Коннор быстро развернул «шевроле». Свет фар рассек темноту и осветил лесную дорогу. «Хонда» скрылась среди деревьев. Коннор видел ее удалявшиеся огни уже в миле от шоссе.
Он дал полный газ, «шевроле» помчался по лесной дороге. Она была неровной, ухабистой, заваленной мусором, и машина дрожала, словно от ярости.
«Хонда» впереди виляла, подскакивала. Роберт гнал маленький автомобиль вовсю, но его четырехцилиндровый мотор уступал мощностью восьмицилиндровому полицейской машины. Расстояние между ними сокращалось.
— Приготовьтесь! — крикнул Коннор, перекрыв голосом грохот тряски и рев двигателя.
Он достал свой револьвер, потом увидел, что оружие Элдера наготове.
Дорога сделала внезапный поворот, Коннор бросил машину влево, голые ветви заскребли по ветровому стеклу и крыше.
В свете его фар поблескивал задний бампер «хонды». Он видел пригнувшегося к рулю Роберта, неровные очертания его нестриженой головы и широких плеч.
Стрелка спидометра «шевроле» дрожала на восьмидесяти восьми. Предельная скорость «хонды» на этой дороге была миль на десять меньше. Соперничество было неравным.
Элдер подумал то же самое.
— Сукину сыну надо было угонять что-то более быстроходное! — прокричал он.
Обе машины разделяло уже меньше ста ярдов. «Хонда» петляла из стороны в сторону. Роберт пришел в отчаяние, обезумел или, может быть, едва справлялся с управлением машиной, не рассчитанной на такие нагрузки.
Коннор выключил сирену и включил громкоговоритель.
— Прижмитесь к обочине дороги. Прижмитесь к обочине…
Из окошка «хонды» с водительской стороны появилась рука, Коннор увидел красную вспышку, услышал, как мимо «шевроле» просвистела пуля.
Элдер издал нервозный смешок.
— Похоже, он не очень-то подчиняется указаниям.
Коннор опять включил сирену. Ее завывающий рев звучал оглушительно.
Роберт выстрелил еще раз, пуля ушла далеко влево.
— Фиг тебе, — произнес Коннор.
Он не собирался отставать, не хотел праздновать труса. И дерзко сокращал расстояние между машинами, сознавая, что рискует жизнью Элдера и своей.
Роберт стал вести машину из рук вон плохо. «Хонда» едва удерживалась на дороге. Дергалась, шла юзом, на большом заднем окне осатанело мерцали вспышки проблескового маяка.
Потом Роберт принялся сигналить клаксоном.
Коннор не понимал почему. Возможно, не существовало никакой вразумительной причины. В конце концов, этот человек сумасшедший и в панике.
Он был смутно виден в красных и синих вспышках, косматой фигурой на переднем сиденье, колотящей с дикой свирепостью по рулю. Гудки были едва слышны сквозь вой сирены.
Вой…
Где-то в закоулках сознания у Коннора мелькнула мысль — восковые затычки для ушей в лачуге Роберта, выражение его лица при вопросе, какой шум можно слышать в лесной тишине.
«Хонда» быстро, словно колибри, метнулась влево, и от неожиданности Коннор не сразу понял, что дорога изогнулась в очередном предательском повороте.
Он завертел руль против часовой стрелки…
Поздно.
Машину занесло, голые кусты заколотили по ней с пассажирской стороны, разбилось стекло, треснула фара, со всех сторон тучами взметнулись песок и камешки. Элдер сильно ударился о дверцу и крикнул от боли, потом «шевроле» чудесным образом вынесся опять на дорогу, но «хонде», находившейся прямо впереди, повезло меньше.
От резкого поворота маленькую машину развернуло, и она встала поперек дороги, подставив бок несшейся сзади.
Коннор успел увидеть, как Роберт повалился на сиденье, потом раздались звон и лязг удара.
Передняя часть полицейской машины смялась гармошкой. Ветровое стекло разлетелось дождем осколков. Идиотски потрескивающее радио затихло.
Коннор увидел белое, целый мир белого, шар, раздувающийся, чтобы поглотить его, и лопнувший мгновение спустя. Затылок его ударился о подголовник, все тело пронизала боль, и наступила тьма.
Роберт зажал уши и пронзительно закричал.
Сверху, сзади, со всех сторон раздавался шум, их шум, ужасный звук их изводящего преследования, он не мог его выносить, готов был на что угодно, только бы прекратить его, отогнать…
Какой-то рациональной частью сознания Роберт понимал, что слышит просто-напросто полицейскую сирену, механически вращаемую, лишенный смысла сигнал тревоги, но не мог убедить себя, потому что этот шум звучал у него в голове, бился о хрупкие стенки черепа, взрывался бомбами, резал когтями, приводил в безумие.
Голоса. Их голоса. Его ночные гости, его мучители, их визгливые крики — и слова, ужасные слова…
Смотри, опять плачет, жалкий ребенок.
Весь в слезах, как Ниобея.
Омерзительно. Человек-гнус.
Не гнус. Экскремент. От него несет мерзостью.
Скверный.
Кровью. Дерьмо у него красное, вот сколько в нем крови.
Покончил бы с собой, избавил нас от своей немощи.
У него не хватит духу, он не мужчина — знаете, что он ни разу не был с женщиной?
Какая женщина подпустит его к себе? Он внушает отвращение человечеству, противен всему живому.
Естественно — отверженный, пария, козел отпущения.
Ослепленный Эдип, заклейменный и изгнанный Каин, всем чужой, проситель, прогнанный от всех алтарей.
Ветер разносит его запах, вонь дерьма и мочи.
Отвратителен, как фурункул, готовый прорваться.
Пусть почувствует боль от наших бичей.
Пусть повопит.
Пусть умоляет.
Пусть умрет.
Пусть умрет.
Пусть умрет.
— Перестаньте! — завыл Роберт, крепко прижав ладони к голове и корчась на переднем сиденье. — Перестаньте, перестаньте же, не говорите этих слов, оставьте меня!
Но они никогда не оставляли его надолго, и ему, как всегда, оставалось только убежать от них.
Да, убежать. Это выход.
«Вылезай из машины, этой разбитой машины, и спасайся бегством!»
Но дверца не открывалась. Она смялась при столкновении, будто пустая консервная банка. Роберт дергал ручку, но дверцу заклинило намертво.
А пронзительные вопли стали громче, тысяча нетопырей сорвалась с насестов, колотила его крыльями, выкрикивала опасные призывы:
Мучьте его, он заслуживает боли, она его наследие.
Хлещите, он побитая собака, приятно слышать его скулеж.
Давите этот прыщ, пока не выйдет весь гной.
Запустите когти в его мозг, продирайте борозды поглубже.
Заставьте его вопить, пусть вопит о матери и утраченном детстве.
Вопи, Роберт! Вопи как проклятый!
Он заколотил по клаксону, воя от ужаса, но эти гудки не могли заглушить более громкую какофонию.
Есть другая дверца.
Эта мысль пришла к нему с полной ясностью, единственным озарением, прорвавшимся сквозь неистовство кошмара.
Другая дверца, с пассажирской стороны; через нее можно выбраться, можно бежать, оторваться от врагов. «Действуй, давай же».
Роберт пополз по переднему сиденью на животе, колотя руками и ногами, жуткие голоса окатывали его волна за волной, бурное течение их злобы тащило его назад от дверцы, до которой так нужно было дотянуться, но в последнем, неистовом рывке он ухватился за ручку, повернул ее непослушными пальцами, и дверца распахнулась.
Роберт не заметил, как оказался снаружи. Вокруг него все понеслось, расплывчато, пугающе, как в свободном падении, затем внезапный удар и хруст земли с камешками под ободранными ладонями.
И возле правой руки револьвер Вики Данверз, выброшенный из машины в безумном бегстве.
Давай, червяк, застрелись из него, не медли.
Тебе незачем жить, тебе нечего ждать, кроме страданий.
Застрелись и будешь навеки свободен.
У него мелькнула мысль, как это будет просто — всего-навсего поднять пистолет, приставить ко лбу дуло и нажать на спуск.
Одна пуля, и он разорвет узы, связующие его с землей, избавится от мучений. Одна пуля.
Сейчас он застрелится, мразь.
Смотри, поднимает пистолет.
Как легок пистолет в его руке. Он жаждет смерти.
Умри, Роберт.
Умри и будь свободен…
Нет.
Их слова — ложь. Он не будет свободен. Смерть не очистит его от скверны. Его порочная душа полетит в преисподнюю, за ней последуют мучители и вечно будут преследовать его.
Чтобы очиститься, надо жить.
Надо закласть последнюю жертву.
Эрику. Еще до утра.
С этой мыслью Роберт вновь стал самим собой, поднялся, побежал, и, хотя враги пытались преследовать его по колоннаде деревьев, он был быстрее и по мере того, как покрывал за ярдом ярд, они отставали, и голоса их становились все тише.
Тьма разошлась, и Коннор возвратился в мир.
Рядом с ним стонал потерявший сознание Элдер, из его левого рукава обильно текла кровь. Видимо, сломана рука.
Коннор не мог сейчас думать об этом. Он пошевелился на сиденье, боли переломов не ощутил. Большой «смит-и-вессон» по-прежнему был у него в руке.
«Действуй!»
Он рывком открыл дверцу, скользнул наружу. Что-то треснуло — его куртка, в которую вонзился острый выступ металла на смятой коробке дверцы. Высвободился, порвав карман, и опустился на колени за распахнутой дверцей, держа пистолет в обеих руках.
— Выходи из машины! — Голос его соперничал громкостью с идиотским воем сирены. — С поднятыми руками!
Сколько уж он не произносил этих слов? Лет десять не ездил на патрулирование.
— Роберт! Слышишь? Немедленно выходи!
Коннор понимал, что Роберт может лежать без сознания, даже быть умирающим или мертвым, но рисковать не хотел.
— Выходи сейчас же!
Сирена продолжала выть. Воздух был едким от дыма, поднимавшегося легкими клубами из-под капота «шевроле». Проблесковый маяк по-прежнему отбрасывал причудливые вспышки на грунтовую дорогу и две пришедшие в негодность машины, сомкнувшиеся в сплетении искореженной стали.