У Шона эти слова вызвали болезненные воспоминания. Перед ним вдруг предстала картина полного запустения. Он видел перед собой страну – собственную страну – почерневшую от пожаров, видел разоренные, разрушенные усадьбы, опустошенные поля, над которыми витал ветер, разнося плач сирот и негодующие вопли обездоленных людей.
– Генерал Эйксон… – начал он, но Эйксон в эту минуту уже читал донесение.
– Проклятье! – отрывисто выругался генерал. – Черт побери! Снова этот Леру. Он повернул обратно и захватил транспортную колонну тех самых улан, которые разбили его. Уничтожил ее и растворился в горах.
Эйксон положил донесение перед собой на стол и уставился на Шона:
– Кортни, немедленно возвращайтесь и на этот раз схватите его!
49
– Завтрак готов, нкози.
Майкл Кортни оторвался от книги и посмотрел на слугу:
– Спасибо, Джозеф, сейчас иду.
Как быстро летят по утрам два часа учебы! Майкл посмотрел на часы, стоящие на полке возле кровати: уже половина седьмого. Он закрыл книгу и встал.
Причесываясь, он рассеянно смотрел на свое отражение в зеркале. Голову занимали предстоящие в этот день события. Ему было над чем поработать.
Из зеркала на него смотрел молодой человек с серьезными серыми глазами. Худощавое лицо портил только большой нос Кортни. Да вот еще эти упрямые, не поддающиеся расческе черные волосы.
Он отложил расческу и, надевая кожаную куртку, снова открыл книгу. Внимательно прочитав последний абзац, на котором остановился, он вышел в коридор.
Анна и Гаррик Кортни сидели на противоположных концах длинного обеденного стола. Войдя в столовую, юноша встретил их выжидательные взгляды.
– Доброе утро, мама, – сказал он.
Она подняла к нему лицо для поцелуя.
– Доброе утро, папа.
– Здравствуй, мой мальчик.
Гарри сидел в полной парадной форме, со всеми регалиями и наградами. Майкл почувствовал прилив раздражения. «Черт возьми, – подумал он, – как это все-таки претенциозно выглядит». Военная форма отца к тому же напомнила, что ему уже девятнадцать лет, а он отсиживается дома, в то время как идет война.
– Ты, папа, сегодня едешь в город?
– Нет, собираюсь поработать с мемуарами.
– А-а-а… – протянул Майкл и со значением посмотрел на его мундир.
Отец слегка покраснел и вплотную занялся едой.
– Как твоя учеба, дорогой? – нарушила молчание Анна.
– Спасибо, мама, неплохо.
– Не сомневаюсь, последний экзамен ты сдашь так же легко, как и остальные, – властно глядя на сына, улыбнулась Анна и коснулась его руки.
Майкл быстро отдернул руку и положил вилку.
– Мама, я хочу серьезно поговорить с тобой, – сказал он. – Я хочу поступить на военную службу.
Улыбка на губах Анны сразу застыла. Гарри выпрямился в кресле.
– Нет! – ожесточенно отрезал он; такого с ним еще не бывало. – Мы уже все обговорили, и давай покончим с этим вопросом. Ты еще несовершеннолетний и будешь делать, что тебе скажут.
– Война уже почти закончилась, дорогой. Прошу тебя, подумай об отце и обо мне.
Снова принялись переливать из пустого в порожнее, с немалой досадой подумал Майкл. Бесконечная болтовня, когда родители приводят аргументы, которыми он сыт по горло, умоляют подумать, и все это его страшно выводит из себя. Наконец он резко поднялся и вышел из комнаты.
Во дворе уже ждала оседланная лошадь. Юноша вскочил в седло, развернул коня к калитке, и тот перескочил через нее, распугав кур. Майкл яростно погнал лошадь к главному бассейну с травильным раствором.
В столовой слышно было, как затих топот копыт вдалеке. Гарри встал.
– Ты куда? – резко спросила Анна.
– В кабинет.
– Где у тебя бренди припрятано? – презрительно спросила Анна.
– Не начинай, Анна.
– «Не начинай, Анна», – передразнила она. – «Прошу тебя, не начинай, Анна». Это все, что ты можешь сказать?
Голос ее сразу утратил благородную интонацию, которую она так тщательно культивировала. Теперь в нем звучала вся накопленная за двадцать лет злость и горечь.
– Прошу тебя, Анна. Я остановлю его. Обещаю.
– Кто – ты? – расхохоталась она. – Каким образом ты остановишь его? Будешь трясти перед ним своими медалями? Как ты его остановишь, ведь ты за всю свою жизнь не сделал ничего путного? – Она снова визгливо захохотала. – Может, еще покажешь ему свою ногу и скажешь: «Не покидай своего бедного папочку, он же у тебя убогий, калека».
Гарри выпрямился во весь рост. Лицо его побледнело.
– Он послушает меня. Он мой сын.
– Твой сын?!
– Анна, прошу тебя…
– Твой сын! Выдумал тоже! Он не твой сын. Он сын Шона.
– Анна… – попытался он остановить ее.
– Откуда у тебя может появиться сын?
Она снова злорадно расхохоталась, и Гарри не смог больше этого выдержать. Он направился к двери, но ее голос преследовал его, уязвляя два самых чувствительных места в его душе: физический изъян и половое бессилие.
Он проковылял в кабинет, захлопнул дверь и закрылся на ключ. Затем быстро подошел к добротному шкафчику, стоящему возле стола.
Налив полстакана, выпил залпом. Потом уселся в кресло, закрыл глаза и нашарил бутылку у себя за спиной. Снова осторожно налил и завернул на бутылке пробку. Эту порцию он будет потягивать не торопясь, может быть, в течение часа. Он давно научился продлевать удовольствие.
Гарри встал, расстегнул и снял китель и повесил его на спинку кресла. Усевшись обратно, сделал маленький глоточек, придвинул поближе стопку исписанной бумаги и стал читать лежащий сверху листок.
«Коленсо: отчет о Натальской кампании под командованием генерала Буллера. Составлен полковником Гарриком Кортни, кавалером креста Виктории и ордена «За боевые заслуги».
Гарри отложил его в сторону, стал читать следующий. Он столько раз уже перечитывал его, что и сам стал верить всему, что там написано. А написано очень неплохо. Он знал, что написано хорошо. Это знают и сотрудники лондонского издательства Уильяма Хайнеманна, которым он послал черновик первых двух глав. Они хотят как можно скорее опубликовать его труд.
Все утро Гаррик спокойно и успешно работал. В полдень Джозеф принес в кабинет перекусить. Холодную курятину и салаты на тарелках дельфтского фарфора, а также бутылку белого вина, обернутую в белоснежную салфетку. Гаррик и за едой продолжал работать.
Уже вечером он исправил заключительный абзац на последней странице, положил ручку на чернильный прибор и улыбнулся.
– Ну вот, а теперь пойду навестить моего обожаемого, – проговорил он вслух и надел китель.
Усадьба Теунис-Крааль располагалась на гребне подъема, пониже крутого нагорья. Она представляла собой большое строение с побеленными стенами, тростниковой крышей и голландским фронтоном. Перед нею раскинулись нисходящие террасой газоны, по краям которых радовали взор клумбы с азалиями и голубыми рододендронами. С одной стороны газоны граничили с двумя большими выгонами для лошадей: породистых взрослых кобыл и одногодков.
Здесь Гарри задержался. Стоя у невысокой изгороди, он смотрел, как жеребята тычутся носом в материнское вымя.
Потом он захромал дальше – к вольеру меньших размеров с изгородью высотой девять футов, с толстыми, обитыми брезентом столбами из эвкалипта, где содержался его племенной жеребец-производитель.
Жеребец по кличке Цыган его уже поджидал, потряхивая головой, чем-то напоминающей змеиную; в лучах вечернего солнца грива его отливала золотом, он то прижимал уши, то ставил их торчком, приплясывая от нетерпения.
– Привет, мальчик мой. Привет, Цыган, – проговорил Гарри, и жеребец просунул голову между столбиками, пытаясь мягкими губами ухватить Гарри за рукав.
– Сахарку захотелось, да? Любишь сахарок, – усмехнулся Гарри, протянул ему сложенные чашкой ладони, и жеребец стал деликатно брать с них сахар. – Кушай, кушай сахарок, дорогой ты мой, – шептал Гарри, получая чувственное удовольствие от прикосновения его мягких губ, а Цыган, слушая его голос, шевелил торчащими ушами. – Вот и все. Больше нет.
Жеребец уткнулся носом ему в грудь, и Гарри обеими руками стал гладить его шею, лаская теплую шелковистую шкурку.
– Все, милый мой. А теперь побегай, а я посмотрю. Очень хочется посмотреть, как ты бегаешь.
Он сделал шаг назад и громко хлопнул в ладоши:
– Побегай, дружок, побегай.
Жеребец убрал голову обратно между столбиками, встал на дыбы и заржал, молотя передними копытами по воздуху. На животе его и на тугой мошонке вздулись жилы.
Быстрый, сильный и полный энергии, он так и завертелся на месте.
– Ну давай, побегай для меня! – крикнул Гаррик.
Жеребец опустился на четыре ноги и полным галопом помчался по пробитой его копытами колее вокруг выгона, швыряя в воздух куски грязи; солнечный свет плясал у него на шкурке, под которой ходили мощные мускулы.
– Давай, давай! – покрикивал Гаррик, прислонившись к кольям забора и пожирая глазами жеребца.
Когда тот снова остановился, на загривке его уже выступили первые темные пятна пота. Гаррик выпрямился.
– Зама! – закричал он. – Зама, веди ее сюда, быстро!
Двое конюхов привели в загон племенную кобылу. Цыган сразу принялся раздувать ноздри, темно-розовые изнутри, при этом так вращая глазами, что видны были только белки.
– Подожди, подожди, милый мой, – шептал Гаррик сдавленным от волнения голосом.
50
Майкл Кортни спрыгнул с лошади, остановившись между скалами на самом верху нагорья. Целую неделю он боролся с искушением снова приехать сюда. Это желание казалось ему предательством по отношению к родителям.
Далеко внизу за его спиной виднелось крохотное пятнышко окруженного лесом Теунис-Крааля. Поближе проходила железная дорога, которая делала поворот в сторону беспорядочно разбросанных крыш Ледибурга.
Но Майкл туда не смотрел. Стоя позади лошади, он смотрел вдаль, любуясь линией голых холмов, с северной стороны накрытых гигантским лоскутным одеялом деревьев.