«Еще чуть-чуть», – сказал сам себе Шон и собрал остатки сил, собираясь довершить начатое.
Но не успел. Ян Пауль быстрым движением перевернулся, поменял захват и оторвал Шона от своей груди. Потом подтянул колени и, уперев их Шону в живот, судорожным движением бросил его через себя. Чтобы руками смягчить падение, Шону пришлось отпустить шею Яна Пауля.
Падая, Шон приземлился поясницей прямо на камень, и острая боль пронзила его как молния. Сквозь боль он услышал приглушенные крики британской пехоты – свои были совсем рядом – и увидел, как Ян Пауль пробирается наверх: вот он бросил взгляд вниз, в тусклом свете звезд заметил блеск британских штыков и пустился дальше вверх по склону.
Кое-как поднявшись на ноги, Шон хотел погнаться за ним, однако боль в спине сковала его движения, и Ян Пауль благополучно добрался до гребня, шагов на десять опередив его. Но тут, откуда ни возьмись, на него налетела сбоку еще одна темная фигура – так добрая охотничья собака бросается на бегущую антилопу. Это был Мбежане, и Шон видел в его руке копье со стальным наконечником: вот зулус поднял копье, готовясь вонзить его Яну Паулю в спину.
– Нет! – крикнул Шон. – Нет, Мбежане! Не трогай его! Не трогай его!
Мбежане услышал и замешкался, оглянувшись на Шона.
Шон уже стоял рядом; дыша тяжело, с присвистом в горле, он прижал руки к ушибленному о камень участку спины в попытке облегчить боль. А снизу, куда уходил противоположный склон, донесся топот лошадиных копыт. Он постепенно стихал вдали, а Шона с Мбежане уже окружили наступающие порядки идущих в штыковую атаку солдат из поезда. Шон повернулся и заковылял между ними обратно к вагонам.
39
Через два дня, дождавшись дополнительного поезда, они прибыли в Йоханнесбург.
– Полагаю, надо доложить о своем прибытии, – сказал Саул.
Они втроем стояли на станционной платформе, сложив рядом небольшой кучкой багаж, который им удалось собрать после крушения поезда.
– Хочешь – иди и докладывай, – отозвался Шон. – А я пока осмотрюсь.
– Нам же негде ночевать, – запротестовал Саул.
– Следуй за дядей Шоном.
Йоханнесбург – город, где царит зло и порок, зачатые жадностью и рожденные чревом, имя которому – золото. Но в этом городе царит и атмосфера веселья, некоего неустойчивого возбуждения и суматохи. Когда ты от этого города далеко – можно его ненавидеть, но, когда возвращаешься, он снова овладевает тобой, заражает своей суетой. Именно это сейчас и случилось с Шоном.
Он провел их через ворота железнодорожного вокзала, и они вышли на Элофф-стрит. Шон усмехнулся, глядя на столь хорошо знакомую ему главную артерию города. Она была запружена народом. В борьбе за право проехать экипажи чуть ли не сталкивались с трамваями на конной тяге. На тротуарах вдоль высоких трех– и четырехэтажных домов толпились военные в форме самых разных британских полков, оттенявшейся пестрыми женскими платьями самых разнообразных цветов и фасонов.
Шон остановился на самом верху вокзальной лестницы и закурил сигару. И в этот момент шум колес, человеческих голосов утонул в заунывном вое гудка какой-то шахты, к которому сразу же присоединились гудки других шахт, обозначая полдень. Шон машинально полез в карман за часами, чтобы проверить время, и тут же заметил точно такое же движение в уличной толпе. Он снова усмехнулся.
Йоханнесбург изменился мало – все те же нравы, вызывающие у Шона все те же чувства. Разве что стали гораздо выше шахтные отвалы, появились новые здания, из прежних одни слегка обветшали, другие, напротив, обновились, но, как и прежде, за этим фасадом крылся все тот же бессердечный обман.
А там, на углу с Коммишнер-стрит, как свадебный торт, украшенный завитушками, с изящными узорами ажурных решеток, с обрамленной желобами для стока воды крышей высилось здание «Кэндис-отеля».
С Саулом и Мбежане в фарватере, накинув на одно плечо ремень винтовки, на другое – лямку ранца и уверенно пробиваясь сквозь толпу, Шон направился прямо туда. Подойдя к главному входу, он вошел в вестибюль гостиницы через вращающуюся стеклянную дверь.
– Какое, однако, великолепие, – заметил он, сбросив ранец на толстый ворсистый ковер и оглядывая вестибюль.
Их окружали хрустальные канделябры и бархатные, прошитые серебром портьеры, пальмы и бронзовые урны, мраморные столы и мягкие плюшевые кресла.
– Как думаешь, Саул? Стоит попробовать, каково живется в этой ночлежке?
Голос его разнесся по всему вестибюлю, и тихое бормотание учтивых бесед по углам сразу смолкло.
– Потише, что ты так кричишь? – попытался предостеречь его Саул.
Какой-то генерал, сидящий в одном из плюшевых кресел, величаво поднялся и медленно повернул голову, устремив на них взор вооруженного моноклем глаза. Его адъютант наклонился к его уху.
– Местные, – прошептал он.
Шон подмигнул ему и направился к конторке портье.
– Добрый день, сэр, – ледяным взглядом окидывая двух бравых вояк, приветствовал их клерк.
– Здесь у вас зарезервирован номер для меня и моего начальника штаба, – сообщил ему Шон.
– На чье имя, сэр?
– Сожалею, но ответить на этот вопрос никак не могу. Мы путешествуем инкогнито, – с серьезным видом объяснил ему Шон.
На лице служащего появилось беспомощное выражение. Шон слегка наклонился к нему.
– Вы заметили человека, который вошел сюда с бомбой? – заговорщицки понизив голос, спросил у него Шон.
– Нет, – ответил тот, и глаза его слегка остекленели. – Нет, сэр. Простите, не заметил.
– Это хорошо, – с явным облегчением вздохнул Шон. – В таком случае мы займем номер… мм… «Покои Виктории». Распорядитесь, чтобы туда отнесли наш багаж.
– Но в «Покоях Виктории» расположился генерал Кейтнесс, сэр.
Клерк, кажется, уже впал в полное отчаяние.
– Что-о?! – заорал Шон. – Да как вы смели!
– Я не… Мы не имели… – Заикаясь, клерк попятился от него.
– Позовите владельца гостиницы, – приказал Шон.
– Слушаюсь, сэр, – покорно отозвался клерк и исчез за дверью с табличкой «Посторонним вход запрещен».
– Ты что, с ума сошел? – в смятении прошептал Саул, беспокойно вертя головой. – Мы не можем позволить себе здесь останавливаться. Пошли отсюда скорее.
Ежась под пристальными взглядами постояльцев, расположившихся в вестибюле, он стыдился своей мятой и испачкавшейся за время путешествия формы.
Ответить ему Шон не успел. Открылась дверь с табличкой «Посторонним вход запрещен», и из нее вышла очень красивая и очень разгневанная женщина; глаза ее сверкали так же ослепительно, как и голубые сапфиры на ее шее.
– Меня зовут миссис Раутенбах, я хозяйка гостиницы. Вы, кажется, хотели меня видеть?
Шон улыбнулся, и ее гнев медленно стал угасать: она не сразу, но все-таки узнала его под этой застиранной, мешковатой военной формой, да еще без бороды.
– Ты еще любишь меня, а, Кэнди?
– Шон? – Она все еще не верила своим глазам.
– А кто же еще!
– Шон!
Она чуть не бегом бросилась к нему.
Через полчаса генерал Кейтнесс был изгнан, и Шон с Саулом со всеми удобствами расположились в «Покоях Виктории».
Приняв ванну, Шон с одним только полотенцем на чреслах раскинулся в кресле, и парикмахер соскребал с его щек трехдневную щетину.
– Еще шампанского? – спросила Кэнди; она уже минут десять не сводила с него глаз.
– Спасибо.
Кэнди наполнила бокал, поставила его Шону под правую руку и коснулась крепкого бицепса.
– Такой же твердый, – промурлыкала Кэнди. – Ты все не стареешь.
Она провела пальцами по его груди:
– Совсем чуть-чуть седых волосков, но это тебе к лицу.
И обратилась к брадобрею:
– Вы что, еще не закончили?
– Одну секундочку, мадам.
Он снова прошелся ножницами вдоль линии виска Шона, сделал шаг назад, внимательно осмотрел свой шедевр и, со смиренной гордостью вручив Шону зеркало, стал ждать его приговора.
– Превосходно. Благодарю вас, – сказал Шон.
– Теперь можете идти, – распорядилась Кэнди. – Навестите джентльмена, который остановился рядом.
Кэнди едва дождалась, когда он наконец уйдет. Как только дверь за спиной цирюльника закрылась, она повернула в замочной скважине ключ. Шон встал, и они через всю комнату посмотрели друг другу в глаза.
– Боже, какой же ты большой, – хриплым голосом проговорила она, беззастенчиво не скрывая своего алчного желания.
– Боже, какая же ты красивая, – откликнулся Шон.
Они медленно приближались друг к другу и наконец сошлись на середине комнаты.
Уже потом, когда они, умиротворенные, тихо лежали рядышком, а в комнате постепенно темнело – на город опускался вечер, – Кэнди провела губами по его плечу и, как кошка, облизывающая своих котят, стала осторожно водить языком вдоль длинных красных царапин у него на шее.
Скоро совсем стемнело. Кэнди зажгла газовый светильник под абажуром и послала за шампанским и печеньем. Они сидели на смятой постели и разговаривали.
Сначала оба немного стеснялись друг друга из-за того, чем только что занимались, но скоро это прошло, и они засиделись далеко за полночь.
Редко случается, чтобы в женщине мужчина нашел сразу и друга и любовницу, но в случае с Кэнди дело обстояло именно так. И он открывал перед ней душу, выкладывал все, что так долго хранилось глухо закупоренным и жгло его изнутри.
Он рассказал ей про Майкла и про странные узы, связавшие их.
Рассказал и о Дирке и намекнул на свои опасения насчет этого мальчика.
Говорил о войне и о том, чем займется, когда она кончится.
Рассказал про ферму Лайон-Коп и про акации.
Только про одно не мог он ей рассказать. О Руфи и о человеке, который являлся ее мужем.
40
Через несколько дней Шон с Саулом явились в штаб регионального командования и доложили о своем прибытии, но им не предоставили места в казарме и не обозначили круга служебных обязанностей. Они прибыли к месту службы, встали в строй, но теперь, казалось, никто больше не интересовался ими. Оба получили приказ ежедневно являться с рапортом, а все остальное время оказались предоставлены сами себе. Друзья остались в «Кэндис-отеле» и проводили дни за бильярдным или карточным столом, а по вечерам ели, пили и разговаривали.