Посыпались крики и вопросы:
– Где доктор Фрейзер?
– Господи, он сильно ранен!
– Держите лошадь. Принесите винтовку.
– А как же пари?
– Не тронь его. Погоди…
– Надо выпрямить ему руку.
– Принесите винтовку. Ради Христа, кто-нибудь принесите винтовку.
Потом толпа снова замолчала, и все тихо расступились: по образовавшемуся проходу к Шону подбежала Руфь, а за ней и Мбежане.
– Шон, – позвала она; с трудом, неуклюжая из-за живота, опускаясь рядом с ним на колени. – Шон…
Стоящие рядом отвернулись, не в силах смотреть ей в лицо.
– Мбежане, отнеси его в машину, – прошептала она.
Мбежане сбросил с плеча накидку из обезьяньих шкурок, позволив ей упасть, и поднял Шона на руки. Огромные мышцы на его груди и руках напряглись, он встал, широко расставив ноги, – чтобы держать на весу тяжелое тело Шона, даже могучему Мбежане приходилось прикладывать немало усилий.
– Поправь ему руку, нкозикази, – сказал он.
Руфь подняла свисающую руку Шона и осторожно положила мужу на грудь.
– Неси, – повторила она.
Они вместе двинулись через толпу. Голова Шона склонилась на плечо Мбежане, как у спящего ребенка. Мбежане осторожно уложил Шона на заднее сиденье, опустив его голову на колени Руфи.
– Родной ты мой, – повторяла она то и дело.
Лицо ее искажалось от ужаса при виде крови, она вся дрожала, как испуганный кролик.
– Прошу тебя, сядь за руль, – попросила она стоящего рядом с машиной Майкла. – И отвези нас на Проти-стрит.
Провожаемый тревожными взглядами зрителей автомобиль, подскакивая на неровностях, медленно пересек поле и, свернув на главную дорогу, помчался в сторону Ледибурга.
86
Толпа медленно рассеялась, все разошлись по своим экипажам. Дирк Кортни остался один; он стоял и смотрел, как пропадает вдали «роллс-ройс» в облаке пыли, поднятой автомобилем.
От общей слабости у него дрожали ноги, к горлу подступала тошнота. Ссадины, полученные при падении на гравий, жгли так, словно в лицо плеснули кислотой.
– Езжай-ка ты к врачу, пускай док Фрейзер тебе лицо обработает, – сказал Деннис Петерсен.
Он вышел из своей коляски и незаметно подошел к Дирку с тяжелым револьвером в руке.
– Да, – глухо отозвался Дирк.
Деннис двинулся дальше, туда, где двое черных конюхов поддерживали Солнечную Плясунью. Уже успокоившись и понуро свесив голову, она нетвердо стояла между ними на трех ногах.
Деннис приставил ствол револьвера к ее лбу, раздался выстрел – лошадь шарахнулась в сторону, затрепетала и упала. По ногам прошла последняя судорога, и она затихла.
Глядя на это с жалостью, Дирк тоже содрогнулся и согнулся пополам: изо рта у него хлынула горячая и кислая струя рвоты. Он вытер рукой губы. Постоял немного и слепо зашагал, не разбирая дороги, через поле и дальше – в сторону крутого откоса нагорья.
В такт шагам его, как припев военного марша, в голове звучали слова:
«Я ему не нужен. Я ему не нужен».
А за ними другие, исполненные дикой ярости:
«Хочу, чтобы он сдох. Скорее бы он сдох».
– Скорее бы он сдох, – тихо, чтобы не услышал стоящий рядом с кабриолетом Гарри, сказала Анна Кортни.
Гарри стоял в задумчивости, опустив плечи и голову, пальцы опущенных рук медленно сжимались и разжимались. Потом он поднял руку и прижал пальцы к закрытым векам:
– Я иду к нему. Да поможет мне Бог, но я иду к нему.
– Нет! Я запрещаю тебе! Брось его, пусть страдает один, как страдала я.
Гарри в недоумении посмотрел на нее и медленно покачал головой:
– Я должен идти. Хватит… слишком долго это все длилось. Я должен. Молю Бога, чтобы не оказалось слишком поздно.
– Чтоб он сдох…
И вдруг в голове ее что-то треснуло и сломалось под невыносимой тяжестью так долго вынашиваемой ненависти.
– Сдохни! Будь ты проклят! Сдохни! – вскочив, завизжала она.
Гарри открыл глаза и встревоженно посмотрел на нее.
– Успокойся, дорогая, – сказал он.
– Сдохни! Сдохни!
Лицо ее покрылось красными пятнами, голос скрежетал, словно кто-то схватил ее за горло и душил.
Гарри взобрался в кабриолет, сел рядом и обнял ее, словно желая защитить от невидимого врага.
– Убирайся! Прочь! Не трогай меня! – визжала она, пытаясь высвободиться из его объятий. – Это из-за тебя я его потеряла! Он был такой большой, такой сильный… Он был мой… из-за тебя…
– Анна, Анна! Прошу тебя, не надо, – уговаривал он, пытаясь унять ее бред. – Прошу тебя, прекрати… дорогая моя…
– А ты, ты… жалкий калека… Это все из-за тебя!
И вдруг прорвалось, как гной из созревшего чирья; это должно было случиться.
– Но я тебе отплатила. Я у тебя отобрала и его тоже – и вот теперь он мертвый. Теперь ты его не получишь.
И она злорадно захохотала, как хохочут безумные.
– Анна, прекрати же…
– В ту ночь… ты помнишь ту ночь? Да разве вы забудете это, вы оба? О, как я хотела его, как желала, чтобы он, такой большой, как бык, залез на меня, я хотела, чтобы он вспахал меня, глубоко, как и прежде бывало… я умоляла его… я молила… но это все из-за тебя! Все из-за его хиленького калеки-братика. Господи, как я его ненавидела!
Она снова визгливо захохотала – страдание и ненависть слышались в этом хохоте.
– Я изорвала платье в клочья, искусала губы… я хотела, чтобы это сделал он. А когда пришел ты, я хотела, чтобы ты… но я совсем забыла о том, что ты не мужчина! Я хотела, чтобы ты убил его… убил его!
Побелев настолько, что осветился пот на лице, словно капли воды на белом мраморе, Гарри с отвращением отпрянул от нее:
– Я же всегда считал, что он… я же верил тебе!
Он чуть не вывалился из кабриолета, лишь в последнее мгновение успел удержаться, ухватившись за край.
– Сколько лет потеряно зря…
Гаррик спрыгнул на землю и побежал, неловко переставляя мешающий ему протез.
– Гарри, тебя подбросить? – окликнул его Деннис Петерсен, останавливая рядом с ним коляску.
– Да-да, конечно… конечно, – откликнулся Гарри, хватаясь за ручку и взбираясь на сиденье рядом с Деннисом. – Отвези меня к нему, прошу тебя, прошу, как можно скорее.
87
Огромный опустевший дом, замерший в молчании, давил на нее тяжким гнетом. От солнечной жары ставни на окнах были плотно закрыты, в комнатах царил угрюмый полумрак; в затхлом воздухе пахло гнилью, словно в этих стенах умерли все давние страсти.
Анна стояла одна в большой центральной комнате и кричала.
– Теунис-Крааль! – выкрикивала она имя этого дома.
Толстые каменные стены глушили ее безумные крики.
– Он мертв! Ты меня слышишь? Я у всех забрала его!
С торжествующим визгом она захохотала, и мутные слезы потекли по ее щекам.
– Моя победа! Ты меня слышишь? Я победила!
Но горе ее было так глубоко, что смех скоро пресекся.
Она схватила со стола тяжелую стеклянную лампу и швырнула ее через всю комнату – лампа с грохотом разбилась о стену, и керосин широко расплескался по комнате, поблескивая на стенах, впитываясь в ковер.
– Теунис-Крааль! Услышь меня! Я и тебя ненавижу! И его ненавижу! Я ненавижу вас всех, всех, всех!
Она металась по комнате, яростно срывая со стен картины в золоченых рамах и бросая их на пол с такой силой, что осколки стекла, разлетаясь во все стороны, сверкали в полумраке, как драгоценные камни. Схватив стул, она швырнула его в буфет, где за стеклом стоял старинный фарфор и хрусталь, – все разлетелось вдребезги. Она сметала книги с полок на пол в бесформенные кучи, хватала их и рвала, расшвыривая страницы во все стороны.
– Ненавижу! – визжала она. – Ненавижу!
Но огромный дом отвечал ей молчанием. Старый, печальный и мудрый, он устал от изживших себя эмоций.
– Ненавижу вас, всех вас ненавижу!
Она выбежала в коридор. Добравшись до кухни, распахнула дверь в кладовую. На нижней полке стоял четырехгаллоновый бидон со спиртом-денатуратом. Тяжело дыша, она попыталась открыть стопорный механизм. Он подался, прозрачная жидкость полилась через край по металлическим стенкам бидона. Она обхватила бидон и, спотыкаясь, вернулась с ним на кухню. Жидкость плескалась, заливая ей юбки, пропитывая их тяжелую ткань и образуя растекающуюся лужу на каменных плитах.
– Ненавижу!
Анна засмеялась и вдруг, споткнувшись, потеряла равновесие и, не выпуская из рук бидона, упала прямо на печку, которая горела на кухне постоянно. Горячий металл подпалил ее платье, прожег его насквозь до самого бедра, но она этого не почувствовала. Пропитанная спиртом ткань юбки коснулись топки, на нее попала искра, и ткань вспыхнула. И когда Анна бежала по коридору обратно в жилую часть дома, за ее спиной развевался огненный шлейф.
Она вбежала в большую комнату и, хохоча, стала поливать все вокруг: лежащие на ковре книги, бархатные портьеры, полки.
Пламени за своей спиной она не замечала, пока не загорелись нижние юбки: огонь добрался до ее ног. Она снова взвизгнула, на этот раз еще и от физической боли. Анна выронила бидон, и он вдруг взорвался, окатив ее жидким синим пламенем; ее волосы, лицо, все тело превратилось в живой факел. Корчась в агонии, Анна упала, и жизнь покинула ее раньше, чем пламя добралось до тростниковой крыши Теунис-Крааля.
88
Они стояли друг против друга на палубе дау – одномачтового арабского каботажного судна, и яркое солнце отбрасывало их тени на грязную обшивку. Два молодых человека, оба высокого роста, темноволосые, дочерна обожженные солнцем; лицо у того и у другого украшал большой нос Кортни. И оба сердито смотрели друг на друга. С кормы за ними со сдержанным любопытством наблюдали трое арабов из корабельной команды.
– Так ты, значит, домой не вернешься? – спросил Майкл. – Послушай, что за ребячество?
– А тебе какое дело?
– Мне? Черт возьми, да если я больше никогда тебя не увижу, буду только рад. Без тебя в Ледибурге станет чище.
– А чего ж тогда приперся?