Скорчившись в темноте, взмокший от пота в рассветной прохладе, усиленной холодом страха, Шон почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Его тошнило по-настоящему, он тяжело дышал открытым ртом, теплая маслянистая масса из живота полезла вверх, вот-вот готова была вырваться; от слабости дрожали коленки, и, чтобы не упасть, он ухватился за железную балку моста. Шон простоял так минуту, которая показалась ему вечностью. Потом попытался взять себя в руки и побороть это чувство, подавить его, усилием воли заставляя ноги двигаться вперед. Сознательно проверил работу мышцы анального сфинктера – вот как близко он подошел к состоянию полной деградации.
Именно тогда он понял, что в старой шутке про трусов все правда. И он здесь не исключение.
Он взошел на мост, осознанно подавая команды каждой ноге: подняться, сделать движение вперед, опуститься на землю и вес тела перенести на нее. И дышал он, четко сознавая, что надо делать при каждом вдохе и выдохе. После того как собственный организм столь чудовищным образом предал его, Шон больше не доверял ему выполнения даже самых простых задач.
Если бы буры в то утро поджидали его у моста, они непременно убили бы его. В свете звезд его большое тело представляло прекрасную мишень, но он, забыв про всякую осторожность, тяжело стуча сапогами в металлические конструкции моста, медленно шагал по самой его середине.
Вот металл под ногами сменился гравием. Он уже на противоположном берегу. Шон продолжал идти посредине дороги, которая потихоньку сворачивала к темным холмам.
Охваченный страхом, он двинулся дальше, и отзвуки этого жуткого чувства ревели в голове, как морской прибой. Ремень винтовки соскользнул с плеча, и она с лязгом упала на дорогу. Целую минуту он стоял над ней, пока не собрался с духом, нагнулся и поднял оружие. Потом повернулся и пошел назад. Он шагал медленно, считая шаги, тщательно отмеряя их – один шаг в секунду, – тщательно рассчитывая время, чтобы удержаться и не побежать. Потому что знал: если он побежит, все будет кончено. Охотиться он никогда больше не сможет.
– Ну как, все в порядке? – спросил ждавший его Саул.
– Да, – ответил Шон и опустился рядом.
– Видел что-нибудь?
– Нет.
Саул уставился на него во все глаза:
– С тобой точно все в порядке?
Шон вздохнул. Однажды он уже испытывал такой страх. Это было в обрушившейся шахте. Потом он сумел выбраться, оставив свой страх в той шахте, ушел без него. Точно так же он надеялся оставить страх там, за рекой, но на этот раз страх последовал за ним. Шон понял и больше не сомневался, что теперь страх никогда уже не покинет его. Он всегда будет рядом.
«Придется как-нибудь укротить его, – думал он. – Придется обуздать его и сдерживать».
– Да, со мной все в порядке, – ответил он Саулу. – Который час?
– Половина шестого.
– Пора отослать Мбежане обратно.
Шон встал и направился туда, где Мбежане ждал с лошадьми. Он вручил зулусу небольшой квадратик зеленой ткани – заранее приготовленный сигнал о том, что армия противника ни мост, ни городок не обороняет. Красный квадратик он переложил в нагрудный карман.
– Я скоро вернусь, – сказал Мбежане.
– Не надо, – покачал головой Шон. – Тебе здесь делать нечего.
Мбежане отвязал лошадей.
– Счастливо оставаться, – сказал он.
– Счастливо добраться, – ответил Шон.
Шон был благодарен Мбежане, что тот не станет свидетелем, случись ему сломаться под давлением вновь обретенного страха.
«Но я не должен сломаться, – принял он суровое решение. – Сегодня меня ждет проверка. Если продержусь в этот день, тогда, возможно, страх будет у меня в руках».
Он вернулся к ждущему его в темноте Саулу. Они снова улеглись рядом, дожидаясь, когда придет рассвет.
15
Мрак постепенно уходил прочь, и с каждой минутой обзор увеличивался. Теперь четко вырисовывались верхние конструкции моста – тонкий геометрический узор на темном фоне группы холмов. Потом, уже на бледном фоне травы и скал, Шон смог рассмотреть темные очертания кустарника.
Утренний свет исказил восприятие расстояния, и холмы на том берегу теперь казались далекими и уже не имели столь враждебного вида. Над рекой длинной вереницей летела стая белых цапель, достаточно высоко, чтобы лучи солнца уже освещали этих птиц, ярко сияющих золотом над остальным миром, погруженным в тень. С рассветом подул несильный прохладный ветерок, и его шуршание в густой траве смешивалось с негромким говорком речки.
Затем лучи солнца осветили вершины холмов, словно благословляя армию республики. Туман, спящий в низинах и балках, съежился от нарастающего тепла, извиваясь и корчась, словно от боли, поднялся вверх, и ветерок унес его прочь.
Над далеким горизонтом выглянул краешек солнца, и вот явился омытый росой, новенький, яркий и чистый день.
Глядя в бинокль, Шон внимательно изучал высотки. На расстоянии сотни шагов виднелись тонкие струйки дыма: армия буров варила кофе.
– Думаешь, нас заметили? – спросил Саул.
Не опуская бинокля, Шон покачал головой. Два кустика и тонкая ширма травы, которую они соорудили еще ночью, укрывали их хорошо.
– С тобой точно все в порядке? – уточнил Саул.
Лицо Шона явственно говорило, что ему не очень-то по себе.
– Живот что-то прихватило, – проворчал Шон.
«Скорее бы началось, – думал он, – скорей бы. Хуже нет, когда ждешь».
Вдруг под ним задрожала земля, едва заметно, и сразу стало легче на душе.
– А, вот и пушки подоспели, – сказал он.
Под прикрытием одного из кустов он встал и оглянулся.
Колонной по одному, следуя друг за другом в точно отмеренных интервалах, подходили артиллерийские орудия. Издалека они казались совсем маленькими, но быстро увеличивались по мере приближения вместе с пушкарями, сидящими верхом на передних лошадях. Вот они уже совсем близко – видны двигающиеся вниз и вверх вооруженные кнутами руки, слышен стук колес, дребезжание лафетов и отдаленные крики сопровождающих верховых.
Шестнадцать пушек, сто пятьдесят тянущих их лошадей и сотня готовых обслуживать орудия людей. Но перед бескрайней равниной, на которой расположилась деревушка Коленсо, эта колонна казалась совсем маленькой, даже ничтожной. Шон посмотрел дальше и увидел идущую позади пехоту, шеренга за шеренгой, как штакетины забора: тысячи солдат надвигались на равнину. Шон почувствовал, как его охватывает буйный восторг. Он знал, что армия сконцентрирована на линии тех отметок, которые они с Саулом предыдущей ночью обозначили на карте, и что они вдвоем будут первыми, кто ринется на мост, – первыми из этих тысяч.
Но охватившее его восторженное состояние духа представляло собой нечто совсем иное по сравнению с тем, что он знал прежде. Это чувство, приправленное едким перчиком страха, оказалось гораздо острей и богаче. Впервые в жизни Шон увидел, что и страх может доставлять удовольствие.
Он смотрел на разворачивающиеся по бурому игорному столу силы, вооруженные пушками и винтовками, – словно разбросанные как попало фишки, готовые победить или безнадежно погибнуть, в зависимости от того, как ляжет игральная кость войны. Конечно, Шон понимал, что он – одна из этих фишек, и это понимание страшило его и, как ни странно, возбуждало в груди ликование.
Вот орудия подошли уже совсем близко. Он уже мог разобрать крики, во всех подробностях рассмотреть солдат и даже различать на их лицах отражение собственных чувств.
Но зачем же они ставят пушки на таком небольшом расстоянии? Это же слишком близко! Шон бросил беспокойный взгляд назад, на грозные высотки за рекой, и прикинул расстояние. Где-то около двух тысяч ярдов, как раз прицельная дальность выстрела винтовки с длинным стволом. А пушки все приближались.
– Черт побери! Они что, с ума сошли? – громко спросил Шон.
– Рискованно, до них теперь можно достать, – отозвался Саул, который тоже увидел опасность. – Нельзя их ставить на такой дистанции.
Но орудия продолжали ехать вперед. Грохот их напоминал отдаленные раскаты грома. Пыль, смоченная росой, поднималась за ними неохотно, лошади широко скалили зубы и роняли пену, изо всех сил натягивая постромки.
– Они уже в пределах прицельной дальности! Надо остановиться немедленно! – стонал Шон.
Наконец колонна развернулась; орудия по очереди, не снижая скорости, растаскивались вправо и влево, подставляя себя под пули вражеских винтовок.
– Черт побери! Черт побери! – глядя на это, сыпал Шон проклятиями. – Их же перестреляют, как перепелок.
Пушкари, приподнимаясь на стременах и чуть отклоняясь назад, останавливали лошадей. Командиры орудий спешивались, отгоняли убегающих галопом лошадей и начинали отцеплять и нацеливать пушки.
И в тот момент, когда они, совсем беззащитные, кучками возились со своими пушками, вручную ставя их в нужное положение и наводя на холмы, когда лошади все еще вставали на дыбы и возбужденно ржали, когда еще не были выгружены и сложены возле пушек снаряды, раздался залп вражеских винтовок. Этот приглушенный расстоянием звук показался каким-то хиленьким, совсем не грозным, странно невоинственным, похожим на разрозненные хлопки сотни ракет фейерверка, и сначала не дал никакого результата. Густая трава скрыла удары пуль, а пыль отяжелела от утренней росы и никак не реагировала на попадающие в нее пули.
Затем один из выстрелов с той стороны попал в лошадь; она упала и задрыгала ногами, потащив за собой другого коня, стоявшего рядом в упряжке. Двое солдат бросились туда, чтобы перерезать постромки и освободить лошадей, но один не добежал. Он вдруг осел на траву, безжизненно склонив голову. Упали еще две лошади, а одна встала на дыбы и дико забила копытами в воздухе, передняя нога у нее свободно болталась – пуля перебила ей кость повыше колена.
– Убирайтесь! – заорал Шон. – Оттаскивайте пушки назад, пока еще есть время!
Но голос его не достиг ушей пушкарей, да и не мог: его заглушили поднявшиеся крики и визг раненых лошадей.