–– Садись Володя, – махнул рукой майор. – Хотел узнать твоё мнение по поводу «Режиссёра» Грыни. Вы, вроде, сдружились с ним.
–– Нормальный парень, – удивлённо пожал плечами Володя. –Хватает всё на лету. Уже не страшно с ним в разведку ходить. А откуда такой повышенный интерес?
–– Из личного дела, – ответил майор, бросая перед солдатом серую тонкую папку.
Среди справок и характеристик, Воронец нашёл фотокопию военного билета и протянул пожелтевший лист Володе. С фотографии на «Брата один» смотрели маленькие, чуть прищуренные глаза незнакомого парня.
–– Кто это?
–– Григорий Гребенюк.
–– Тёзка нашего Гришки?
–– Нет. Согласно сведениям из личного дела – это один и тот же человек.
–– Не может быть, – уверенно ответил Володя, рассматривая фото ближе. – У них ничего общего.
–– Абсолютно с тобой согласен. Ну, а теперь второй вопрос, что же с ним делать?
–– Надо сообщить в военкомат по месту прописки.
–– Опять молодец. Пусть заберут нашего Гришку «Режиссёра», отчаянного каратиста, рвущегося защищать идеи… Неважно какие, важно, что в целом, смелого, верного, способного на настоящий поступок. Немного романтика, склонного к приключениям, но человека, с которым, как ты выразился, не страшно идти в разведку. Человека, который не задумываясь прикроет твою спину и не бросит в трудной ситуации. Что же мы получим взамен? Толстого увальня, который филигранно ушёл от службы. Труса, которого придётся тащить на себе всему взводу. Судя по характеристике из школы, бесхребетный, не пользующийся уважением товарищей зубрила.
Володя снова взял фотокопию со стола и несколько минут внимательно рассматривал, поднося и убирая от тусклого света настольной лампы. Жёлтый листок сворачивался, оставляя ломаные разводы и искажая и без того размытое изображение.
–– А с этого ракурса вроде и похож, – наконец неуверенно протянул парень. – Вот уши однозначно его. И щёки… Если их похудеть килограмм на сорок.
– Значит, ты считаешь, что «Режиссёр» Грыня и парень на фотографии одно и то же лицо? – улыбаясь спросил Воронец, забирая из рук Володи фотокопию.
–– Так точно, – отрапортовал Володя, не отводя глаз от смеющегося, внимательного взгляда майора Воронца.
Никита, растерянно глотал остывший кофе. Кто бы мог подумать, что за год службы ни один из людей, знающих его тайну, даже словом не обмолвился об этом.
–– Ты знаешь, где сейчас Далматов? – наконец нарушил тишину Никита.
–– Где-то на севере, – скрипнул зубами Володя, отводя колючий взгляд за окно. – Ничего попутешествует и приползёт в нору, змеёныш. А мне не к спеху, я подожду.
–– Почему ты не отвечал на мои звонки?
–– Потому что не хочу тебя впутывать. Потому что то, что есть на сегодняшний день между Далматинцем и мною, это только моё.
–– Не только твоё, – устало сказал Никита, отодвигая пустую чашку. – На протяжении самого тяжёлого года моей жизни рядом были ты и Валерка. И сейчас я приехал, чтобы быть рядом.
Звон ложки о края фарфоровой чашки, из которой Володя так и не сделал ни одного глотка, колокольным набатом гудел в маленьком пустом кафе. Несколько секунд он рассматривал образовавшуюся в чашке воронку, затем медленно откинулся на спинку стула и расслабленно закрыл глаза.
***
Жизнь потекла своим чередом, сменяя чёрные полосы светлыми и снова омрачая тёмными. Ребята закончили институты и началась стабильная рабочая жизнь.
2008 год
Возвращаясь с работы, Никита вспомнил о пустом холодильнике. Кляня себя на все корки, свернул к магазину. Выстояв очередь, он купил рыбу, хлеб, гречку и бутылку «Пепси-колы». Хотя рыба и не радовала яркими глазами, но настроение улучшилось. Всё-таки успеть скупиться перед закрытием было большой удачей. Подходя к дому, он поднял глаза на окна своей квартиры. В зале горел свет. Значит в гости зашёл Володя. Бабушки у подъезда привычно поджали губы и милостиво кивнули. Вежливо кивнув в ответ, Никита постарался как можно быстрее нырнуть в подъезд. Вроде никогда не ссорился, не конфликтовал с соседями, но почему-то постоянно казалось, что старушки с подозрением провожают его взглядами.
Открыв дверь квартиры, он прошёл на кухню. В белом пространстве холодильника ничего не изменилось. И хотя мышка из анекдота ещё не повесилась, но. Никита в очередной раз подумал, что при такой жизни, есть все шансы умереть от голода. Неясное сопение из зала показалось странным. Поставив на плиту кастрюлю с водой, он прошёл в зал. Володя лежал на диване, уткнувшись носом в яркую думочку.
–– Что-то случилось? – поинтересовался Никита, хлопая по протянутой руке друга.
–– Мама сказала, чтобы пришёл на ужин.
–– Ну и в чём проблема?
–– Пойдём вместе, – жалобно попросил Володя, поднимаясь с дивана.
После переезда в Краснореченск, Никита долго не мог заставить себя навестить маму Володи и Валеры. И дело было даже не в том, что рядом жили знакомые, которые могли опознать его, как Режиссёра Грыню. Зайдя как-то на пять минут к другу, он потом несколько дней не мог избавиться от морального дискомфорта. Казалось, это была не квартира, а мавзолей. Все стены пестрели портретами Валеры, на полочках стояли любимые чашки Валеры, детские игрушки Валеры, на крючках развешены пинетки, шапочки, соски, в рамочках табели успеваемости за все годы, дневники… И всё мятое, с размытыми от слёз потёками. Да и сама Оксана Семёновна в пятьдесят лет выглядела неухоженной старухой, неразговорчивой и постоянно сбивающейся на плач. Опухшие выцветшие глаза женщины терялись в чёрных кругах, глубокие морщины кривыми тропинками прорезали коричневую, сухую кожу щёк.
Никита даже не подозревал, что мама друга может быть иной.
Сегодня же на кухне хозяйничала совсем другая женщина. Оксана Семёновна словно перешагнула какой-то невидимый рубеж и перешла на новый виток жизни. Тонкие волосы, старательно выкрашенные в светлый, чуть рыжеватый цвет, были завиты в некое подобие локонов, но главное, с её лица не сходила счастливая улыбка. Почему-то именно эта улыбка заставила Никиту вздрогнуть.
Кухня щекотала ноздри ароматами наваристого куриного супа и котлет. Вынимая из пакета бутылку «Пепси-колы», сырокопчёную колбасу и кусок голландского сыра, купленного в дорогом ночном супермаркете, Никита бросал косые взгляды на большую фотографию Валеры, стоявшую на столе. Он помнил это фото в первичном виде. На нём были изображены Володя и Валера в тот день, когда уходили в армию. Лысые, лопоухие, счастливые. Маленький чёрно-белый снимок, который Валерка, вместе с остальными фотографиями носил в своём «семейном» альбоме. Теперь фотография была обрезана и лицо Валеры увеличено так, что изображение потеряло чёткость. Глядя, как женщина кладёт на стол четыре прибора, Никита переглянулся с Володей. Для кого предназначен четвёртый прибор, он понял сразу. И так же сразу понял, почему друг боялся идти в гости к матери один.
–– Давай, Никита, твою тарелку, – весело щебетала Оксана Семёновна. – Ешь, пока горячий. Вас ведь не дождёшься в гости. Вечно занятые. Спасибо, хоть Валерочка меня не оставляет. Володенька, нарежь хлеба. Ты же знаешь, что Валера без хлеба не ест.
Глядя, как Оксана Семёновна поставила рядом с фотографией сына тарелку супа, Никита успокаивающе сжал локоть друга. Под кожей щёк Володи перекатывались крупные колючие желваки, одеревеневшая рука набирала ложку супа, несла её ко рту и пыталась засунуть в сведённые судорогой губы. За столом повисло неловкое молчание. Залпом выпив стакан «Пепси-колы», Никита, снова поднял глаза на фотографию Валеры. Да, тот даже пельмени ел с хлебом. Даже арбуз.
–– Тёть Оксана, – неожиданно захохотал Никита, стараясь протолкнуть образовавшийся в горле ком. – Не разрешайте Валерке лопать столько хлеба. У него уже щёки на плечах лежат.
–– Ты заметил? – восторженно всплеснула руками Оксана Семёновна. – Валерочка и правда поправился. Но, это не потому, что много хлеба ест, а потому что жизнь размеренная. Семья, Агаша… Не то, что вы, оболтусы. Когда уже женитесь?
–– Не любят нас девушки, тёть Оксана. Мы уж и так, и сяк, а им всё таких, как Валерка подавай. – Никита поднялся из-за стола, вытер салфеткой губы. – Всё, убегаю. Спасибо, что накормили, а то мы скоро от ветра качаться начнём. До свиданья, тёть Оксана. Валерка, – Никита дал щелбана по стеклу на фотографии, – семье привет. И не лопай столько хлеба, а то Олька сбежит от тебя.
–– Я тоже, пожалуй, пойду, – поднялся с табуретки Володя.
–– Сидеть, – по-военному строго прошептал Никита. – И общаться с семьёй. И с Валеркой.
Когда за Никитой закрылась дверь, Володя почувствовал себя ещё хуже. Незаметно разглядывая покрытое морщинками лицо матери, он хлебал суп, не зная, как себя вести.
–– Хорошо, что наконец-то мы собрались втроём, – улыбнулась Оксана Семёновна. – Давно хотела с вами поговорить, да всё времени не было. Ты уж прости меня, Володенька, может иногда я Валерочке уделяю больше внимания, но это не потому, что отношусь к нему как-то по-другому, просто жизнь так сложилась. Когда вам исполнилось три месяца, Валера попал в реанимацию со страшными судорогами.
Оксана Семёновна собрала со стола тарелки и аккуратно опустила их в мойку. Достав из шкафчика чистую посуду, разложила по тарелкам пюре, сделала ложкой ямку и щедро полила соусом. Затем выложила по паре горячих ароматных котлет, украсив простенькое блюдо пёрышками молодого укропа.
–– Ты никогда не рассказывала, – растерянно произнёс Володя.
–– Тебе не рассказывала, а с Валерочкой мы часто разговариваем об этом.
Оксана Семёновна теребила в руках старое кухонное полотенце и не знала, как продолжить разговор. Наконец, бросив вещь в корзину для грязного белья, она подошла к окну. Первые звёзды уже зажглись над крышами домов. Задвинув тюлевые шторки, она долго стояла, разглядывая последние блики солнца.
–– Два месяца врачи обследовали Валеру, пытаясь понять причину судорог. Но, сердце оказалось крепкое, желудок работал исправно, исследование на томографе тоже не обнаружило никакой патологии. И получалось, что, при абсолютно здоровом организме, Валерочка медленно умирал. Время шло, судороги повторялись через каждые полчаса. Он уже даже не плакал, только тихо стонал от непрекращающейся боли. Когда нас положили в реанимацию он весил почти шесть килограммов, а уже через месяц стал похож на маленький, обтянутый синей сухой кожей скелетик. Я брала его на руки, а он не только не держал голову, но даже ручки и ножки свисали, словно сломанные веточки. Это было не просто страшно, это убивало. К тому времени он уже почти ничего не ел. Я постоянно молилась, чтобы хоть несколько капель смеси добрались до желудка. Но после каждого кормления всё, что удавалось залить, фонтаном вырывалось назад. Когда первый раз озвучили предполагаемый диагноз у меня внутри всё умерло. Герпетический энцефалит. Ребёнок-овощ. Ребёнок, который никогда не встанет на ноги, никогда не узнает свою мать, никогда не произнесёт ни слова. Это постоянная, непрекращающаяся боль, жизнь на таблетках и ожидание смерти. Врачи предлагали мне написать отказ от Валерочки. Сдать в дом инвалидов. Рассказывали, что там будет хороший уход., профессиональное обслуживание. Но я знала, что никто не будет любить его больше, чем я. Никто не будет носить целую ночь на руках, петь колыбельные и успокаивать его боль. Тогда я поняла, что нам с тобой, Володенька, придётся стать ножками Валеры, его глазами, придётся жить Валериной жизнью. Знала, что будет тяжело, но мы справимся.