— Н-да… Так-так… «Кадка с водой на случай пожара, ящик с песком…» Что ж, дело нужное… «Не допускать, чтоб молодежь баловалась с огнетушителем…» Тоже, пожалуй, верно… «Специальное место для курения… Обеспечение топорами и баграми». Все верно, но понимаете, товарищ Груздев, слишком узковато, что ли… Обеспечить надо не только топорами или там баграми, но и… Да вы не стесняйтесь, присаживайтесь к моему столу. Я вам сейчас все расскажу.
Вооружившись советами и указаниями Георгия Георгиевича, Груздев просидел над письмом весь день и даже остался на час после работы. Покончив, наконец, с отдыхом молодежи, он еще некоторое время сидел в опустевшем кабинете, беседуя с курьер-уборщицей тетей Дусей, спрашивая, как, по ее мнению, лучше молодому человеку тратить свою зарплату…
Недели через три, когда заведующий, завершив очередной цикл мероприятий, направлялся в метод-кабинет, тетя Дуся остановила его в коридоре:
— И-и, Степан Петрович, ну и работника вы приняли… Тихой, уважительной… Прямо-таки самостоятельной.
И сотрудники каждый отдельно высказали свое мнение о новом инструкторе.
Георгий Георгиевич:
— Пороху не выдумает, но имеет тенденцию к росту… А почему? Лишен зазнайства, кичливости. Стремится овладеть опытом старших товарищей, на критику реагирует нормально, повышенной обидчивостью не отличается, не баба какая-нибудь, жиром не трясет: ах, нервы, ах, откройте форточку, ах, у меня здоровье подорвано, окажите женщине уважение… А с этим, я думаю, сработаемся…
Евгения Павловна и Полина Александровна:
— Прекрасный молодой человек! Среди нынешней молодежи таких поискать. Так вежлив, так культурен! Отвратительными пороками не страдает, как, например, курением… Наоборот, рыцарское прямо-таки отношение к женщине… Ну и, конечно, умеет ценить в других людях ум, знания… Чего же еще? Словом, мы с Полиной — за!
Так Груздев благополучно прошел испытательный срок и по сию пору вежливо, с застенчивой улыбкой обращается к своим коллегам:
— Извините, что вас отрываю… Но мне бы очень хотелось узнать ваше мнение. Я должен организовать встречу с одним знатным производственником… Он вообще-то живет в нашем подъезде… Так как его лучше пригласить: письменно, или по телефону, или путем личной встречи? Посоветуйте мне, пожалуйста…
ВОСПИТАТЕЛЬ
Мастер бондарного цеха Андрей Ильич выступает на товарищеском суде, который собрался, чтобы заклеймить поведение ученика того же цеха Федьки Петрова.
Федька обвиняется в том, что пьяным явился на завод, шатался по территории, горланя частушки, и нагрубил инженеру, обозвав его сопливым интеллигентом.
Сейчас Федька понуро сидит на табуретке, свесив между колен сцепленные кисти рук и уставясь на грязные носки своих громадных сапог. Вся его долговязая фигура выражает страдание и раскаяние.
— Вот он, перед нами: согнулся, хлюпает! — восклицает Андрей Ильич, направляя негодующий перст в рыжий вихрастый затылок преступника. — А какой он был вчера? Это ж, товарищи, уму непостижимо, до чего же отрицательный вид он имел! Нализался, извиняюсь, как сукин сын, несмотря на свой цветущий возраст! Инженера нецензурно оскорбил! Пел песни в общественном месте! Скажите, какой артист выискался! Козловский! И это — передовая молодежь, наша смена?! Вот сейчас он оправдывается: дескать, гулял у сестры на свадьбе, утром опохмелился. А вот мы его спросим: чем ты похмелялся? Ну, чего молчишь?
— Че-кушкой… — чуть слышно бормочет Федька, не поднимая головы.
— Вот! Видали?! — разводит руками Андрей Ильич. — Молокосос, а уже опохмеляется, как большой! Уволить тебя надо! Мы не потерпим таких типов в своих рядах!
Андрей Ильич замолкает на минуту, сурово оглядывая Федьку, который съежился еще больше.
— Но, товарищи, — продолжает мастер, — работник он неплохой, я его уже полгода знаю… Парень, в общем, непьющий, честный, в хищении досок не замечен… И молодость лет надо принять во внимание… Я предлагаю объявить ему устный выговор и перевоспитать! И чтобы извинился перед отсутствующим здесь инженером!
Предложение Андрея Ильича принимается. Суд выносит устное порицание Федьке.
Встрепанный, красный, но повеселевший Федька догоняет мастера в проходной:
— Спасибо вам, Андрей Ильич, заступились за меня. Уж я не подведу… Ох и пережил я!
— То-то! — треплет его Андрей Ильич по плечу. — У нас, брат, строго! Производство — это тебе, брат, не деревня — жарь в гармошку, пляши, никто тебе слова не скажет! Тут тебя живо обтешут!.. Но, брат, живот я вчера надорвал… Какие ты штучки выкидывал! У тебя ж форменный талант комика-исполнителя! На охмел чекушку, конечно, многовато, она тебя и забрала! В общежитии пил-то?
— Не… Взял в ларьке, а выпил в павильоне…
— Зря! — качает головой Андрей Ильич. — В павильоне и надо было брать. Там Марь Иванна, буфетчица, налила б тебе потихоньку сто грамм — как раз для тебя норма, чтоб поправиться.
— Она ж меня не знает.
— Это верно. Незнакомому она не даст. Ну, пошли, зайдем, я тебя с ней познакомлю… Аванс-то ты еще не весь пропил?
В павильоне «Пиво-воды» Андрей Ильич весело здоровается с буфетчицей.
— Не соскучилась по мне, Маша? Это вот Федька, свой парень, познакомься…
— Да мы уже знакомы, — кокетливо улыбается буфетчица. — Он, шалопут, вчера тут до полдня чекушку пил, потешал всех. Вам по полтораста, что ль?
Через час охмелевший Андрей Ильич, облокотясь одной рукой о стол, залитый пивом, и нелепо размахивая другой, подбадривает обалдевшего снова Федьку, который пытается сидя выбить чечетку своими большими сапогами:
— Сыпь, Федька! Жми! Чаще! Знай рабочий класс! Молодец! Со мной не пропадешь! Дай я тебя поцелую! А к инженеру извиняться не ходи — пошел он к черту! Подумаешь — ученый! Иди-ка возьми еще по сто!
Федька, пошатываясь, послушно шагает к стойке.
НЕУДАВШЕЕСЯ МЕРОПРИЯТИЕ
Начальник заготуправления облпотребсоюза Степанов, прочитав письмо, сморщился и поднял телефонную трубку:
— Лихонос! Зайди-ка. Срочно!
Лихонос, длинношеий малый с обалделыми глазами и таким выражением лица, будто кто-то все время тянет его вверх за волосы, возник в кабинете бесшумно и немедленно.
— Садись, товарищ председатель профбюро! — голосом, не обещающим ничего доброго, произнес начальник.
Лихонос сел. Точнее, он не сидел, а как бы парил над стулом, почти не касаясь его, и всем своим видом показывал готовность немедленно куда-то бежать и что-то выполнять в самом ударном порядке.
Начальник протянул ему письмо:
— Почитай-ка вот. По твоей части.
Лихонос начал читать, умудряясь больше глядеть на начальника, чем на маленький синий листок.
«Отделение милиции сообщает, что гр. Лутошкин А. С., 1931 года рождения, счетовод облпотребсоюза, находясь 17 мая 1964 года на стадионе, вступил в спор с не известным ему гражданином, в результате чего у собеседника оказался надорванным правый лацкан пиджака. На предложение младшего сержанта милиции тов. Орешкина проследовать в отделение оказал сопротивление, мотивируя это тем, что намеревается посмотреть конец игры. Ввиду того, что гр. Лутошкин А. С. спиртных напитков внутрь не принимал, а пострадавший отказался возбудить дело, объяснив, что оба являются болельщиками за разные команды, мы сочли возможным передать гражданина Лутошкина на воспитание коллективу».
— Как он… Вообще-то? — спросил начальник, когда Лихонос перестал читать.
Лихонос, устремив взгляд в стену, задумчиво почесал затылок.
— Да… Довольно смирный. Скромный даже, можно сказать. Молчаливый такой… Насчет того, что болельщик, — это правильно сигнализировали. Но ни в чем отрицательном не замечен… Нервный, правда. Как-то внес мне предложение доставать через профбюро билеты на футбол. Я, конечно, резонно возразил: что это за культмероприятие такое — футбол? Он обозлился, даже затрясся весь, начал кричать, руками на меня махал — за футбол. А так ничего…
— Ну так вот ты им и займись. Осудить, конечно, нужно его поступок как довольно неприличный. Ответ милиции послать: меры, мол, приняты. Узнай, почему нервный: может, дома что не так или еще что… Если нужно помочь чем, так помогите. Понял?
— Будет сделано!
И Лихонос мгновенно исчез из кабинета.
В обеденный перерыв, когда счетовод Лутошкин, щуплый, насупленный, в аккуратно отглаженном костюмчике, сидел в учрежденческом буфете за столиком и сосредоточенно вытряхивал из бутылки в стакан простоквашу, подошел товаровед из соседнего отдела Иван Тимофеевич и, стукнув о стол донышками двух бутылок пива, подмигнул:
— Давай, что ль? За твои подвиги!
— Какие это подвиги? — удивился Лутошкин.
— Рассказывай! Разрисовали ж тебя в «молнии». В отделе висит. Не видал еще? Ты чего там на стадионе натворил?
Лутошкин опрометью бросился в отдел. Там и на самом деле висела «молния»: на большом листе бумаги изображен был верзила со звериной физиономией, который бьет кулаком в нос маленького человечка. От носа во все стороны летят искры величиной с блюдце. Внизу были стихи:
А. С. Лутошкин из планфинотдела
Ведет себя довольно смело:
Он посещает стадион,
Чтоб мог там хулиганить он!
Лутошкин, изучив рисунок и стихи, быстро проследовал на место работы и, съежившись, уткнулся в бумаги. Но тут в отделе появился бодрый и энергичный председатель профбюро Лихонос. Он пожал руку Лутошкину, принес к его столу свободный стул и, усевшись, громко заявил:
— Пришел, Лутошкин, поговорить с вами начистоту! Как человек с человеком!
Сотрудники отдела перестали терзать счеты и арифмометры. Все, как по команде, повернули носы в угол, где стоял стол Лутошкина.
— Не годится так, Лутошкин! — укоризненно начал председатель профбюро. — Вы понимаете, в какое время мы живем? Какой у нас на данном этапе лозунг? Вот: «Пусть земля горит под ногами хулиганов!». Так ведь? А вы продолжаете себя вести, будто этот лозунг вас не касается! Другое дело, если б вы были какой опасный преступник: рецидивист там какой-нибудь, уголовник-бандюга, но ведь вы же не такой закоренелый хулиган? Признайтесь, не закоренелый же?