- Еще и открытый огонь! - ахнул он. Отец положил руку на плечо Эхнатону Фетге.
- Теперь пойдем, мой мальчик, нам пора смываться! Эхнатон со вздохом закрыл зажигалку.
- Значит, и из Египта тоже?..
- Из Египта тоже, - сказал отец, - конечно.
Мгновение он прислушивался к тому, как сторож с проклятиями пытается в темноте нащупать выключатель, потом шепотом подал нам сигнал, и мы втроем бросились вниз по лестнице.
ВЕСЬ БЛЕСК ДЛЯ ВИЛЛИ
В ту зиму нам окончательно уяснилось, что, если мы не сумеем до дня рождения Вилли подыскать для него другое место, он будет потерян для человечества. Он и всегда-то был не слишком общительным. Вилли рано потерял жену: она поела капусты, удобренной вороньим ядом, и с тех пор в доме у него осталась только коза, которую он пускал пастись на межи, отделявшие друг от друга орошаемые поля. Случалось, он брал себе в дом ежа или прикармливал ворону, потому что последние слова Элли, его жены, были: "Не сердись на ворон за то, что они отомстили не тому, кому надо".
Может быть, помещик в Мальхове давно уже уволил бы Вилли, потому что он плохо справлялся со своими обязанностями сторожа при орошаемых полях. Но так как помещик чувствовал себя отчасти повинным в смерти Элли (она была у него скотницей), он предоставил Вилли возможность и дальше носить форменную фуражку сторожа.
Эта фуражка очень много значила для Вилли. Особенно роскошной она не была, но зато довольно объемистой, с массивным, давно потрескавшимся лаковым козырьком, не дававшим Вилли смотреть на небо; неба над полями было много, а Вилли после смерти Элли был с небом не в ладах. Поэтому он и жил в низине за деревней, в похожей на холмик землянке, с таким крошечным оконцем, что паук с легкостью мог бы заткать его своей паутиной.
Собственно, мы познакомились с Вилли через Фриду. Фрида тогда состояла в коммунистической партии, которой нужны были новые избиратели. В городе уже мало что можно было сделать, люди хотели хлеба, а не лозунгов, а потому руководство постановило, что теперь прежде всего надо агитировать в окрестностях города и в деревнях. Фриде достался Линденберг, Мальхов и северовосточная окраина Вайсензее, а так как отец не хотел отпускать ее одну по этим нелегким дорогам, то он отправился с нею, а в том, в чем участвовал отец, участвовал и я.
Отец не больно-то интересовался политикой, но поскольку он все равно был безработным, то, сопровождая Фриду, он ничего не терял. Мы заботились о том, чтобы в амбарах и в сараях, где выступала Фрида, можно было бы присесть, а порою отец и сам включался в дискуссию, что, правда, не слишком нравилось Фриде, потому что отец очень уж вдавался в личные дела присутствующих.
Однако никому в ту зиму отец не уделял столько внимания, сколько Вилли. С тех пор как Вилли впервые появился в своих вымазанных землею брюках дудочкой, , в кривых, покрытых коркой засохшей глины, башмаках, в ветхой куртке цвета мха и в форменной фуражке сторожа, так низко надвинутой на глаза, что из-под растрескавшегося лакового козырька виднелся только поросший серебряной щетиной подбородок, отец уже не выпускал его из виду.
Вилли приходил на все собрания, которые Фрида проводила в Мальхове. В общей сложности их было двенадцать. Как правило, на них являлось от силы три-четыре батрака, а иногда заглядывали и бобылки, которые, если было не слишком холодно, приносили с собой вязанье. Дискуссии всегда бывали оживленными, потому что Фрида нападала на помещика, которого она называла кровопийцей, а батраки пытались ей разъяснить, что как раз помещик-то и избавил их от участи безработных и недовольных.
Вилли по обыкновению молчал. Он всегда усаживался в самом дальнем углу на какой-нибудь ящик или ржавый плуг, и, чтобы хоть что-то видеть из-под своего козырька, выставлял вперед подбородок, и не сводил глаз с Фриды. Он не кивал, не покачивал головой, а только сидел, засунув руки в карманы, скрюченный, неподвижный, и смотрел на Фриду.
Фрида была абсолютно, уверена, что сумела привлечь Вилли на свою сторону. Покуда не выяснилось, что Вилли приходит не из-за Фридиных прославлений коммунистической партии, а из-за ее сходства с Элли. Фриду это огорчило.
Но отец успокаивал ее.
- Вилли, - говорил он, - ни одна партия все равно не поможет, ни твоя и никакая другая. Вот чего Вилли не хватает, так это участия.
- То есть ты тем самым хочешь сказать, что партия не принимает участия в судьбах трудящихся? - мрачно спросила Фрида.
- Вилли - человек, - отвечал отец, - а человеку интересен только человек.
Фрида на него очень обиделась, хотя и несправедливо, тем более что это даже противоречило ее собственному внутреннему убеждению, поскольку Фрида сама всегда стояла за человеколюбие.
Тем не менее с Вилли ей приходилось нелегко, он стал внушать Фриде какую-то неуверенность; когда он смотрел на нее так, она то и дело оговаривалась. И однажды, когда батраки вновь, что называется, загнали ее в угол, и отцу потребовалось все его искусство убеждать, дабы мальховское поражение коммунистической партии не превратилось в личное поражение Фриды, Фрида в самом разгаре дебатов в ярости крикнула Вилли, который не проронил и словечка, чтобы он прекратил как дурак таращиться на нее, это сбивает ее с толку.
Вилли втянул голову в плечи и прижал подбородок к груди, так что стал теперь со своим огромным козырьком как две капли воды похож на старую, нахохлившуюся ворону. Но уже через несколько минут подбородок его снова задрался кверху, а из-под тяжелых век на Фриду опять устремился такой же неподвижный взгляд.
Отец потом извинялся перед ним за Фриду: она, мол, была слишком раздражена,
- Точь-в-точь, как Элли, - задумчиво проговорил Вилли. - И вороны, у них ведь тоже глаза наливаются ядом, если кто-то слишком долго смотрит на них.
- Вообще-то она совсем не такая, - сказал отец, - это все из-за ее товарищей.
- Я знаю, - отвечал Вилли. - С Элли бывало то же самое, из-за управляющего. В основе своей это одно и то же.
В тот вечер Вилли впервые пригласил нас к себе в землянку. Она уходила вглубь на добрых полтора метра, и там, внизу, было очень уютно. В бочке из-под дегтя горел огонь, в кровати сладко посапывала коза, а полки на стенах были завалены яблоками и капустой. И тем не менее, как уже сказано, мы сразу поняли, что должны вытащить Вилли отсюда. Потому что если на минутку забыть о печке, полках и козе, то это все-таки был склеп. И то как, согнувшись, Вилли двигался, и то, как он щурился от света, когда открывал печку, ясно доказывало нам, что он уже наполовину превратился в крота.
Даже Фрида на другой день беспрерывно прикидывала вместе с нами, как бы его получше устроить.
- Во всем виноват только этот кровопийца-помещик,- - сказала она. - Как он мог допустить, чтобы Вилли так жил?
- У него была комната в поместье, - отвечал отец.
- Так в чем же дело? - спросила Фрида. Отец пожал плечами.
- Элли лежит под землей, поэтому и Вилли хочет жить под землей.
- Ерунда, - сказала Фрида, - на это надо смотреть с социальной точки зрения.
- А почему же Вилли на тебя все время пялится? - спросил я.
Фрида замолчала и прикусила губу.
- Его необходимо снова примирить с жизнью, - сказал отец.
- Пустые слова, - раздраженно ответила Фрида. - Он должен вступить в партию и вновь обрести свое человеческое достоинство.
Отец покачал головой.
- Достоинства у Вилли хватает, а вот что ему действительно нужно, так это свет.
- И я так считаю, - пылко закивала Фрида, - но в эту нору, в которой он живет, никогда не заглянет солнце свободы. Он должен выйти на улицы, должен участвовать в демонстрациях.
- Нам следует быть скромнее, - сказал отец.
Фрида с опаской взглянула на него, вздернув брови.
- Ах... А что ты имеешь в виду? Отец пожал плечами.
- Давай для начала пригласим его к Ашингеру.
- А на какие шиши? - воскликнула Фрида, широким жестом обводя голые стены, где на обоях сохранились лишь темные очертания мебели, заложенной в ломбард.
Отец принялся в задумчивости покусывать кончики усов. Я было подумал, что он сейчас намекает на партийную кассу. Но отец слишком уважал общественную работу, которую вела Фрида.
- Положись на меня, - сказал он немного погодя.
Отцу частенько приходили в голову удачные мысли, когда дело касалось других, но так далеко, как в случае с Вилли, он еще никогда не заходил. Из всех книг у нас оставались только три тома "Жизни животных" Брема; теперь он их продал. И получил за них кучу денег, по-моему, целых шесть марок. Он купил Фриде шапку, мне чулки, остальное предназначалось Вилли.
Нелегко было его убедить принять наше приглашение. Он приводил все возможные доводы: его коза, мол, не привыкла по вечерам надолго оставаться одна, ему нечего надеть, а городской шум просто сводит его с ума.
Но когда на следующий вечер мы явились в условленный час к его покрытой инеем землянке, и через низенькую дверь вдруг вылез Вилли, мы невольно протерли глаза. Правда, нельзя сказать, что его брюки дудочкой были отутюжены, что с них выведены пятна, нет, но в загнутых кверху носках его ботинок отражалось морозно-ясное звездное небо, и вместо обычной куртки на нем был черный сюртук. Фуражку он оставил дома, но ветер был ему нипочем, потому что волосы он сильно напомадил, и они приятно пахли.
В омнибусе он рассказал нам, что это все еще его жениховское добро. Фрида, на которую он пристально смотрел из-под своих тяжелых век, несколько раз сглотнула слюну.
- Наверняка вы уже давно не надевали этих вещей, - прощупывая почву, сказал отец.
Вилли слегка задрал подбородок, при этом веки его опустились еще ниже, теперь он действительно казался спящим.
- Нет, - проговорил он, - надевал, на похороны Элли.
Мы приложили немало усилий, чтобы перевести разговор в другое русло; собственно, только уже у Ашингера мы по-настоящему отогрелись.