Толпа рассыпалась в разные стороны, оставив Шона лежать на ступеньках, и Лошадник с угрожающим криком пошел на него, явно собираясь прирезать; он занес руку с ножом над головой, чтобы нанести удар – грубый и непрофессиональный.
Лишь слегка оглушенный, Шон легко проследил движение серебристого лезвия и так же легко левой рукой перехватил запястье нападавшего. Громкий шлепок о раскрытую ладонь, и рука противника оказалась в тисках его пальцев. Долгое мгновение тот лежал на Шоне, и его рука с ножом в железных пальцах Шона ничего не могла поделать. Шон прикинул свои силы и с большим сожалением понял, что их не хватит. Лошадник являлся слишком здоровым бугаем, однако большой живот его, прижатый к Шону, был довольно дряблый, да и запястье, зажатое в пальцах Шона, оказалось костлявым и податливым, как резина: ни жил, ни крепких мускулов.
Лошадник стал бороться, пытаясь освободить руку с ножом. На его роже выступили капли пота, они падали на Шона, маслянистые и с мерзким запахом прогорклого масла, который к тому же плохо сочетался с конюшенной вонью.
Шон сжал пальцы на кисти противника еще крепче, для начала только силой предплечья.
– А-а-а! – заорал Лошадник и прекратил борьбу.
Тогда Шон прибавил силу всей руки, ощутив, как напряглись, словно окаменели, мышцы его плеча.
Лошадник заорал еще громче, призывая на помощь всех чертей. Кость в запястье хрустнула, пальцы разжались, и нож с глухим стуком выпал на деревянные ступеньки.
Не отпуская его, Шон сел, потом встал:
– Уходи-ка ты отсюда, дружок, подобру-поздорову.
Шон отшвырнул его на пыльную землю двора. Дышал он легко, оставался спокоен, равнодушно глядя, как Лошадник кое-как встает на колени, поддерживая сломанную руку.
Шон и сам не понял, что именно заставило его вдруг сорваться, что привело к бешеному выбросу злости. Возможно, его спровоцировало первое движение этого человека, попытавшегося удрать, а может быть, всплеск эмоций вызвала выпивка, обострившая отчаянное чувство утраты и связанное с ним горькое чувство крушения надежд.
Шону внезапно показалось, что перед ним на земле лежит источник всех его бед, что именно этот человек отнял у него Руфь.
– У-у-у, сволочь! – зарычал он.
Тот почувствовал перемену настроения Шона, с трудом поднялся на ноги и отчаянно завертел головой, ища, куда бы поскорей скрыться.
– Грязный подонок! – пронзительно выкрикнул Шон, удивляясь силе этого нового для него чувства.
Впервые в жизни Шон жаждал убить человека. С искаженным от злости лицом он медленно приближался к Лошаднику, сжимая и разжимая кулаки и выкрикивая теперь уже какие-то бессмысленные, нечленораздельные звуки.
Во дворе воцарилась полная тишина. Зеваки попрятались в тени, от происходящего на их глазах у них кровь стыла в жилах.
Враг Шона тоже застыл на месте, только голова его с открытым ртом вертелась на шее, но ни единого звука не вылетало изо рта – и Шон подошел к нему, раскачиваясь, как поднявшаяся над землей кобра.
В последний момент противник попытался убежать, но ноги отяжелели от страха и отказывались подчиняться. Шон с размаху нанес ему удар в грудь, прозвучавший как удар топора по стволу дерева.
Бедняга рухнул на землю. Шон уселся верхом ему на грудь, бессвязно что-то крича, и в криках его можно было разобрать одно-единственное слово: имя женщины, которую он любил. В своем безумии он ощущал, как лицо человека крушится под его кулаками, как брызги теплой крови падают ему на щеки и на руки, и слышал крики из толпы:
– Он убьет его!
– Стащите его!
– Ради Христа, помогите – он силен, как чертов бык! Это же зверь, а не человек!
Чьи-то руки схватили его; кто-то сзади на сгибе локтя зажал ему шею, а другой ударил бутылкой по голове. На него навалились толпой, зажали со всех сторон, так что не пошевелиться.
Двое сидели у него на спине, с дюжину повисли у него на руках и ногах. Несмотря на это, Шон сумел встать.
– Хватайте его за ноги, валите на землю!
– Вали его, ребята! Вали его!
Судорожным рывком Шон жестко ударил повисших на его руках друг о друга, и те выпустили его.
Он рванулся и освободил правую ногу, а те, кто вцепился в левую, сами рассыпались в разные стороны. Потом стряхнул со спины еще двоих. Теперь он стоял один, грудь его тяжело поднималась и опускалась, от удара бутылкой по лицу текли струйки крови, впитываясь в бороду.
– Нужно ружье! – крикнул кто-то.
– Под стойкой лежит дробовик!
Но ни один не двинулся с места. Все стояли, окружив кольцом Шона, который яростно озирался, сверкая глазами на сплошь залитом кровью лице.
– Ты же убил его! – крикнул кто-то, и в голосе его прозвучала нотка осуждения.
Эти слова пробили стену безумия и достигли сознания; тело Шона слегка расслабилось, и он попытался ладонью стереть с лица кровь. Все сразу заметили в нем перемену.
– Остынь, парень. Драка есть драка, чего не позабавиться, но убийство – ну его к черту.
– Успокойся. Давай-ка лучше посмотрим, что ты с ним сделал.
Шон посмотрел на лежащего, смутился и вдруг испугался. Этот человек мертв, он был в этом уверен.
– Боже мой! – прошептал он и попятился, то и дело протирая глаза и размазывая по лицу кровь.
– Он первый вытащил нож. Не беспокойся, парень, у тебя есть свидетели.
Настроение толпы тоже изменилось.
– Нет… – пробормотал Шон.
Они ничего не понимают. В первый раз в жизни он употребил свою силу во зло, использовал для бесцельного убийства. Он хотел убить человека просто так, для удовольствия, убить, как убивает свою жертву леопард.
И вдруг его противник пошевелился, повернул голову, согнул и снова выпрямил ногу. Надежда затрепетала в груди Шона.
– Живой!
– Позовите врача!
Шон боязливо приблизился и встал перед ним на колени, развязав узел шарфа на своей шее, вытер им окровавленный рот и ноздри избитого.
– Ничего, оклемается – док поставит его на ноги.
Явился врач – сухощавый, немногословный человек, жующий табак. В желтом свете лампы «летучая мышь» он осмотрел и ощупал лежащего. Остальные окружили его, заглядывая через плечи. Врач наконец встал:
– Хорошо. Можно переносить. Тащите его ко мне в кабинет.
Он посмотрел на Шона:
– Это вы его так отделали?
Шон кивнул.
– Дайте знать, если и я начну вам надоедать.
– Я не хотел… так получилось.
– Неужели?
Врач выпустил в пыль длинную струю желтой от табака слюны.
– Давайте посмотрим, что у вас с головой.
Пригнув голову Шона к себе, он раздвинул пропитанные кровью черные волосы:
– Повреждена вена. Зашивать нет необходимости. Промойте и смажьте йодом.
– А за того, док, сколько с меня? – спросил Шон.
– Платите вы? – Доктор вопросительно посмотрел на него.
– Да.
– Сломана челюсть, сломана ключица, сотни две швов, несколько дней постельного режима из-за сотрясения мозга, – считал он вслух. – Ну, скажем… две гинеи.
Шон дал ему пять:
– Вы уж позаботьтесь о нем, док.
– Это моя работа.
Доктор отправился вслед за людьми, которые понесли Лошадника со двора.
– Думаю, вам надо выпить, мистер. Я угощаю, – предложил кто-то.
Победителей любят все.
– Да, – ответил Шон. – Мне надо выпить.
И Шон выпил. И повторил, и еще раз выпил.
Когда в полночь за ним пришел Мбежане, зулусу пришлось немало потрудиться, чтобы помочь Шону залезть на спину своей лошади. На полпути к лагерю Шон выскользнул из седла и грохнулся на дорогу, и тогда Мбежане погрузил его бесчувственное тело поперек лошади: голова и руки висели с левого бока, ноги болтались с правого.
– Очень может быть, завтра ты будешь весьма сожалеть об этом, – недовольно ворчал Мбежане, сгружая его возле костра и заворачивая, в сапогах и окровавленного, в одеяло.
И он оказался прав.
10
На рассвете Шон тщательно вытер лицо тряпочкой, которую окунал в кружку с горячей водой, разглядывая свое отражение в маленьком металлическом зеркальце. Единственным и весьма зыбким удовлетворением, которое он сумел сохранить после ночной попойки с дебошем, была сумма в две с лишним сотни выигранных соверенов.
– Ты заболел, папа? – спросил его Дирк.
Бесцеремонное любопытство сына к его состоянию еще больше испортило его настроение.
– Ешь давай свой завтрак, – огрызнулся Шон.
Его недобрая интонация имела целью обрубить дальнейшие расспросы.
– У нас еда кончилась, – вступил в разговор Мбежане, в который раз берущий на себя роль защитника обижаемых.
– С чего бы это? – Шон строго посмотрел на него налитыми кровью глазами.
– Среди нас есть некоторые, кто считает, что тратить деньги на крепкие напитки и другие ненужные штучки куда важнее, чем на еду для собственного сына.
Шон достал из кармана куртки горсть соверенов.
– Отправляйся, – приказал он, – и купи еды и свежих лошадей. Да побыстрей… не видишь, я тяжко болен, не докучай мне своими мудрыми советами. И Дирка с собой прихвати.
Мбежане внимательно посмотрел на деньги и ухмыльнулся:
– Вижу, ночь не прошла впустую.
Они отправились в поселок: широко шагающий полуголый гигант-зулус и рысью бегущий рядом с ним белый мальчишка.
Дождавшись, когда они отошли на расстояние в сотню ярдов и голоса зулуса не стало слышно, Шон налил себе еще кружку кофе. Взяв ее в ладони, он сел и уставился на розовые угли и пепел костра. Не вызывало сомнений, что Мбежане распорядится деньгами разумно и расчетливо; делая покупки, он всегда проявлял удивительное терпение и настойчивость – характерные черты его расы. Покупая, скажем, быка, Мбежане мог, если надо, посвятить этому дня два.
Сейчас Шона заботило не это. Он еще раз прокрутил в голове события предыдущего вечера. Все еще испытывая отвращение к самому себе за то, что не смог сдержать ярость и это едва не закончилось убийством, Шон попытался хоть как-то оправдать себя. Да, он потерял почти все, что имел, все, что на протяжении многих лет копил, зарабатывая тяжким трудом, и что у него отобрали всего за один день. А тут еще трудности, неопределенность положения, которые за этим последовали. Состояние его достигло предела, когда алкоголь и нервное напряжение во время карточной игры исчерпали последние запасы сдержанности и привели к яростной вспышке.