше.
Ей нужно было замедлить движение, но она не могла.
В ушибленном колене вновь пульсировала боль. Из темноты возникла затянутая пленкой лужа. Эрика прошлепала по ней, забрызгав холодной грязью джинсы. В ноздри ей ударил зловонный запах гнили, и она вновь подумала о мистере Фернелле в том склепе.
Эрика побежала быстрее, не думая о риске.
Низкий сталактит задел ее волосы, когда она, тяжело дыша, пригибалась. Лампа ходила ходуном, разбрасывая по стенам расплывчатые хвосты комет. Она даже не представляла, где находится. Может быть, пропустила выход, может, не заметила последней стрелы, нарисованной губной помадой. Может, обрекла себя бежать и бежать, покуда не кончится керосин, и она навеки останется во тьме.
«Прекрати!»
Эрика, дрожа, остановилась. Нагнулась, чувствуя подступающую тошноту. В глубине горла раздался сухой, скребущий звук. Она думала, что ее вырвет.
Замуровал заживо. Роберт замуровал его заживо.
У нее возникло желание снова бежать сломя голову. Она с трудом подавила его.
Мистер Фернелл мертв. Уже много лет. От него остались только кости, блестящие часы и клочья изгрызенной летучими мышами одежды, которые она увидела.
Бежать от него нет смысла. Он не представляет собой угрозы никому.
— Как он мог? — прошептала Эрика. — Роберт… как ты мог?
Но ответ она знала. Роберт ненавидел мистера Фернелла, ненавидел с детства. Мистер Фернелл отправил Роберта в мэрилендскую школу, где ребята бесконечно изводили его за ненормальную робость, беспомощность раненого животного, отвращение ко всякому насилию.
Годы отверженности заронили в его душу семя безумия, и в конце концов оно дало плоды.
Она подумала, что Роберт имел полное право ненавидеть их сурового, непреклонного опекуна. Но убивать его — притом так жестоко…
Эрика представила себе мистера Фернелла, одного в своей гробнице, колотящего по каменной стене, пока не содрал руки в кровь, кричащего, пока не сорвал голос. Затем спазмы голода, муки жажды. Отчаяние, скрутившее его в зародышевую позу, дрожь, как у избитой собаки.
Навещал ли его Роберт? Дразнил обещаниями воды и пищи? Может, в самом деле приносил еду, чтобы продлить страдания.
Сколько прожил там мистер Фернелл? Сколько дней или даже недель?
Это еще хуже, чем он поступил с Шерри. Ее смерть была быстрой. Удар ножом, и ее не стало, а мистер Фернелл изнемогал в ужасе и жажде, в одиночестве и страдании…
Но Роберт тоже познал одиночество, страдание, ужас. Жаждал дружбы и любви. Должно быть, он считал заключение мистера Фернелла надлежащим возмездием.
А разве она сама в какой-то мере не… не…
Эрика отогнала эту мысль, но та вернулась снова.
Разве она не нашла тоже это заключение надлежащим?
— Я тоже ненавидела его, — негромко произнесла Эрика.
Но она не желала ему смерти. Ой ли? Ладно, может быть, и желала, но то была детская злость, не серьезное намерение — и теперь в ее существе нет ни одной частицы, включая и ту, в которой сохранилась страдающая девочка, ни единой частицы, которая была бы… довольна.
Разумеется, нет.
Несколько успокоясь, Эрика подняла голову и огляделась. Все-таки вряд ли она прошла мимо выхода. Эта часть коридора кажется знакомой. Должно быть, она близко к той расселине, которая ведет к лазу. Близко к избавлению и свободе.
Она пошла, дыхание ее стало глубже и размереннее, лампа освещала ей путь.
Ей вспомнился тот день в Риме, когда она узнала, что мистер Фернелл исчез, оставив записку, которую сочли предсмертной. «Пожалуйста, простите меня за то, что я сделал…»
Когда выяснилось присвоение денег, все решили, что он просил прощения за нарушение доверия клиентов. Но так ли это было?
Эти слова его наверняка заставил написать Роберт, ничего не знавший о присвоении денег, на которое ему было бы плевать. Он хотел извинения за кошмар своего детства, публичного извинения, но столь неясного, чтобы никто не понял истинного смысла.
Ну что ж, он добился извинения и мести. Жуткой, нечеловеческой мести.
Эрика ощутила новый позыв к рвоте, но, остановясь, забыла о нем, забыла обо всем не свете.
Меньше чем в ярде впереди в свете лампы мерцала красная стрела, указывая на ведущую к лазу расселину.
Невесть сколько времени Эрика шла по ней, ни о чем не думая, не дыша. Потом с пугающей неожиданностью оказалась на дне лаза, над ней было ночное небо, усеянное звездами, украшенное полумесяцем.
Какое прекрасное зрелище. Эрика обмякла, облегчение и радость лишили ее сил.
Однако торжество длилось всего несколько секунд. Она еще не выбралась. Надо подняться по лазу.
Веревки, как Эрика и ожидала, не было. Она коснулась стены лаза ладонью. Камень неровный, с выступами. Есть за что ухватиться, обо что опереться ногой. И колено сгибается. Она сможет взбираться.
Взбираться на высоту в двенадцать футов? Просто втиснувшись в узкий лаз?
Надо. Иного выхода нет. Взбираться или умирать.
Разве что…
Здесь были полицейские. Возможно, они продолжают поиски.
Эрика осторожно поставила лампу, поднесла руки рупором ко рту, сделала глубокий вдох и отчаянно закричала во всю силу легких:
— Это Эрика Стаффорд, слышите меня?..
Крик унесся вверх и исчез в ночи. Она подождала ответа, но не услышала.
Значит, они уехали. Или слишком далеко, чтобы прийти на помощь.
Эрика потерла ладони, сожалея, что Роберт снял с нее перчатки. Известняк шероховатый, голая кожа будет истерта до крови, пока она вскарабкается наверх. Но это просто-напросто боль, а боль несущественна. Несущественно все, кроме звезд, лунного света и дуновений бодрящего ночного ветерка — спасения из подземелья, возвращения в мир живых.
Она Персефона. И ее пребывание в преисподней почти окончено.
Эрика сделала несколько легких вдохов, напоминая телу о его тренированности, ежедневных четырехмильных пробежках, укреплявших сердце и легкие. Вытянув руки вверх, уцепилась за стены. Медленно подтянулась и стала правой ногой искать опору.
Нашла. Ну вот.
И, дрожа от напряжения, начала медленно подниматься по лазу.
«Хонда» даже не замедлила хода, неслась на безумной скорости, и Коннор на какую-то секунду был уверен, что она врежется в его машину.
Он инстинктивно завертел руль, вильнул в сторону, сирена продолжала свой исступленный вой, голые деревья плясали во вспышках проблескового маяка.
«Хонда» промчалась мимо, едва не сорвав зеркала заднего обзора, оставляя за собой струю искр. И с визгом шин свернула с шоссе в лес.