ищницу Василий, но не выдержал и прервал магистра:
— Ты, конечно, прав, такова жизнь… Но есть нечто более высокое, чем золото, расчеты торговцев и нажива.
Вспомни, сколько раз ромеи проливали кровь ради высоких целей. Читай у Георгия Амартола, какая радость овладела сердцами людей, когда удалось вырвать из рук неверных хитон Христа! Только тот народ достоин славы, который ставит перед собой великие задачи, а не заботится о брюхе.
Леонтий поморщился.
— Ты, может быть, прав, но если покопаться хорошенько, то всюду ты найдешь стремление к пользе.
Феофилакт, бородатый, как древний мудрец, произнес с печалью:
— Богатые думают о наживе, строят дворцы, а бедняки умирают от голода.
— Как же обойтись без купцов? — простодушно заметил Ксифий. — У одних есть рыба и нет соли, чтобы ее посолить, у других есть бобы, но нет горшка, чтобы сварить пищу…
Феофилакт перебил его:
— Посмотрите, что творится в мире. Помните, у Иоанна Геометра:
Весь урожай погиб на поле, Как уплатить теперь мой долг Жестокому заимодавцу?
Как прокормлю детей, жену?
Кто подати теперь внесет В сокровищницу василевса?
Я знал эти стихи — они назывались «На разлуку с родиной», в них стихотворец изображал страдания бедных и угнетенных.
Феофилакт говорил.
— Сборщик податей, пользуясь простотой поселянина, берет с него неполагающиеся фоллы, и люди ослепли от слез.
Подпирая голову, тяжелую от сомнений, я не знал, что ответить Феофилакту. Люди уходят в тихие монастыри, чтобы спасать душу постом и молитвами. Уйти туда? Но не значит ли это покинуть в трудную минуту василевса и товарищей по оружию? Нет, будем тянуть ярмо, пока хватает сил. Я знаю, не так-то легко сделать мир справедливым и удобным для жития. Пусть жадные думают о наживе, а раболепные ползают на брюхе! Когда-нибудь и их поразит гнев небес.
— Не ради временных благ мы страдаем, а для того, чтобы небеса озарили светом землю, грубую и жалкую, — сказал я.
— Ты начитался Платона, мой друг, — заметил магистр.
— Наша цель — преуспевание ромейского государства. Нельзя без страданий служить великому делу…
— А где же завещанная нам милость к падшим и убогим? — спросил с мягкой улыбкой Феофилакт.
У меня закипало на сердце.
— Пусть страдают! — крикнул я. — Сейчас не до страждущих. Ты видишь, все рушится у нас под ногами. Сама земля колеблется. Люди жрут, спят, удовлетворяют свои естественные надобности и воображают, что они венец творения.
— Жестокое сердце у тебя, патрикий, — покачал головой Феофилакт.
— А почему они не хотят оторваться от корыта? Почему они не хотят стать в наши ряды? Только воины в эти дни достойны преклонения. Помнишь, Никифор Фока требовал от церкви, чтобы были причислены к лику святых все павшие на поле брани? Ему отказали. Патриарх говорил, что среди павших могут быть грешники и даже еретики. А по-моему, кровь воина смывает все грехи и все заблуждения. Подвиг его, отдавшего свою жизнь за других, выше, чем молитвы епископа. Слишком высока цель, за которую они умирают.
— Какая цель? — спросил тихо Феофилакт.
Я не привык принимать участие в спорах, был плохим диалектиком и не знал, как высказать словами то, что я чувствовал всем своим существом. Феофилакт ждал ответа. Я ему сказал:
— Понимаешь? Мы страдаем, чтобы на земле не угас светильник.
— Светильник есть церковь, — с убеждением ответил монах.
— Не только церковь, но и другое. Диалоги Платона, которые ты сам читаешь тайком от епископа. А разве ты не будешь жалеть, если погибнет в Херсонесе твоя библиотека?
Я затронул больное место у собеседника. Теперь лицо его выражало беспокойство.
— Ты думаешь, книги могли погибнуть?
— Все может быть, когда свирепствует война.
— Какие книги! — схватился руками за голову Феофилакт. — «Шестоднев» Василия Великого! С изумительными украшениями! Золотом и красками. «Трактат о постройках» и «Тайная история» Прокопия Кесарийского… Павел Силенциарий, воспевший красоты Софии… Фукидид и Аристотель…
— А Платон?
— Есть и Платон и Прокл…
— Вот видишь! Погибнет государство ромеев, и некому будет защищать твоего Прокла…
Магистр Леонтий с его обычной улыбочкой произнес:
— Мы погибнем, но будут другие светильники на земле. У тебя много гордыни, Ираклий. Вспомни, какие государства погибали. Всему свой черед.
— И никого не хочет пожалеть патрикий, — прибавил монах.
— А они нас жалеют, когда мы погибаем? — ответил я ему.
Как обычно, разговор снова вернулся к рассказам о Владимире. Меня удивляло, как мог этот непросвещенный человек, варвар, может быть еще совсем недавно приносивший человеческие жертвы своим скифским богам, совершить предприятие, начатое им с таким успехом. Библиотекарь Феофилакт рассеял мои недоумения.
— У вас в константинопольских оффициях имеют довольно смутное представление о стране руссов. Вас интересует только, какую пользу вы можете извлечь из их оружия. А я родом из Херсонеса, где по торговым делам бывает много руссов, сорок лет прожил в этом городе, отлично знаю пресвитера Анастаса, который переписывал книги для богатых русских купцов, принявших крещение. В епископской библиотеке хранится Псалтирь, написанный русскими письменами. Сам Владимир читает книги. Подумай: как мог бы властитель такой обширной страны править многими народами, издавать законы и заключать договоры, не зная грамоты? Уже его бабка была христианкой и собирала книги, и я своими собственными глазами видел, как русские торговцы мехами и перцем заключают в Херсонесе торговые сделки в письменном виде. В Киеве — тысячи иноземных купцов, из многих стран, и там отлично знают о Константинополе, Херсонесе, Ани и других городах и любят слушать рассказы странников. Русские торговые люди охотно совершают путешествия вплоть до Багдада и не уступают никому в производстве оружия или украшений, но еще не научились строить каменные здания, так как их страна обильна лесными материалами.
Этот человек говорил убедительно и разумно, и я с удовольствием слушал его.
Никифор Ксифий, потягиваясь и собираясь отойти ко сну, сказал:
— Хотел бы я знать, что происходит сейчас под стенами Херсонеса…
По словам Феофилакта, русская страна переживала в настоящее время большие перемены. Первоначально Владимир пытался возвысить древних славянских богов и укрепить веру в них, поставив недалеко от своего дворца идолов и принося им жертвы. Но вскоре его внимание привлекли к себе другие боги. По этому поводу ходят любопытные рассказы. Говорят, что русского князя пытались склонить в свою веру болгарские мусульмане с реки Камы и будто бы описание магометанского рая с гуриями весьма понравилось женолюбивому князю, но, узнав, что закон Магомета запрещает вкушать вино, он ответил болгарам: «Руси есть веселие пити!» Властелины хазар уже давно приняли иудейскую веру. Будто бы пытались и они обратить Владимира в иудейство. Но он отверг и это, так как иудеи находятся в рассеянии. Затем якобы князю пришлось беседовать с греческим философом, который рассказал ему историю сотворения мира, жизнь и страдания Христа и в заключение показал картину Страшного суда, на которой были красочно изображены праведники, идущие в светлый рай, и грешники, претерпевающие ужасные муки в аду, и будто бы эта картина произвела на князя сильное впечатление, что вполне возможно, так как у варваров есть что-то от детей.
Были, вероятно, у русского князя и более веские соображения, которые склоняли его к принятию христианства. Он не мог не видеть, что христианскую религию исповедуют самые могущественные и богатые народы и что язычникам грозит участь остаться в стороне от мирового потока жизни. Однако Владимир советуется во всех важных государственных делах с городскими старейшинами и боярами, и те сказали ему:
— Господин, каждый хвалит свою веру. Если ты хочешь узнать, какая из них самая лучшая, пошли разумных людей в разные земли, и пусть они исследуют, какой народ достойнее поклоняется божеству.
Владимир отправил послов. Они побывали в различных странах — у болгар, у немецких католиков, даже в Риме. Но больше всего им понравились храм Софии в Константинополе и греческая литургия, которую для них служил сам патриарх. Великолепие храма, богатые облачения, убранство алтарей, красота живописи и мозаик, благоухание фимиама и сладостное пение пленили варваров. Вернувшись в Киев, они рассказывали князю:
— Мы не знали, где находимся, на небе или на земле. Всякий человек, вкусив сладкого, не захочет горького. Так и мы. Не хотим иной веры, кроме греческой.
Вспоминая роскошь Софии, я охотно верил восторгу варваров. Необыкновенное волнение охватывает человека, когда он поднимает взоры к куполу, наполняющему храм светом и воздухом, ибо ничего подобного этому храму нет и не было на земле…
Так мы плыли два дня и две ночи. На третью ночь я решился на смелое предприятие. Отправляясь в Таврику, мы не придерживались обычая торговых кораблей идти мимо Месемврии, а затем вдоль мизийского берега, но по выходе в Понт повернули на восток, миновали Гераклею и Амастриду, которую мореходы называют оком Пафлагонии, и у мыса Карамбиса пошли на полночь, оставив землю за кормою.
Перевал через Понт Эвксинский совершается определенным образом. Как известно было еще Страбону, особенность этого моря заключается в том, что на нем существуют неизменные зефиры, днем они дуют с моря на материк, ночью — с берега в сторону моря. Чтобы использовать эту особенность природы, мы и повернули от берегов Пафлагонии ночью, чтобы плыть с попутным ветром и дойти с его помощью до середины Понта, где с наступлением дня другой ветер продолжал бы нести нас в Таврику. Расчет был точным и предусмотренным в мореходном трактате Птоломея, но простые корабельщики и воины, не знакомые с наукой о кораблевождении, оставляя позади земную твердь и пускаясь в опасное плавание, трепетали за свою жизнь. Не удалось выяснить, кто был зачинщиком этого дела, но они столпились в большом числе передо мной и вопили: