ях приветствия и подошел к художнику, занятому с кистью в руке. Он улыбнулся, смущенный тем, что кто-то будет наблюдать за его работой, или, может быть, польщенный моим вниманием, но продолжал тщательно вырисовывать кистью орнамент в виде виноградной лозы с геометрическим повторением листьев и гроздий. В этой рамке был изображен Василий. Я сразу же узнал его. Коротко подстриженная борода, жесткая и колючая, пронзительные глаза и впалые щеки. В одной руке он держал меч, в другой — символическое копье. Два ангела венчали его диадемой, на которой был изображен каждый драгоценный камень. У подножия василевса склонились плененные варвары и мятежники. Как я сказал, сходство было большое, но в рисунке чувствовалась сухость и одеревенелость, и василевс напоминал Димитрия Солунского, как его изображают на иконах. И на других листах движения людей были связанными, как бы застыли в одном, избранном этим живописцем мгновении.
— Извини меня, художник, — обратился я к Мене, — но меня удивляет, что ты удаляешься от природы и не изображаешь предметы и людей так, как это делает, например, Лука Влахерит. Я видел его картину, которая называется «Давид, пасущий свои стада». Псалмопевец играет на лире, и короткая одежда не закрывает его мускулистые ноги. Это голени юноши и пастуха, знакомого с горными тропами. Около Давида сидит муза и вдохновляет его. Внизу другая женщина, с обнаженными сосцами, полными молока, символизирует плодородие, а рядом с нею пес, слушающий музыку — так звери внимали некогда Орфею. Собака стережет овец и коз, пасущихся на лужайке. Не кажется ли тебе, что именно так надо воспроизводить мир и все, что мы наблюдаем в нем?
Мена прекратил работу и стал задумчиво поглаживать бороду, а Панталеон, с которым мы и раньше встречались, так как он украшал орнаментом некоторые книги моей библиотеки, услышал разговор и поддержал меня:
— Лука подражает не только природе, но и древним образцам, в которых столько жизни.
— Так в чем же дело? Почему вы не берете их за образец? — удивился я.
Мена вздохнул с явным огорчением.
— Почему ты вздыхаешь так горестно, Мена?
— Недавно я выполнял одну работу для патриарха. Святейший заказал мне украсить сочинение Феофана Продолженного. Читал ли ты эту книгу, патрикий?.. Читал. Там есть такая сцена. Император смотрит на корабль, нагруженный пшеницей и елеем, которыми хотела торговать августа, без ведома супруга и презрев свое высокое звание…
— Отлично помню.
— Я изобразил корабль, мачты, паруса, полные упругого ветра, и веселых корабельщиков. Ведь они всегда любят вино и приключения. На берегу я поместил императора. Он уперся кулаками в бедра, так как был разгневан, что его супруга занимается торговыми предприятиями. А патриарх взглянул на рисунок и погрозил мне перстом.
— Чем же был недоволен святейший?
— Патриарх сказал: «В изображении важна идея, а не земные подробности. Канон, а не воображение легковесного ума». Он негодовал, что я изобразил василевса не представителем божественной власти на земле, с золотым сиянием вокруг головы, как у святых, а обыкновенным человеком, рассердившимся на жадную жену. Между тем именно так изображали древних героев «Илиады» или хитроумного мореплавателя Одиссея, хотя он тоже был царем.
Панталеон передал прислуживающему мальчику доску с киноварью и наставительно сказал:
— Продолжай растирать краску! Но делай это медленно и равномерно, а не рывками и без грубого нажима. Такая краска употребляется для заглавных букв и при рисовании пурпура и поэтому должна быть особенно хорошо протерта.
Живописец подошел к нам, может быть надеясь, что я скажу что-нибудь достойное внимание по поводу рассказа Мены, но мое положение обязывало меня. Я не мог в присутствии малознакомых людей порицать патриарха, хотя и не был согласен с ним, и, сказав несколько незначительных слов в похвалу художников, покинул мастерскую.
Нет надобности подробно останавливаться на событиях тех лет — они общеизвестны. Упомянем только о самом существенном, чтобы создать рамки для повествования. Итак, с помощью руссов мы разгромили восстание Варды Склира, возглавившего надменных стратигов восточных фем, уже чувствовавших себя в отдаленных областях независимыми государями, и смирили их гордыню. Огромное число мятежников было убито, остальные рассеялись и скрывались, как дикие звери, в лесах Тмола. Сам Склир попал в наши руки. Пленника привезли к василевсу прямо из грохота битвы, даже не успев снять с него пурпуровых кампагий, право ношения которых он осмелился себе присвоить.
При виде мятежника, тучного и жалкого человека с мешками под глазами и с трясущимися от волнения руками, Василий воскликнул:
— И перед таким стариком мы еще вчера трепетали!
Помня о прежних заслугах Склира, Василий не предал его мучительной смерти, а сослал в отдаленный монастырь. Там он мог до конца своих дней предаваться размышлениям о своей бурной и полной превратностей жизни.
Мне запомнился разговор благочестивого со Склиром в час пленения.
Склир стоял перед ним и тяжело дышал, будучи уже на склоне лет. У него было кровотечение из носа. Возможно, что кто-нибудь из наших воинов ударил его по лицу. Склир вытирал кровь рукою и смотрел на пальцы с удивлением, как бы пораженный, что он, проливший столько чужой крови, видит собственную. Она запачкала ему седую бороду, одежду и панцирь. Василевс пронзительными глазами глядел на пленника, потом произнес с осуждением:
— Конец, Варда? Теперь уже никогда не услышать тебе шум битвы…
— Конец, — прохрипел старик.
— Чего бы хотел сейчас?
— Смерти… Устал безмерно…
— Ах, Варда, Варда! Если бы не ты, не пришлось бы мне унижаться перед руссами. Я послал бы тебя защищать Херсонес. С твоим умом и пониманием вещей и решиться на такое безумие — поднять руку на василевса! Ты ведь отлично знаешь, что только я один способен вывести ромеев из затруднений. У меня все есть, а мои враги стремятся к обогащению и власти. Воины, уведите его!
Склира увели. Три варяга остались в его шатре, чтобы провести там ночь и стеречь пленника. Я поднял парусиновую полу палатки, чтобы посмотреть на мятежника при свете факела, который держал в руках один из моих служителей. Склир сидел на земле, опустив руки. По дороге с него уже сняли кампагии, босые ноги старика, искривленные болезнями, были в грязи. Шел дождь. Склира так и вели без всякой предосторожности по лужам…
Так кончилась деятельность Барды Склира. Так изливается в небытие быстротекущее время.
Покончив с мятежом на востоке, Василий все свое внимание обратил на запад, где надлежало предотвратить опасность, грозившую со стороны болгар и богомилов.
Двадцать пять лет жизни василевса прошли в непрестанных походах. Василий метался, как лев, заключенный в клетку, двадцать пять лет не снимал панциря. Когда положение становилось невыносимым, выступал шеститысячный отряд варягов, присланный Владимиром, и тогда эти тысячи мечей обрушивались на врагов. Так серпы жнут пшеницу в дни знойной жатвы.
Давид Арианит и Константин Диоген опустошили Пелагонию. Третья часть военной добычи была отдана варягам, две другие поделили между собою василевс и ромейские воины.
Сколько битв, сколько горящих городов встает в моей памяти! Кастория и Ларисса, Диррахий и Веррея…
В один знаменательный день мы получили из осажденного болгарами Дористола на Дунае послание от сына патрикия Феодота Ивира. Мы стали поспешно собираться в поход и вскоре осадили Сетену, где находились житницы царя Самуила. Враг уже чувствовал, что его силы иссякают. В распоряжении Василия были многочисленные наемники, золото, воины фем и непобедимые гетерии «бессмертных». Сражаться с таким могуществом было трудно, и драма приближалась к развязке.
Июня пятнадцатого дня, третьего индикта, 6522 года от сотворения мира благочестивый вновь повел нас на врагов. Воины пошли за ним с пением псалмов и рукоплесканиями, потому что смерть воина на поле сражения подобна смерти мучеников. Так мы двинулись в неприступные горы Македонии.
Вздымая пыль на дорогах, впереди гарцевала конница мужественного и осторожного Феофилакта Вотаниата. За нею шли воины фемы Оптиматов и испытанный в сражениях отряд варягов. Я с изумлением смотрел на этих воинов.
Конюхи вели попарно коней василевса. Арабские и каппадокийские жеребцы, покрытые пурпуровыми чепраками с вышитыми на них орлами и крестными знаками, танцевали от полноты жизни. На поводах у псарей рвались в поле борзые. Над челками коней трепетно покачивались розовые и белые страусовые перья.
Василий ехал верхом, в простом воинском плаще, под которым блистал панцирь. Как изменилось его лицо за эти годы! Но запавшие от бессонных ночей и огорчений голубые глаза и гневно поднятые дуги бровей по-прежнему выражали непреклонность воли. Борода василевса поседела, на лице легли морщины. Ради спасения ромеев он с одинаковым терпением переносил зной сарацинских пустынь и стужу фракийских зим.
По-прежнему висел в воздухе купол св.Софии, символ небес на земле. Как орлица, он укрывал своими крыльями всю нашу жизнь. Но в страшное время жили христиане. Уже нечестивые агаряне завоевали гроб Христа, уже ускользали из рук василевса наши дивные владения в Италии, и со всех сторон ромеев теснили враги. Василий решил сокрушить ярость болгар, чтобы развязать себе руки для военных действий в других концах государства. Я вспоминал стихи Иоанна Геометра:
Рычи, о лев!
Пусть прячутся лисицы в норы, Услышав твой могучий рев…
Поэт написал пророческие стихи! Сколько раз рычал наш лев, и враги прятались в свои трущобы. Самуил укрылся в горах. Но будем справедливы даже к врагам. Не трусливая лисица пряталась в Немице, а воин, тоже львиной породы, жестокий соперник василевса. Когда раздавался среди горных вершин его голос, стены нашего города содрогались. Выходили на единоборство два титана. Но силы их были неравными. У одного было множество воинов, коней и камнеметательных машин, у другого — отряды плохо вооруженных поселян и пастухов, хотя и готовых умереть за свою свободу, однак