Иван Павлович стоял, держа руку на сердце. Передохнув, решил сделать еще круг. Куда ни шло!
Во втором магазине все еще работал мастер-весовщик. В третьем была колбаса, был кассир, был продавец, была цена на колбасу, работали весы, но колбасу уже не продавали, потому что продавец пересчитывала чеки (через пятнадцать минут должен был закрыться магазин). В четвертом была колбаса, был продавец, была кассирша, была цена на колбасу, работали весы, но магазин уже закрыли. В пятом, дежурном, был продавец, был кассир, была цена на колбасу, работали весы, но не была самой колбасы — распродали.
Иван Павлович прибрел домой.
Гости пили пиво, Иван Павлович — валерьянку.
МИНИАТЮРЫ
В первом классе начинается урок рисования.
— Дети, — обращается учительница к классу, — рисовать будем на свободную тему. Рисовать можете все, но только не про войну. Рисуйте цветы, деревья, людей, животных.
Мальчик, сидящий на первой парте, красный от волнения, поднимает руку.
— Тебе что-нибудь непонятно, Толя? — спрашивает учительница.
— Людмила Сергеевна, — встает Толя из-за парты, — можно, я буду рисовать танки? Только не те танки, которые стреляют, а те, какие ходят на Красной площади. А если один из них нечайно выстрелит, я сотру его резинкой.
Молодая учительница ведет свой первый урок в первом классе. Она увлечена, волнуется, говорит быстро, чуть вздрагивающим голосом. Очень боится, что дети начнут задавать ей вопросы, не дослушав объяснения, и собьют с мысли. Она видит, что девочка с большим красивым бантом на голове уже тянет руку. Учительнице не хочется прерывать своего рассказа. Но девочка, кажется, вот-вот вылезет из-за парты, так она тянет руку.
На лице у нее отчаянье от того, что учительница не замечает ее протянутой руки. Ничего не остается делать.
— Олечка, — говорит учительница, — ты хочешь что-то спросить?
— Мари Васильевна, — встает девочка. Ее глаза сияют. Они полны восхищения. — Мари Васильевна, а у вас такая же сумка, как у моей мамы!
Взрослых нет дома. Алик, ученик первого класса, читает книжку. Его младшая сестренка тут же играет с куклами в детский сад.
Алику что-то непонятно в книжке. Лоб его морщится, он шевелит губами, перечитывая слова. Наконец, поднимает голову, вслух говорит:
— Туман. Что же такое — туман?
— Туман? — переспрашивает Танечка, отрываясь от кукол.
— Ну, да — говорит Алик. Ему очень хочется понять это слово. — Вот тут написано: бе-лый, хо-лод-ный ту-ман.
Помолчав, Танечка говорит:
— Это коровино молоко.
КАК ТУТ БЫТЬ?
Начальник цеха Полуектов, молодой выдвиженец с черными мрачноватыми глазами и энергичным взлетом бровей, считает, что, вообще говоря, рабкора-общественника надо любить. Но это — вообще. А сейчас Полуектов сидит у себя в кабинете. Перед ним, на столе — свежий номер заводской многотиражной газеты с жирно обведенной красным карандашом статьей «Куда смотрит товарищ Полуектов?».
Сейчас товарищу Полуектову почему-то не хочется любить рабкора, написавшего эту статью. Он нажимает на кнопку звонка, вызывает секретаршу.
— Квитко ко мне. Этого самого Квитко! — распорядился начальник цеха, показывая на статью в газете.
Слесари-наладчики уважают своего мастера — Квитко. Может быть, за его ровный характер? Или за то, что он улыбается без деланного добродушия? А может быть, за то, что он не согласился взять на поруки бригады отпетого пьяницу и хулигана, слесаря по недоразумению — Кушеркова, как ни настаивал председатель цехкома? И Кушерков под одобрительный гул собрания отправился на пятилетний курс обучения хорошему поведению при строгом режиме…
Прочитав перед сменой в газете заметку о Полуектове, слесари почесали затылки и одобрительно сказали:
— В самую точку!
Квитко подмигнул, — очевидно, это соответствовало словам: «Полуектов не любит, когда его щупают».
— А теперь, ключи гаечные, за работу, — улыбнулся мастер и приглашающим жестом показал рабочим на станки.
«Гаечные ключи», притушив окурки, двинулись на свои места, советуясь между собой, что предпринять в случае, если Полуектов будет «туго затягивать».
Разговор начальника цеха с мастером проходил в том «дружественном тоне», который должен был оставить один выход для Квитко, а именно: подачу заявления по собственному желанию.
— Пишешь, значит, Степан Алексеевич? — изобразил приятную улыбку Полуектов. — Интересуешься, куда смотрит руководство?
— Любопытствую, — согласился Квитко и придвинул стул поближе к столу начальника цеха.
Это простое слово дало пищу уму Полуектова для размышления на тему о руке, которая поддерживает мастера. Мысленно перебрав все руки, Полуектов решил, что все-таки лучше всего проявить твердость характера: никто особенно за мастера не заступится.
И, проявляя эту твердость, Полуектов начал так:
— Пишешь, значит? Про меня?.. Ну, пиши, пиши… Ты у меня допишешься!
— В каком смысле? — спросил Квитко.
— А в таком… Ты у меня… я у тебя… то есть я тебе, — ища нужные слова, Полуектов постепенно распалялся. И теперь, почувствовав себя вполне созревшим для гнева, он заорал: — Вышибу из цеха в два счета! Ты у меня полетишь, как мячик, к чертовой матери на улицу!
Краснея от гнева, начальник цеха, тем не менее, исподтишка наблюдал за лицом своего собеседника. И сразу же отметил, что следов испуга в фигуре мастера не наблюдается. Тогда Полуектов на всякий случай три раза ударил кулаком по столу и замолчал. Наступила пауза.
— Снег, — спокойно заметил Квитко, глядя в окошко.
— А? — переспросил Полуектов. — Ты о чем?
— Снег, я говорю, идет. Рановато… Но не иначе — зима ляжет.
Полуектов подумал: может быть, стоит еще раз «взорваться», дабы оборвать неуместную реакцию подчиненного на «разнос»: в самом деле, при чем тут снег, когда начальство гневается?! Но охоты еще раз тужиться и кричать не было. И при том: значит, какой-то козырь за собой имеет этот мастер, если он так спокоен… И потому Полуектов утвердительно кивнул головой:
— Точно. Второй день сыплет… Но — думаю, растает: рановато еще для зимы…
— Это как сказать…
«Как сказать!» — повторил про себя Полуектов. — «Нет, видать, он что-то знает. Опирается на что-то… В общем, имеет поддержку».
— А скажи мне, брат Квитко, как ты, вообще, дошел до этой мысли?
— До какой мысли?
— Ну, написать про меня… Как тебе в голову пришло?! — начцеха начинал эту фразу спокойным тоном, но постепенно распалился вновь и принялся орать: — Как у тебя повернулась рука, как перо пошло по бумаге, когда ты царапал этот поклеп?!
Неизвестно, до каких степеней ярости дошел бы Полуектов, если бы в этот момент в дверь не сунулась голова секретарши Валечки. Она сообщила:
— Роман Борисович у телефона…
— Кто еще там лезет?! — кричит Полуектов.
Но Валя, строго сдвинув брови, повторяет:
— Директор вас просит! Ну?!
— Ах, директор… — мгновенно успокоившись, Полуектов произносит в трубку ласковым голосом: — Я вас слушаю, Роман Борисович…
А из трубки доносится:
— Полуектов? Прославиться захотел?.. Сейчас вот читаю нашу газету. Ну, ты достукался, курицын сын! Здорово тебя расписал Квитко!..
Выдавив из себя болезненную улыбку, начцеха промямлил:
— Вообще, знаете, бойко он это… подметил… Молодец! — И тут Полуектов кинул взгляд на Квитко, расширив улыбку на четыре сантиметра. Однако директор гремел уже дальше:
— Какой — «молодец»?! Почему — «молодец»?! Склочник он, а не молодец! Ну, увидел недостатки, приди к начальнику цеха или ко мне и скажи! А он — сразу в многотиражку… Нашу газету не только в райкоме читают, она и выше залетает! Ты меня понял?
— Вполне, Роман Борисович. Вполне! Я этому писаке пропишу теперь так, что он навек забудет, как перо берут в руку!
Полуектов метнул на Квитко грозный взор и стукнул кулаком по столу. Но директор снова изменил направление:
— Вот-вот, я так и думал: в тебе никакой гибкости нет, Полуектов! Ты его накажешь, а он пойдет жаловаться на зажим критики, и мы же с тобой еще будем отвечать перед вышестоящими инстан…
Полуектов не выдержал: он опустил трубку на стол и сказал:
— Квитко, ступай к себе в цех. Я потом с тобой разберусь…
Квитко, пожав плечами, ушел. А Полуектов снова поднес трубку к уху и услышал:
— А все-таки ты так этого дела не оставляй! Прищеми его в чем-нибудь на работе — этого Квитко… Ты меня понял? Но — чтобы комар носа не подточил… И насмерть не забивай, не забивай! — слышишь? Он, видно, парень толковый. Еще пригодится нам с тобой. Ясно?
— Так точно! Вполне ясно! — поспешно отрапортовал Полуектов и по указанию директора положил трубку.
Но, сказать по совести, Полуектову и по сегодняшний день неясно: что же ему надлежит делать со строптивым Квитко? Наказывать его или выдвигать? Благодарить или подтравливать?..
Может быть, вы, товарищ читатель, подскажете начальнику цеха? Ведь обратиться за дополнительными указаниями к директору он не смеет: директор ответит: «А у тебя у самого голова на плечах, вот ты и шевели мозгами!». Да еще запомнит, что Полуектов — мямля.
Беда да и только!..
А. САЗОНЕНКО
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
Владик Храмов умел играть на пианино. В школе на всех вечерах он аккомпанировал. Зато все мальчишки во дворе здорово играли в футбол. А Владик не играл. И вообще недолюбливал эту игру. На то были основания.
В доме было восемьдесят окон. Владик подсчитал точно. Но мяч почему-то всегда влетал только в одно из окон квартиры Храмовых — родителей Владика. Мяч сначала попадал на ногу центрального нападающего, длинноногого второгодника Митьки. Сильный, короткий удар. И в одном из трех храмовских окон непременно звенело разбитое стекло.