нату.
Остаток дня господин Йеллинек угощал нас спиртным. Потом он предложил отцу перейти на "ты", и мы, насколько нам это удалось, пошли провожать его до трамвая, так как он решил закончить этот радостный день не в опостылевших меблирашках, а непременно в своем домике в Хоэншенхаузене.
- Честное слово, Отто, - бормотал он через плечо кондуктора, мешавшего ему выпасть из вагона, - я уже давно не был так счастлив, как сегодня.
- Я тоже, Эрвин, - кричал отец, махая вслед исчезающему в метели трамваю.
Теперь прежде всего надо было посвятить в наш план Фриду. Потому что отец ни в коем случае не хотел, чтобы создалось впечатление, будто он подыскал это место для Вилли только с целью совсем отвлечь его от Фриды. Но сколько мы ни искали, Фриды нигде не было.
- Господи, - сказал я, когда мы в который уже раз грелись в продуктовом отделе универсального магазина Титц, где иногда проводилась бесплатная дегустация бульона, - лишь бы она не приняла слова Вилли близко к сердцу и...
- Ну, знаешь ли! - сказал отец. - Она же не была в него влюблена!
- Нет? - удивился я.
- Оставь этот многозначительный тон! - раздраженно воскликнул отец.
- Во всяком случае, она очень обиделась, - сказал я. Отец в волнении грыз усы.
- Это уже звучит иначе. Не забывай, - сказал он, - что Фрида вовсе не раба своих чувств, она вполне разумный человек.
- Прекрасно, - отвечал я, - тогда поищем ее в конторе.
И правда, она оказалась там. На столе стояла огромная пепельница, а в ней, наверно, штук двадцать окурков. Перед Фридой высилась такая гора листовок и газет, что узнать ее можно было только по заплатке на левом локте ее спортивной куртки.
- Вот тебе и на, - сказал отец, - ты куришь? Фрида пробормотала, что это бесплатные сигареты.
- Ага, - выдавил из себя отец.
Сперва он завел речь о прекрасной февральской погоде, потом перешел на трудности, которые уготованы человеку в комнате, где топится только бочка из-под дегтя и где всегда такая уютная средняя температура.
- Если ты имеешь в виду бочку из-под дегтя в известной нам землянке, перебила его Фрида, - то, увы, должна тебе сказать, ты выбрал тему, оставляющую меня глубоко равнодушной.
- А как же, - спросил отец, непривычно выпрямившись, - подобное равнодушие согласуется с твоим социалистическим образом мыслей?
Фрида, сбитая с толку, уставилась на него.
Я тоже был поражен, отец никогда еще так - не говорил.
Раздосадованная Фрида заявила, что она не совсем его понимает.
- Ах вот как? - сказал отец. Тут, мол, томящаяся во мраке пролетарская душа тянется к свету, а Фрида осмеливается утверждать, что ей это безразлично?!
Фрида мрачно прикусила нижнюю губу.
- Не кричи так, - подавленно сказала она.
- Я сделаю все, - закричал отец, - чтобы обеспечить Вилли место под солнцем! Если надо, то и кричу.
- А я?! - проговорила Фрида. - Я должна спокойно слушать и на все молчать, да?
Отец сразу же снизил голос и опять ссутулился.
- Фрида, - тихо сказал он, - какое значение имеем мы сами, когда речь идет о благе ближнего?
- О благе! - передразнила его Фрида. - О каком же это таком благе? Может, о белом кафельном сортире?! - Голос ее дрожал, она была очень взволнована.
- Речь идет о блеске этого мира, - торжественно заявил лтец, - а сводится он к чьим-то глазам или к кафельной глазури, это разница чисто эмоциональная.
- Может быть, для Вилли, - в изнеможении сказала Фрида.
Отец откашлялся.
- Со смертью Элли, - произнес он, глядя мимо Фриды на тени снежных хлопьев за окном, - весь этот блеск для Вилли померк. Так почему же он не может вновь засверкать для него в этом пресловутом помещении?
Фрида беспокойно отгоняла - от лица облачка дыма.
- В каком еще помещении? - хрипло спросила она. - Ты уже имеешь в виду что-то определенное?
Тогда мы уселись и все ей рассказали.
Молча и непрестанно дымя, Фрида выслушала нас. Когда мы кончили, она долго еще молчала. Потом потушила сигарету и подошла к окну,
- Он уже знает?
- Нет, - ответил отец.
Фрида прижалась лбом к стеклу.
- Значит, мы должны ему сообщить.
Вообще-то мы собирались на следующий вечер пойти к нему, потому что ходить на орошаемые поля запрещалось; днем, когда много света, невольно обращаешь на себя внимание, а мы не хотели, даже напоследок, причинить Вилли неприятности. Но через пять дней будет его рождение, и он должен внутренне подготовиться к такому подарку. Итак, мы тронулись в путь среди дня.
Вилли не было в землянке. Мы искали его около двух часов. Наконец увидели его вдалеке, посреди огромной вороньей стаи. Вороны вокруг него что-то жадно клевали, видимо, он рассыпал им корм. Издали он со своим козырьком, в узеньких брюках и сам казался вороной.
Мы подождали, покуда птицы лениво поднялись в колючий, морозный воздух, потом окликнули Вилли, и он, помедлив, подошел к нам.
Мы не видели его больше полутора недель, и все трое здорово перепугались, заметив, как он за это время изменился. Форменная фуражка была надвинута на лоб так низко, что даже задирать подбородок теперь не имело смысла: потрескавшийся козырек совершенно закрывал глаза. И шел он теперь так сгорбившись, что казался ниже ростом; застывшая на морозе рука, которую он нам протянул, больше чем когда-либо напоминала когтистую лапку крота.
Мы молча проводили его до землянки.
У входа он остановился и задумчиво провел загнутым кверху носком ботинка по сверкающему снегу.
- Почти как кафель, - сказал он со вздохом.
Фрида сжала губы.
- Вилли, - быстро сказал отец, - мы должны сообщить тебе что-то очень важное.
- Ладно, ладно, - пробормотал Вилли, - входите.
Мы еще дали ему развести огонь, но потом отец не выдержал.
- Вилли, - проговорил он, переведя дух, - мы достали для тебя место арендатора в туалете.
- Минутку, - сказал Вилли и сосновой лучинкой сдвинул фуражку со лба. Минутку. Я сплю, правда?
- Нет, - сказала Фрида, - Вилли, ты не спишь.
Вилли потряс головой, как будто ему в уши попала вода.
- Эй, - произнес он, - эй, Вилли, проснись.
- Вы не спите, - сказал отец, - честное слово.
- Нет, - настаивал Вилли, - это исключено. Вот же Элли стоит.
Фрида поперхнулась.
- Я - Фрида.
У Вилли стали дрожать колени.
- Еще раз, - взмолился он и уставился на Фриду, задрав подбородок.
- Я - Фрида, - безрадостно сказала она, - могу поклясться.
- Значит, это правда, - констатировал Вилли. Жизнь мало-помалу возвращалась к нему; он по очереди осмотрел нас, задрав подбородок. - Но почему же вы это вдруг сделали для меня?
- Видите ли, - сказал отец, - отвечать на этот вопрос - все равно что давать отчет, почему я дышу.
- А я - как ты, - сказал я.
Фрида молчала.
На следующее утро мы отправились к хозяйке господина Йеллинека. Она держалась несколько отчужденно, но когда отец объяснил ей, насколько важно для господина Йеллинека провести свой заработанный столь горьким трудом досуг в Хоэншенхаузене, и что, с другой стороны, значит для Вилли быть преемником господина Йеллинека, она стала сговорчивее. Ей хотелось бы взглянуть на Вилли, сказала она; и если он человек приличный, то она ничего не будет иметь против него, как нового жильца.
- Тогда, - сказал отец, - можно считать, что практически он уже к вам переехал.
А в полдень у Ашингера состоялась первая деловая встреча Вилли с господином Йеллинеком. Господин Йеллинек пришел от Вилли в восторг и, должен сказать, с полным основанием, поскольку Вилли купил из своих сбережений воротничок и галстук, которые вместе с сюртуком придали ему такой торжественный и благородный вид, что отца это несколько раз сбивало с толку; а уж Фриде, которая все время мечтательно смотрела на Вилли, и говорить не приходится.
Вилли хотел было сначала поработать полдня, вроде как испытательный срок, но отец ему отсоветовал; предстояло еще слишком много приготовлений, а ведь эта служба должна была стать для Вилли не докучной обязанностью, а подарком ко дню рождения.
Председатель наблюдательного совета уехал в Исполиновы горы кататься на лыжах, но у него имелся заместитель, который в ответ на звонок господина Йеллинека сказал: если господин Йеллинек хочет по состоянию здоровья переписать арендный договор на кого-нибудь другого, то пожалуйста, главное, чтобы этот другой был человек надежный.
Насчет этого, отвечал господин Йеллинек, который уже снова напился от радости, что так внезапно стал пенсионером, насчет этого господин советник может убедиться лично, что же касается его самого, то он в любом случае головой ручается за этого Вилли Кнузорске.
Заместитель председателя наблюдательного совета этого не требовал. И все-таки, когда на следующий день обитая кожей дверь его кабинета снова беззвучно захлопнулась за Вилли и мы почти благоговейно взглянули на него (ради такого случая он даже побрился, а Фрида еще воткнула ему в петлицу красную бумажную гвоздику), то под мышкой он и вправду нес бумагу, черным по белому удостоверяющую, что отныне он вступает в новую должность. Заместитель председателя только удивленно покосился на загнутые кверху носки Виллиных туфель. Но это сказал Вилли, можно будет при случае как-нибудь исправить.
То был торжественный день для всех нас.
Оставалось лишь уладить вопрос о переселении козы из Мальхова в Хоэншенхаузен. Мы понимали, что Вилли нелегко будет с ней расстаться, и потому решили, что он должен один перевезти ее.
Отец как раз получил пособие и пригласил нас с Фридой к Ашингеру, где мы обсуждали все те улучшения, которые мы хотели порекомендовать Вилли, Ведь в конце концов он должен выплачивать аренду и платить за меблированную комнату.
У нас имелось множество довольно полезных идей. У Фриды, которая сначала все больше помалкивала, потом стали появляться самые лучшие идеи. Так, например, она предложила маленькие, украшенные цветами таблички, снабженные веселыми и мудрыми изречениями в стихотворной форме. А у отца родилась мысль поставить в комнате перед уборной подставку для чистки обуви, а в ней устроить маленькую библиотечку.