Во-вторых, на нем был новый костюм самого что ни на есть столичного покроя.
В-третьих, он направлялся в городской парк, чтобы встретиться с девушкой Люсей, с которой целый учебный год вел обстоятельную переписку, сообщая ей все недоступные для провинциальных масс новости из сокровенной жизни артистов, писателей и ученых, подкрепленные фундаментальными цитатами из классических произведений.
Погода ему благоприятствовала. В небе, как и положено в подобных случаях, ярко светила луна и мигали звезды. Взамен соловья, который в этих местах не водился, мелодично стучал движок электростанции.
Немного смущало Геннадия лишь то обстоятельство, что, поиздержавшись в столице, он не имел в кармане ни копейки денег. Просить же полтинник у родителей на первых порах было недостойно стипендиата и будущего крупного специалиста.
«Ничего! — думал Геннадий со свойственной молодости беспечностью. — Не Москва! Кино сегодня нет, а в парк вход свободный…»
Будучи на год оторванным от повседневной жизни своих родных мест, Геннадий не знал, что гигантские шаги прогресса достигли и городка Волчек.
Оказалось, что городской парк, еще в прошлом году служивший любимым местопребыванием коз, теперь был обнесен грозной бетонной стеной, а у входа возле плаката «Сегодня молодежный бал. Танцы под радиолу. Вход 20 коп.» — стояла билетерша.
Немного поразмыслив, Геннадий прошел вдоль стены подальше, огляделся по сторонам и перемахнул через стену в парк.
Но как только его подошвы коснулись земли, из кустов выдвинулась громадная темная фигура, и ворот Геннадия затрещал под крепкой ладонью:
— Это еще что такое! А ну, пройдемте-ка!
Геннадий на слабых ногах пошел впереди незнакомца.
Под первым же фонарем незнакомец — мужчина толстый, вихрастый, с очень румяным и очень добродушным лицом — оглядел Геннадия с головы до ног и укоризненно произнес:
— Ай-яй-яй… В костюмчике, а? И — нарушаешь, а?
Он горестно склонил голову и свободной рукой сделал широкий жест, будто приглашая окружающие кусты полюбоваться на столь вопиющее безобразие.
— Вот проведу я тебя сейчас по светлой аллее, — продолжал он, — на предмет составления протокола… Все девчата глянут и скажут: «Нарушителя ведут, через забор лез…» Это как будет, эстетически, а?
— Не надо… — пискнул Геннадий, представив себе эту ужасную картину.
— Как же так не надо? Ты ж через забор лез?
— Лез…
— Значит, нарушал?
— Нарушал…
— Ну вот. А говоришь — не надо!.. Мы как об гуляющих заботимся? Не покладая рук. Обгородили для вас парк стеной. Платные молодежные вечера проводим. Наняли штатную единицу — билеты продавать. Я, главный администратор, неустанно тут дежурю, чтобы не допускать нарушений через забор. А вы? А бы нарушаете. Несмотря… Ты кто такой? Что-то я тебя не знаю…
— Студент…
— А-а, студент… — вдруг успокоился администратор и отпустил воротник геннадиевского пиджака. — Так бы и говорил… Это другое дело… Из какого института?
Геннадий назвал.
— Знаю! — важно кивнул администратор. — Вашего брата я вот как знаю… Навидался, когда служил ревизором на транспорте: катают себе, черти, без билетов, что ты с ними поделаешь! Такое, значит, у них уж правило, чтоб на транспорте ехать обязательно без билета!.. Стипендия-то, небось, маленькая, голодуешь?
— Маленькая, голодую… — жалобно сказал Геннадий, хотя благодаря своему положительному и бережливому характеру мог только наблюдать со стороны, как «голодуют» его более отчаянные и беззаботные товарищи.
— Ну вот! Я и говорю! Я, браток, и сам студентом был: проходил курсы специалистов по укатыванию футбольного поля. Не окончил по независящим обстоятельствам… Ну, что с тобой делать, так и быть, отпускаю тебя! Валяй, танцуй, ничего не бойся!.. Девушка-то есть?
— А как же… — ухмыльнулся Геннадий.
— Ну и вот! Я ж говорю: я студентов знаю! Ну, будь здоров!
И администратор скрылся в темноте.
Через полчаса это неприятное происшествие почти совсем изгладилось из памяти Геннадия. Он сидел на скамейке рядом с Люсей в той самой светлой аллее, по которой чуть было его не провели в качестве нарушителя. Придав себе красивую позу, он вдохновенно поучал притихшую девушку, как надо держать себя на официальных приемах и банкетах. Эти знания были заимствованы им из какой-то старой книжки о хорошем тоне, которую охотно давала читать всем студентам вахтерша вузовского общежития. Но Геннадий сумел преподнести сведения из растрепанного томика так, словно он сам был если не непременным, то весьма частым гостем на всех приемах в сферах ученого мира и даже на дипломатических раутах.
— Мороки, конечно, очень много, потому что все время приходится быть начеку… Но, сама понимаешь: ученый мир! — наша кафедра у всех на виду, вот и приходится терпеть, привыкать… Теперь это стало естественным… Вот например, почему я тебя посадил справа от себя? Это очень интересно: оказывается, раньше у всяких гусар, графов, баронов…
В это время откуда-то вынырнул давешний администратор, тяжело плюхнулся на скамейку рядом с Геннадием и дружески похлопал его по плечу:
— Вот ты где! А я тебя ищу, думаю: куда исчез? Это и есть твоя девушка? Очень приятно познакомиться, очень милая девушка!
Администратор галантно раскланялся, привстав со скамейки, и продолжал, обращаясь к удивленной Люсе:
— Мы с вашим кавалером только-только познакомились! Он вам еще не рассказывал? От потеха! Иду я, понимаете, по темной аллейке, гляжу: кто-то с забора как сиганет — дав кусты! Я его — цоп! А это, оказывается, вот он. Я сперва, признаться, хотел его за шкирку да в отделение! У нас с таким элементом строго!.. Ну, потом разговорились: студент, говорит, денег нету, то, се… Разжалобил он меня. Я ведь, не подумайте, что какой-нибудь, — сочувствие имею: для него, может, двадцать копеек — капитал, правда ведь? Ну, я его, конечно, отпустил: ступай, говорю, к своей девушке, ничего, бывает! Другой попадись на моем месте какой бюрократ… Но только я не такой… Ну, будьте здоровы, извините, если помешал… Сидите себе, ничего, не беспокойтесь…
После ухода администратора воцарилось тягостное молчание. Люся, увидев вдруг вдалеке какую-то девушку, встала со скамейки:
— Ой, извини, Гена, мне надо вон с той девушкой по секрету поговорить… Оля, Оля!
И убежала.
Геннадий просидел на скамейке полчаса, тщетно ожидая Люсю, потом отправился ее отыскивать.
Люсю он не нашел, зато наткнулся все на того же администратора. Он стоял в окружении самых разнообразных молодых людей возле киоска с прохладительными напитками, пил лимонад и о чем-то громко разглагольствовал.
Заметив Геннадия, не успевшего скрыться, он очень обрадовался и замахал ему рукой:
— Эй, браток! Студент! Поди-ка на минутку!
Налив из бутылки стакан лимонаду, он протянул его подошедшему Геннадию:
— На, пей! Угощаю! Ничего, бери, не бойся… Это тот самый и есть! — объяснил он молодым людям, а те уставились на Геннадия, как на какого-то диковинного зверя, даже продавщица воды высунула голову из окошечка. — Да-а. Гляжу: сиг! Я его — цоп! Но — отпустил! А почему? Другой бы его за шкирку, а я студентов уважаю…
…Геннадий, глотая слезы, давно уже сидел дома. А администратор все еще отыскивал его по парку, чтобы поговорить о бедствиях студенческой жизни и о своем великодушии…
ЖАЖДА СЛАВЫ
За всю свою тридцатилетнюю жизнь скромный лаборант «Гипропрома» Гриша Лисавенко никаких выдающихся деяний не совершил, и его простодушная физиономия никогда не была увековечена в каком-либо из видов прессы под рубриками «Так поступают настоящие люди» и «Равнение на передовых». Не украшала она и такие рубрики: «Не в бровь, а в глаз» или «Герои не нашего времени».
Поэтому то, что произошло с Гришей на загородной массовке, организованной коллективом гипропромовских служащих, явилось неожиданностью даже для него самого.
Именно на массовке один из ее участников — предосудительного нрава экспедитор Ермолаев, истребив большую часть купленного в складчину пива, возымел желание полюбоваться видом реки с обрывистого берега. Он оступился и упал в речку. Ничем доселе не выдающийся лаборант Гриша Лисавенко, едва успев скинуть пиджак и брюки, как был — в трусиках, в носках и в ботинках, в рубашке с галстуком, завязанным «вечным узлом», — бросился в холодные речные волны и извлек несчастливца на берег.
И хоть дело происходило не на очень уж страшной глубине, так как речушка Ворона значительно уступала в размерах таким прославленным рекам, как Енисей, или, скажем, Миссисипи, и уровень ее воды даже после дождей не поднимался выше пояса среднего купальщика, тем не менее все участники массовки встретили этот самоотверженный акт радостными возгласами, аплодисментами и поздравлениями. А одна девушка из машбюро даже надела на тонкую Гришину шею венок, сплетенный из васильков и ромашек.
Гриша некоторое время стоял посреди лужайки в носках, мокрой рубашке и с венком на шее, но — без штанов, снисходительно принимая восторги зрителей, и постепенно на его лице появилось выражение торжествующего удовлетворения, как у чемпиона, возведенного на пьедестал почета.
Впрочем, сам спасенный почему-то не проявил особой благодарности и даже двусмысленно сказал:
— Теперь ты у нас будешь известный спасатель на водах! Тебе медаль надо выхлопотать — «За спасение утопающего!»
— Это лишнее, — скромно сказал Гриша и, подумав, добавил: — На моем месте каждый поступил бы так!
Последовали новые аплодисменты, но Гриша, аккуратно сняв венок, удалился в кусты, чтобы обсушиться.
В понедельник он, как ни в чем не бывало, явился на работу и сел возле своих пробирок и колбочек. На лице его по-прежнему было написано торжествующее удовлетворение, но видно было, что Грише не дает покоя какая-то мысль.
Наконец, он встал и отправился к председателю месткома.
Тот, как всегда, был обуреваем своими месткомовскими заботами и сейчас, надрываясь, кричал в телефон: