– Куда нас везут? – спросил Дирк, на этот раз потихоньку, и голос его при этом задрожал.
Это тронуло ехавшего рядом с ним Бобровую Шапку.
– Ты не волнуйся так, малыш, скоро увидишь генерала. Настоящего, живого генерала.
Английский этого человека был четкий и ясный, и Шон посмотрел на него с интересом.
– А у него будут медали и все такое?
– Nee, парень. Для нас эти побрякушки ни к чему.
Дирк сразу потерял интерес. Он повернулся к Шону:
– Папа, мне есть хочется.
И снова вмешался Бобровая Шапка. Он вынул из кармана длинный черный кусок вяленого мяса и протянул Дирку:
– На, парень, поточи свои зубки.
Дирк тут же набросился на мясо, и Шон теперь мог спокойно понаблюдать за остальными бурами. Они не сомневались, что поймали шпиона, и теперь обсуждали, как его будут казнить. Разгорелся спор, в котором дружеское участие принял и сам Шон, и его слова в собственную защиту были выслушаны с уважительным вниманием. Они прервали дискуссию, когда пришлось еще раз форсировать Тугелу и взбираться на ее крутой берег, но, когда они снова тесной группой тронулись по гребню, Шон продолжил речь. В конце концов он убедил их в своей невиновности – это было принято ими с явным облегчением, поскольку расстреливать его никому не хотелось.
Потом общий разговор обратился к более приятным предметам. День был великолепен, солнечные лучи заливали долину, окрашенную золотистыми и зелеными тонами. Внизу извивалась и петляла искрящаяся на солнце Тугела, неся свои воды от тонущих на горизонте в синей дымке Драконовых гор. По небу медленно плыли несколько пышных облаков, легкий ветерок обдувал всадников, отчего жара почти не ощущалась. Молодежь из отряда жадно слушала рассказы Шона про слонов в бассейне реки Лимпопо, про необъятные просторы, ждущие человека, который придет и возьмет их богатства.
– Вот кончится война… – мечтательно говорили они и смеялись, глядя на солнце.
Потом ветер переменился, и из-за холмов причудливого вида донеслись до слуха слабые, но грозные звуки. Смех сразу стих.
– Стреляют, – сказал один.
– Ледисмит.
Теперь настала очередь Шона задавать вопросы. И ему рассказали, как отряды бурских подразделений атаковали Ледисмит и обратили в бегство англичан, которые стояли против них. С горечью вспоминали, как старый Жубер удержал своих конников и смотрел, как разбитая английская армия устремилась обратно в город.
– Боже праведный! Если бы он приказал их преследовать! Мы бы гнали их до самого моря и там бы всех перетопили.
– Вот если бы командовал не старый Жубер, а дядюшка Пауль, война бы уже закончилась. А сейчас вот сидим и ждем у моря погоды.
Постепенно в голове Шона сложилась цельная картина боев в Натале. Ледисмит окружен. Армия генерала Джорджа Уайта заперта в городе. Половина армии буров выдвинулась вдоль железной дороги и заняла оборону, расположившись на крутом откосе, возвышаясь над рекой и крохотным поселением под названием Коленсо.
Внизу, на широко раскинувшейся равнине в пойме Тугелы, генерал Буллер собирал свою армию в кулак для прорыва и освобождения Ледисмита.
– Но пусть только попробует – дядюшка Пауль только того и ждет.
– А кто этот дядюшка Пауль, уж не сам Крюгер ли? – озадаченно спросил Шон.
Дядюшкой Паулем ласково звали президента Южно-Африканской Республики.
– Nee, приятель! Это другой дядюшка Пауль. Его зовут Ян Пауль Леру, командир Винбергского отряда.
У Шона перехватило дух.
– Такой здоровый, рыжий, со взрывным нравом и не дурак выпить?
Дружный смех.
– Ja! В самую точку! Ты что, его знаешь?
– Ну да. Знаю.
«Так, значит, мой шурин теперь генерал», – усмехаясь, подумал Шон.
– И мы сейчас едем к этому генералу? – уточнил он.
– Если найдем его.
Юный Дирк наконец познакомится со своим дядей… Шон уже с удовольствием предвкушал эту неожиданную после долгой разлуки встречу.
8
Брезент палатки не мог приглушить потрясающий бас, гремящий внутри ее. Поджидая вместе со своим эскортом, Шон слышал все от слова до слова.
– Может, прикажете пожать ему руку и выпить с ним чашечку кофе? С каждым красношеим целоваться прикажете? Десяток уже приводили… я же приказал: хватит, сыт по горло – а вы мне тут притащили еще одного?! Отправьте его к какому-нибудь лейтенанту, пусть разберется! Или в Преторию, за решетку! Если шпион, делайте с ним что хотите… но, черт побери, я не хочу его видеть!
Шон слушал и радостно улыбался. Голосок у Яна Пауля все тот же, командирский. Наступила пауза относительной тишины, когда из палатки доносился только тихий голос другого: это что-то мямлил Бобровая Шапка.
– Нет! Не хочу и не буду! Уведите его!
Шон набрал побольше воздуха в легкие и приложил ладони ко рту:
– Эй ты, проклятый голландец, черт бы тебя побрал! Что, снова боишься встретиться? Думаешь, опять вышибу зубы, как в прошлый раз?
Несколько секунд страшной тишины, потом послышался стук опрокинутой табуретки. Входной клапан палатки распахнулся. Генерал выскочил на яркое солнце, щурясь от света: лицо злющее, рыжие волосы венчиком вокруг лысой макушки горят, как лесной пожар, плечи вызывающе сгорблены – Ян Пауль собственной персоной. Он повел головой из стороны в сторону в поисках смельчака, который посмел его оскорбить.
– Я здесь, – окликнул его Шон.
Ян Пауль застыл на месте как вкопанный. Он неуверенно всматривался в лицо Шона:
– Ты, что ли? – Он сделал нерешительный шаг вперед. – Ну да, это ты… Шон!
И он громко рассмеялся. Огромный кулачище правой руки разжался, и он протянул руку:
– Шон! Черт тебя подери, дружище! Шон!
Улыбаясь, они пожали друг другу руки.
– Давай проходи в палатку. Давай-давай, не стесняйся.
Едва они оказались внутри, Ян Пауль первым делом задал вопрос:
– А где Катрина? Где моя сестренка?
Улыбка мгновенно исчезла с лица Шона. Прежде чем ответить, он тяжело опустился на табуретку, плетенную из reimpje[50], и снял шляпу:
– Она умерла, Пауль. Уже четыре года, как ее нет с нами.
Выражение лица Яна Пауля медленно изменилось, стало холодным и жестким.
– Как это случилось? – спросил он.
«Что я могу ему сказать? – подумал Шон. – Что она покончила с собой? Почему? Этого никто и никогда не узнает».
– Лихорадка, – сказал он. – Лихорадка черной воды.
– И ты никому из нас не сообщил.
– Я не знал, где вас искать. Твои родители…
– Они тоже умерли, – резко прервал его Ян Пауль.
Он отвернулся от Шона и уставился в белую брезентовую стенку палатки. Оба молчали, предаваясь печальным воспоминаниям, тем более горьким оттого, что оба чувствовали свою совершенную беспомощность.
Наконец Шон встал и подошел к выходу.
– Дирк! – позвал он. – Иди сюда.
Мбежане подтолкнул мальчика вперед, тот приблизился к Шону и взял его за руку. Шон ввел его в палатку.
– Это сын Катрины, – сказал он.
Ян Пауль повернул к нему голову.
– Иди сюда, мальчик, – проговорил он.
Дирк робко подошел к незнакомому человеку. Ян Пауль неожиданно присел на корточки, и глаза его оказались на уровне глаз мальчика. Взял в обе ладони его лицо и внимательно посмотрел на ребенка.
– Да, – сказал он. – Очень похож. Глаза…
Он остановился и замолчал. Еще секунду смотрел в глаза Дирка.
– Гордись своим сыном, – сказал он и встал.
Шон жестом приказал сыну выйти, и Дирк облегченно выбежал туда, где его ждал Мбежане.
– И что теперь? – спросил Ян Пауль.
– Мне нужно пройти через ваши порядки на ту сторону фронта.
– Ты идешь к англичанам?
– Я англичанин, – ответил Шон.
Слегка нахмурившись, Ян Пауль подумал немного.
– Дашь слово не брать в руки оружия против нас? – спросил он.
– Нет, – ответил Шон.
Ян Пауль кивнул: иного ответа он и не ожидал.
– За мной был должок, – сказал он. – Я не забыл про того слона, помнишь? Считай, что я тебе больше ничего не должен.
Он подошел к походному письменному столу, окунул перо в чернила. Не садясь, быстро что-то написал, помахал бумагой, чтобы быстрей высохли чернила, и протянул ее Шону.
– Иди, – сказал он. – Надеюсь, мы больше не встретимся, иначе живым от меня не уйдешь.
– Или ты от меня, – ответил Шон.
9
В тот день Шон и его спутники по стальному железнодорожному мосту перешли через Тугелу, пересекли покинутую жителями деревушку Коленсо и добрались до равнины. Далеко впереди, на заросшей травой саванне, словно белые ромашки в поле, рассеялись палатки огромного британского военного лагеря у Чивели-Сайдинг. Но Шон не успел приблизиться к нему, наткнувшись на караульный пост с четырьмя солдатами под командой сержанта из прославленного Йоркширского полка.
– Здорово, Пит![51] Ну и куда, черт тебя побери, направляемся?
– Я британский подданный, – сообщил им Шон.
Сержант смерил его взглядом, уделив особое внимание огромной бородище и заплатанной куртке. Посмотрел на косматую лошаденку, на которой ехал Шон, прикинул, с какой стороны тот появился перед ними.
– Ну-ка повтори.
– Я британский подданный, – вежливо повторил Шон с таким акцентом, который, похоже, сильно раздражал ухо этого йоркширца[52].
– А я – чертов япошка, – радостно сообщил ему сержант. – Давай сюда свою винтовку, парень.
Два дня Шон томился в лагере за колючей проволокой, пока разведывательная служба связывалась по телеграфу с архивом бюро регистрации рождений и ждала ответа. Два долгих дня он беспрерывно думал, но не о своем унизительном положении, а о женщине, которую он нашел, успел полюбить и почти сразу потерял. Эти два дня вынужденного безделья выпали в наихудший момент его жизни. Снова и снова он повторял про себя каждое сказанное между ними слово, снова и снова переживал в душе каждое прикосновение их рук и тел, вызывал перед внутренним взором образ ее, любуясь каждой подробностью ее личика. Шон так глубоко в душе запечатлел память о ней, что этот образ всегда оставался рядом с ним. Пусть он даже не знает ее фамилии, но теперь уже никогда ее не забудет.