– Это военные!
Словно в подтверждение этих слов, над кромкой кряжа появился весь отряд кавалеристов; две ровные шеренги двигались под весело развевающимися над лесом пик вымпелами.
Шон встал на стременах во весь рост и, размахивая шляпой над головой, галопом поскакал им навстречу. За ним с гиканьем и свистом помчал на лошади Дирк, и рядом с ним, громко смеясь, Руфь. Позади скакал, таща на поводу вьючных лошадей, Мбежане.
Не разделяя их энтузиазма, уланы стояли на месте и с бесстрастными лицами наблюдали за их приближением. Когда Шон подъехал, командующий ими офицер встретил его подозрительно.
– Кто вы такой, сэр? – задал он вопрос, но ответ, казалось, его интересовал гораздо меньше, чем бриджи Руфи и то, что под ними скрывается.
Пока Шон объяснял, кто он такой и все прочее, в нем все больше росла неприязнь к этому офицерику. Несмотря на то что гладкая, покрасневшая на солнце кожа и пышные рыжие усищи еще больше усиливали это чувство, главной причиной были его голубовато-белесые вытаращенные глазки. Возможно, они всегда у него были навыкате, хотя Шон в этом сильно сомневался. Смотрел он ими на Шона, только когда тот докладывал ему, что с бурами не имел никаких контактов, но это длилось недолго, потом его глазки снова принимались ощупывать фигуру Руфи.
– Мы не хотим вас больше задерживать, лейтенант, – пробормотал Шон и взялся за поводья, собираясь трогаться.
– До Тугелы еще десять миль, мистер Кортни. Гипотетически эта территория находится в руках буров, и, хотя мы вышли во фланг их главных сил, для вас гораздо безопасней будет, если вы пересечете порядки британцев под нашей защитой.
– Спасибо, лейтенант, но нет. Я хочу обойти обе армии и как можно скорее достичь Питермарицбурга.
Офицер пожал плечами:
– Вам виднее. Но если бы я оказался с женой и ребенком в вашем положении… – Он не закончил и, повернувшись в седле, собрался уже подать отряду команду к движению.
– Поехали, Руфь. – Шон поймал ее взгляд, но Руфь не двинулась с места.
– Я никуда с вами не еду, – безжизненным голосом сказала она, глядя в сторону.
– Не делай глупостей!
Он был так поражен, что голос его прозвучал несколько грубо, и в глазах ее загорелись огоньки гнева.
– Можно я поеду с вами? – резко спросила она офицера.
– Даже не знаю, мэм, – неуверенно промямлил тот и бросил быстрый взгляд на Шона. – Но если ваш муж…
– Он мне не муж. Я его почти не знаю, – быстро вставила она, не обращая внимания на протестующее восклицание Шона. – Мой муж служит в вашей армии. И я хочу, чтобы вы взяли меня с собой. Прошу вас…
– Ну, раз такое дело… Это совсем другой коленкор, – протянул офицер, но ленивое высокомерие его тона едва могло скрыть удовольствие, которое сулила перспектива побыть в обществе Руфи. – Буду счастлив сопровождать вас, мэм.
Понукая лошадь коленями, Руфь заставила ее встать рядом с лошадью офицера. В результате этого маленького маневра девушка оказалась лицом к лицу с Шоном, словно по другую сторону некоего барьера.
– Руфь, прошу тебя. Позволь мне поговорить с тобой. Всего несколько минут.
– Нет, – отрезала она безучастным голосом и с таким же безучастным лицом.
– Хотя бы просто попрощаться. – Он уже почти умолял ее.
– Мы уже попрощались.
Она перевела взгляд на Дирка и отвернулась.
Офицерик поднял сжатый кулак и повысил голос:
– Отряд! Внимание! Рысью, марш!
Его крупная лоснящаяся лошадь тронулась с места, и он злорадно ухмыльнулся Шону, на прощание иронично притронувшись двумя пальцами к козырьку шлема.
– Руфь!
Но она больше не смотрела на Шона. Во главе колонны военных, глядя прямо перед собой, вздернув носик и плотно сжав губки, которым так шла улыбка, она удалялась, и толстая черная коса ее подпрыгивала на спине в такт движению лошади.
– Не повезло тебе, парень! – прокричал кавалерист из последней шеренги, и отряд проехал мимо.
Сгорбившись в седле, Шон смотрел им вслед.
– Она еще вернется, папа? – спросил Дирк.
– Нет, сынок, больше она не вернется.
– А почему?
Но Шон не слышал вопроса. Он все смотрел, все ждал, что Руфь оглянется. Но тщетно, она вдруг пропала из виду, скрывшись за следующим изгибом местности, а через несколько секунд и весь отряд тоже. И осталась только безбрежная пустота земли и неба над головой – и столь же безбрежная пустота в душе.
7
Шон ехал впереди. За ним, отстав на десять ярдов, следовали Мбежане с Дирком: понимая, что сейчас Шон должен побыть один, зулус убедил мальчика не приближаться и не беспокоить отца. За все годы, которые Мбежане и Шон пробыли вместе, много раз они путешествовали этим порядком: Шон ехал впереди со своим стыдом или печалью, а Мбежане терпеливо двигался за ним следом, ожидая, когда распрямятся его плечи, поднимется вверх подбородок, перестанет висеть на груди голова.
Бессвязные мысли Шона объединяли только внезапно нарастающая волна гнева и сменяющая ее безысходность.
Гнев на эту женщину, гнев, переходящий чуть ли не в ненависть, сменялся пропастью отчаяния, как только он вспоминал, что она ушла от него. Потом снова поднималась волна гнева, доводя его почти до безумия, и на этот раз она обрушивалась на него самого за то, что он дал ей уйти. И снова тошнотворное падение в бездну уныния, когда он понимал, что никаких средств удержать ее он не имел. Что он мог предложить ей? Только себя? Двести фунтов мышц и костей да украшающие лицо шрамы? Что в этом ценного? Какие земные блага? Что у него есть? Мешочек соверенов и ребенок, сын другой женщины? Боже мой, ведь у него больше ничего нет! В тридцать семь лет – это все, что он может предъявить! И снова его охватывал гнев. Всего неделю назад он был богатым человеком…
Но тут его гнев нашел другой выход, другую мишень. Есть, есть кто-то, на кого можно обрушить всю свою злость, кому можно отомстить за все! Есть осязаемый враг, кому можно нанести удар, кого можно убивать.
Буры.
Это они ограбили его, это они отняли у него фургоны со слоновой костью, они отняли его золото, они заставили его бежать и искать убежища; это из-за них в его жизнь вошла эта женщина, из-за них ее у него отобрали.
Итак, будь что будет, сердито думал он, но именно эта перспектива ждет его в будущем. Война!
Он выпрямился в седле; плечи распрямились и стали казаться гораздо шире. Подняв голову, он увидел далеко внизу блестящую на солнце, змеей вьющуюся в долине реку. Они достигли Тугелы. Не мешкая, Шон направил лошадь прямо к берегу.
Приседая на задние ноги и сбивая копытами камни, которые скатывались вниз, лошади начали спуск.
Шон нетерпеливо двинулся вниз по течению, ища брода. Но река бежала между отвесными берегами спокойно и быстро, недавно прошедшие дожди сделали ее воды глубокими и мутными.
Как только Шон увидел место, где противоположный берег плавно спускается к воде, обещая возможность легко выбраться из воды, он остановил лошадь.
– Будем перебираться вплавь, – отрывисто сказал он.
В ответ Мбежане молча бросил взгляд на Дирка.
– Он уже это делал, – ответил ему Шон.
Он спешился, стал раздеваться.
– Давай, Дирк, – сказал он сыну. – Раздевайся и ты.
Сначала заставили прыгать с крутого берега в воду вьючных лошадей и с тревогой ждали: наконец их головы снова показались над водой, и животные направились к противоположному берегу. Потом, все втроем, совершенно нагие, завернули одежду в непромокаемую ткань, крепко-накрепко привязали к седлам и снова уселись верхом.
– Давай ты первый, Мбежане.
Громкий всплеск – и брызги поднялись выше берега.
– Теперь ты, Дирк, пошел! Не забудь – крепче прижимайся к седлу.
Снова громкий всплеск, и Шон хлестнул плетью свою лошадь, которая артачилась и выплясывала боком вдоль берега. Быстрый прыжок вперед, долгое падение – и вот вода сомкнулась над головами животного и человека.
Фыркая и отплевываясь, они показались на поверхности, и Шон с облегчением увидел голову Дирка рядом с головой его лошадки и услышал его возбужденные крики. Еще немного – и они уже стояли на противоположном берегу; вода стекала с их обнаженных тел, они смеялись от радости, глядя друг на друга.
И вдруг смех застрял у Шона в горле. На высоком берегу над ними, выстроившись в ряд и скалясь в ответ на их заразительный смех, но с винтовками системы Маузера наготове, стояла группа людей, примерно с дюжину. Все как на подбор крупные, бородатые, увешанные патронташами, в грубой одежде; головы их украшали самые разнообразные шляпы, а также один котелок и высокая бобровая шапка.
Увидев, что Шон больше не смеется, перестали смеяться и Мбежане с Дирком; они подняли головы и уставились на шеренгу вооруженных людей на высоком обрыве. Повисла зловещая тишина.
Ее нарушил наконец человек в котелке, стволом винтовки указывая на Шона:
– Magtig! Бог мой! Да такой, как у него, и топором не срубить!
– Ты бы лучше его не злил, – тут же отозвался тот, что в бобровой шапке. – Треснет им тебя по башке и череп проломит!
Все дружно рассмеялись.
Шон никак не мог понять, что вызывает в нем больший дискомфорт: что они между собой дружески обсуждают подробности его голого тела или что дискуссия ведется на африкаансе (или бурском голландском). Воистину, поспешишь – людей насмешишь. Его нетерпеливость привела к тому, что они попали или, скорее, приплыли прямо в лапы к бурским дозорным. У него еще оставалась слабая надежда как-нибудь выкрутиться, и он открыл было рот, чтобы попытаться. Но его опередил Дирк.
– Кто это, папа? Почему они смеются? – спросил он на чистейшем английском.
Надежда Шона мгновенно умерла, как, впрочем, замер и смех буров, когда они услышали ненавистный им язык.
– Так-так-так! – прорычал тот, что в бобровой шапке, и весьма красноречиво повел стволом своего маузера. – Руки вверх, дружище.
– Будьте так добры, позвольте хотя бы сначала надеть штаны, – вежливо попросил их Шон.