Вилли там очень понравилось, только вот с глазами он мучился, не привык к такому обилию света. Жмурясь, он слушал, как отец объясняет ему сюжеты развешанных на стенах картин, изображавших уличные сценки из жизни старого Берлина. Потом он с наслаждением выпил пива и принялся за еду. Мы тоже, то есть каждый из нас съедал один-два кусочка, затем незаметно передвигал тарелку другому, ведь мы, чтобы Вилли побольше досталось, заказали на нас троих одну порцию.
За едой мы почти не разговаривали. Вилли был слишком погружен в это занятие. Как же мы радовались, глядя на него, отец казался просто счастливым, и даже Фрида, видимо, теперь была довольна такой развязкой.
- Ты только погляди на него! - сказала она, когда после еды Вилли, взглядом извинившись перед нею, в своем черном сюртуке размеренным шагом вышел из зала.
- Разве не говорил я тебе, что у него достоинства хватит на десятерых, - заметил отец.
- Удивительное дело, - сказала Фрида, - а ведь у него даже нет воротничка.
- Настоящий господин, - воскликнул отец, - как ни комично это звучит.
- Это звучит совсем не комично, - строго произнесла Фрида.
Отец задумчиво покусывал свой ус.
- Да, - проговорил он и откашлялся, - ты права.
Прождав Вилли полчаса, мы забеспокоились. В конце концов отец пошел посмотреть, в чем дело.
Он довольно долго отсутствовал, так что Фрида уже готова была послать за ним меня.
Но тут отец вернулся. С таким просветленным лицом, словно ему было видение.
- Что с тобой? - резко спросила Фрида. - Где ты оставил Вилли?
- Он познает красоту мира, - ответил отец. Фрида сдвинула брови.
- Не заливай! Или он познает ее там, куда пошел?
- Хочешь верь, хочешь не верь, - сказал отец, - но так оно и есть.
Брови Фриды медленно поползли вверх.
- Слушай! - грозно проговорила она. - Если ты собираешься издеваться над Вилли... Лицо у отца стало серьезным.
- И не думаю. К сожалению, ты не можешь сама в этом убедиться, но если бы ты видела, с каким сияющим видом он смотрит на свое отражение в белом кафеле, ты почувствовала бы то же, что и я: он вновь обрел себя; жизнь протянула ему руку, и Вилли ее схватил.
- А Элли? - Голос Фриды вдруг сорвался. Я с удивлением взглянул на нее. Но отец не очень удивился.
- Элли это одобрит, - спокойно произнес он,
- Нет, - страстно сказала Фрида. - Никогда.
Разговор зашел бы еще дальше, но тут вернулся Вилли. Он больше не жмурился, лицо его лучилось, сиял и лучился даже каждый волосок в его серебристой щетине.
- Нет, это ж надо! - сказал он, приподнимая полы сюртука, чтобы удобнее было сидеть. - Как светло! Это ж надо, такая чистота, такой свет! - Он провел рукой по лбу и, рассеянно улыбаясь, смотрел мимо покрасневшей от гнева мочки Фридиного уха. - Знаете что? - сказал он и немыслимо высоко задрал свой подбородок. - Этот человек там, внизу, еще жалуется! И других хочет разжалобить!
- Да что за человек в конце-то концов? - в отчаянии воскликнула Фрида.
- Служитель в мужской уборной, Фрида, - вполголоса пояснил отец.
С этого дня мы стали навещать Вилли только вдвоем, Фрида вдруг отказалась. Впрочем, ее пропагандистская кампания в Мальхове тоже подошла к концу. Она еще несколько, раз попытала счастья на северо-восточной окраине Вайсензее; но словно проклятие тяготело над нею, она утратила дар убеждения, люди зевали и уходили.
- Чего ей недостает? - спросил я как-то отца на пути домой.
- Вилли, - кратко ответил отец.
И с Вилли тоже что-то случилось. Всякий раз, как мы приходили к нему в землянку, он сидел в своей форменной фуражке, надвинутой на глаза еще глубже прежнего, среди яблок и кочанов капусты, сидел у ветхого стола, глубоко задумавшись. Мало-помалу и отец потерял покой.
Какое-то время я молча наблюдал все это.
Но, проснувшись однажды ночью, я заметил, что отец сидит на кровати, смотрит на луну и вздыхает. Я не выдержал.
- Что случилось? - спросил я.
- Она была у Вилли, - отвечал отец.
- И?
- И Вилли ей сказал, что думает теперь только об одном.
К горлу у меня подступил комок.
- О Фриде?.. - хрипло спросил я. Отец слабо улыбнулся.
- Она так надеялась.
- Надеялась? - крикнул я, ударив кулаком но подушке.
- Ты должен ее понять, - сказал отец, - она так радовалась своему сходству с Элли. Она усмотрела в этом задачу куда более осмысленную, чем вся ее пропаганда.
- А что же, - с усилием проговорил я, - что Вилли сказал ей на самом деле?
- Он сказал ей, что день и ночь только и думает, как чудесно было бы после стольких серых, выпачканных глиной десятилетий в Мальхове жить в такой чистой, с белым кафелем комнате, какую он недавно видел у Ашингера.
Комок застрял у меня в горле, я отлично мог себе представить, каково теперь Фриде. Но и Вилли я тоже видел: как он, скрюченный, закрывшись потрескавшимся козырьком фуражки и сложив шершавые руки, похожие на лапки крота, непрерывно жмурясь, сидит в своей землянке. Я заревел в голос.
- Ты прав, - сказал отец, - все это довольно запутанно.
Но потом - уже светало и мне только-только удалось снова задремать отца вдруг, как, впрочем, всегда по утрам, осенило.
- Бруно! - закричал он, тряся мою кровать. - Бруно, скажи, правда или мне приснилось, что служитель у Ашингера жалуется на жизнь?
Я пробормотал, что да, Вилли недавно говорил об этом.
- Значит, правда! - воскликнул отец и вскочил с кровати. - Так оно и есть! - В волнении он бегал взад и вперед по комнате..
Снизу кто-то постучал в потолок. Отец громко крикнул:
- Прошу прощения! - и снова плюхнулся на кровать. - Ну, мальчик мой, ты все еще не понимаешь? - прошептал он.
- Нет, - отвечал я.
- Ах да! - сказал отец, хлопнув себя по лбу. - Ты ведь еще не видел этого Мафусаила из уборной у Ашингера. - Мне что-то стало уясняться.
- Он старый?..
- Старый, - сказал отец, - это не то слово; его дряхлость поистине достойна преклонения.
- И ты считаешь?.. - затаив дыхание, спросил я. Отец медленно пожал плечами и поднял руки ладонями наружу.
- Он стар, и он жалуется, - большего для начала требовать нельзя.
У Ашингера стулья еще стояли на столах, а мы, стараясь остаться незамеченными, уже сбегали вниз по лестнице. Там никого не было. Комната, наделавшая такого переполоха, была и вправду вся выложена белым кафелем. Отец обошел ее так, словно ему предстояло тут жить.
- Многое, - сказал он, - тут в очень неважном состоянии. Сразу видно, арендатор утратил подлинный интерес к своим обязанностям.
- Э-э, позвольте, - раздался чей-то дребезжащий голос, - откуда вы, собственно, взялись?
Мы обернулись, это оказался человек, служивший здесь, внизу. Изможденный, бледный старикашка со впалой грудью и хриплым дыханием.
Отец снял шляпу, а я отвесил ему поклон.
Пусть служитель бога ради не обижается на его замечание, весело произнес отец, оно относилось к так сказать гуманной стороне дела. Он пригласил старикашку подняться с ним наверх, в зал, мы уселись, и отец стал распространяться о преимуществах старости и о том, как важно позволить себе на закате дней своих пожить в полном покое.
- Э-э, кому вы это говорите! - прокряхтел старик. - У меня есть земельный участок в Хоэншенхаузене. Вы думаете, торчать тут - предел моих желаний?
- Конечно, нет, - с воодушевлением сказал отец, - остается еще завести козу или какое-нибудь другое животное, и вот маленький рай готов.
В козе, отвечал старичок, сейчас большой нужды нет, но в остальном отец абсолютно прав.
- Так почему, - с упреком выкрикнул отец, - вам, не долго думая, не сбросить с себя это ярмо?
Старичок, видимо, никогда об этом не думал. Ошарашенный, он уставился на отца.
- Да, - - немного помедлив, протянул он, - почему бы и нет? - И сразу же испуганно воскликнул: - Нет! Арендный договор...
- Перепишите его, - ликуя, перебил старичка отец.
- А на кого? - спросил тот. - Кто захочет в наши дни поступить на эту должность?
Отец погладил себя по подбородку, рука его дрожала.
- Н-да, - с усилием выговорил он, - тут вы действительно затронули весьма щекотливый вопрос.
Это был самый волнующий разговор, - который отец когда-либо вел в моем присутствии. Я понятия не имел, как он применит свои дипломатические способности; хотя если речь шла о других, у него всегда было наготове нечто из ряда вон выходящее. Но если дело касалось его самого, то он в лучшем случае пожимал плечами. Сейчас я пожалел только, что с нами нет Фриды. Вероятно, отец кое в чем разочаровал ее, а этот разговор мог бы научить ее им восхищаться.
Беседа явно затягивалась.
К полудню отец так настроил старичка, что тот уже собрался бежать в наблюдательный совет и швырнуть им под ноги свой договор.
- То, чем я здесь занимаюсь, унизительно! - кричал он. - И за это еще надо платить!
Отец всеми силами пытался его успокоить. А потом выложил на стол свой козырь.
- Боже! - вскричал он, хлопая себя по лбу. - У меня идея! Есть для вас замена!
У старичка от волнения стала трястись голова.
- Есть... это... Правда?!
- Ну как же я мог забыть! - кричал отец. - Бруно, мальчик, почему же ты не напомнил мне об инспекторе Вилли Кнузорске?!
- Господи помилуй! Конечно! - воскликнул я. - Ты совершенно прав!
Далее все разворачивалось с поразительной быстротой. Всего за какой-нибудь час был составлен окончательный вариант предварительного договора со старичком. Параграф первый гласил: в день своего рождения, то есть пятнадцатого февраля, Вилли займет свой пост; параграф второй обязывал старичка взять к себе козу Вилли и построить для нее зимний сарайчик, а в параграфе третьем было записано, что старичок, которого, впрочем, звали Эрвин Йеллинек, предоставит Вилли (предварительно заручившись согласием хозяйки) свою, находящуюся неподалеку, меблированную ком