– И что такого мы в ней нашли? – спросила она наконец.
– Ты когда-нибудь видела свою мать в сентиментальном или ностальгическом настроении?
– Нет.
– Почему же она сохранила две эти фотографии?
– Хороший вопрос.
На фото были трое мужчин и три женщины, включая Элизабет. Они сидели в одном из углов бара, тесно сдвинув табуреты. Широкие улыбки, чуть остекленевшие глаза. Самым старшим был грузный мужчина, сидевший на левом фланге. Ему можно было дать лет сорок, он носил бачки в стиле «баранья отбивная», с выбритым подбородком, был одет в клетчатый спортивный пиджак, ярко-голубую рубашку и широкий вязаный галстук со слегка ослабленным узлом под расстегнутым воротником. Рядом сидела женщина в фиолетовом свитере с высоким воротом; темные волосы были зачесаны назад и стянуты узлом, крошечный нос приходилось специально искать, подбородок почти отсутствовал. Следующей была худая негритянка с перманентом в стиле «джерикёрл», одетая в белый блейзер с поднятым воротником поверх топа на бретельках; в поднятой к уху руке она держала незажженную белую сигарету. Ее левая ладонь лежала на руке щеголеватого темнокожего мужчины в костюме-тройке бронзового цвета и квадратных очках с толстыми стеклами. Он смотрел в объектив прямым, серьезным взглядом. Справа от него сидел мужчина в белой рубашке с черным галстуком и велюровом пуловере на молнии. Каштановые волосы были расчесаны на пробор, распушены и завивались на висках. Зеленые глаза смотрели игриво и, пожалуй, чуть похотливо. Одной рукой он обнимал мать Рейчел, но все остальные тоже обнимались. На сидевшей с краю Элизабет Чайлдс была волнистая блузка в тонкую полоску, три расстегнутые верхние пуговицы образовывали такой глубокий вырез, какого Рейчел у матери никогда не видела. Волосы, коротко подстриженные в беркширские годы, здесь ниспадали почти до плеч и были, по моде того времени, распушены по бокам. Но даже при всех недостатках тогдашней моды внутренняя сила Элизабет притягивала к ней взгляд. Она глядела на них из своего далекого прошлого так, словно знала, что тридцать лет спустя ее дочь и человек, за которого она, Элизабет, почти вышла замуж, будут вместе изучать ее лицо, пытаясь подобрать ключ к ее душе. Но на фотографии, как и в жизни, подходящих ключей не находилось. Улыбка Элизабет сияла ярче, чем у остальных пятерых, но зато у нее одной глаза оставались серьезными. Она улыбалась потому, что этого от нее ждали, а не потому, что хотела улыбнуться, и это впечатление подтверждалось второй фотографией, снятой за секунды до или секунды спустя после первой.
«После», – заключила Рейчел: на втором снимке кончик сигареты в руке негритянки уже мерцал красным светом. Мать больше не улыбалась, взгляд ее был устремлен на бутылки в баре справа от кассы – с виски, удивленно отметила Рейчел, а не с водкой, которую мать обычно предпочитала. Она не улыбалась, но благодаря этому выглядела более удовлетворенной. На лице лежала печать напряженности, в которой можно было бы усмотреть нечто эротическое, если бы объектом внимания Элизабет были не бутылки. Похоже, камера поймала ее в тот момент, когда она о чем-то мечтала или предвкушала свидание с человеком, вместе с которым собиралась покинуть бар или встретиться чуть позже.
А может быть, глядя на бутылки виски, она просто размышляла о том, что приготовить утром на завтрак. Рейчел со стыдом осознала, что фантазирует сверх меры, напрасно пытаясь отыскать в снимках дополнительный смысл.
– Это смешно, – бросила она и пошла за бутылкой вина, стоявшей на столе.
– Что смешно? – спросил Джереми. Он разглядывал обе фотографии, поместив их рядом.
– Можно подумать, что мы ищем на снимках его.
– Да, мы ищем на снимках его.
– Просто зашла в бар вместе с университетскими друзьями, и все.
Рейчел наполнила бокалы и поставила бутылку на стол между ними.
– Я прожил с твоей матерью три года и видел у нее только твои фотографии. Ни одной другой. А теперь вижу два снимка, которые она все эти годы прятала и не показывала мне. Почему? Что в них такого особенного? Я думаю, здесь снят твой отец.
– Может, ей было приятно вспоминать этот вечер, и больше ничего.
Джереми приподнял одну бровь.
– А может, она просто забыла об этих фото, – продолжила Рейчел.
Бровь приподнялась еще выше.
– О’кей, – сдалась она. – Твое предположение.
Он указал на мужчину в велюровом пуловере, сидевшего рядом с Элизабет.
– Смотри, глаза такого же цвета, как у тебя.
Разумно. Глаза зеленые, как у Рейчел, только более насыщенного оттенка – в ее собственных зелень лишь намечалась, они казались почти серыми. Волосы каштановые, как у нее. Форма головы очень похожа, нос примерно такой же по величине. Правда, подбородок заостренный – у Рейчел он был скорее квадратным. Но у матери он тоже был квадратным: можно было сказать, что Рейчел унаследовала подбородок от матери, а глаза и волосы – от отца. Несмотря на несколько порнографические усики, он был красив, но в нем ощущалось что-то легковесное, а легковесность, кажется, никогда не привлекала Элизабет. Джереми и Джайлз, возможно, не были самыми яркими примерами внешней мужественности среди мужчин, которых встречала Рейчел, но в обоих чувствовался прочный стержень, а незаурядный интеллект сразу бросался в глаза. А у мужчины в велюре был такой вид, словно он собирается объявить победительницу конкурса красоты среди молодых девушек.
– Он не похож на мужчину ее мечты, – заметила Рейчел.
– А я похож? – откликнулся Джереми.
– В тебе есть основательность, – ответила она. – Мать ценила основательность очень высоко.
– Но этот не подходит. – Джереми постучал пальцем по упитанному мужчине в кричащем спортивном пиджаке. – И этот тоже. – Палец переместился на негра. – Может быть, тот, кто фотографировал?
– Фотографировала женщина.
С этими словами Рейчел указала на отражение в зеркале: женщина с копной каштановых волос, выбивающихся из-под разноцветной вязаной шапочки, обеими руками держит фотоаппарат.
– А, да.
Рейчел стала разглядывать других людей в баре, случайно попавших на чужую пленку. За стойкой сидели двое пожилых мужчин и пара среднего возраста. Бармен у кассы отсчитывал сдачу. На пороге бара застыл входящий внутрь мужчина помоложе, в черном кожаном пиджаке.
– А как насчет него? – спросила она.
Джереми поправил очки и склонился над фотографией:
– Плохо видно. Подожди-ка.
Он встал, направился к холщовому рюкзаку, который повсюду таскал с собой во время научных изысканий, и извлек оттуда большую лупу, служившую также в качестве пресс-папье. При увеличении стало видно: человек в кожаном пиджаке чем-то удивлен и чуть ли не испуган из-за того, что ненароком вторгся на фотосессию. Кожа у него оказалась довольно темной – латиноамериканец или, может быть, индеец. Этническим особенностям внешности Рейчел ни то ни другое не соответствовало.
Джереми переместил лупу на человека в велюре. Цвет глаз определенно был таким же, как у Рейчел. Как говорила ее мать? «Ищи себя в его глазах»? Рейчел смотрела на увеличенные глаза мужчины, пока изображение не стало расплываться. Она отвела взгляд, передохнула и снова воззрилась на мужчину.
– Это мои глаза? – спросила она.
– Цвет твой, – ответил Джереми. – Форма другая, но ты ведь унаследовала костную структуру у Элизабет. Хочешь, сделаю пару звонков?
– Кому?
Он положил лупу на стол.
– Давай сделаем следующий шаг и предположим, что это ее приятели-аспиранты из Университета Джонса Хопкинса. Если это так, найти их всех, скорее всего, нетрудно. Если не так, мы всего лишь позвоним нескольким друзьям, которые работают там.
– Хорошо.
Джереми переснял обе фотографии на телефон, проверил, хорошо ли они получились, и сунул телефон в карман. У дверей он обернулся и спросил:
– Ты в норме?
– Да. А что?
– Ты как-то вдруг сникла, по-моему.
Она не сразу нашла что сказать.
– Ты не мой отец.
– Это так.
– Очень жаль. Иначе отец у меня был бы просто молоток. И мы бы покончили со всей этой канителью.
Джереми тщательно поправил очки: как Рейчел заметила еще раньше, он делал так, когда чувствовал себя неуютно.
– Молотком меня еще не называли.
– Вот поэтому ты и есть молоток, – сказала она и поцеловала его в щеку.
Впервые за два года она получила электронное письмо от Брайана Делакруа – короткое, всего три строчки. В нем он хвалил серию статей Рейчел, вышедших две недели назад и посвященных выдвинутым против Массачусетской службы пробации[10] обвинениям в откатах и попустительстве. Возглавлявший службу Дуглас («Дуги») О’Хэллоран управлял ведомством как личной вотчиной, но теперь, благодаря расследованию Рейчел и ее бывших коллег по «Глобу», окружной прокурор готовился предъявить ему обвинение по всей форме. Когда Дуги случайно столкнулся с Рейчел в коридоре, писал Брайан, то выглядел так, будто наложил в штаны.
Она поймала себя на том, что расплывается в улыбке.
«Приятно сознавать, что Вы существуете на свете…» – писал он.
«И я рада получить известие от Вас», – хотела она написать в ответ, но тут увидела постскриптум:
«Собираюсь снова пересечь южную границу. Возвращаюсь в Новую Англию. Не порекомендуете место по соседству, где можно остановиться?»
Она тут же отыскала его в Гугле, чего до сих пор сознательно избегала. Фотография была только одна, слегка зернистая и расплывчатая, переснятая из статьи в «Торонто сан», где описывался благотворительный концерт 2000 года. Он стоял в нелепом смокинге, повернув голову в сторону. Подпись под снимком гласила: «Потомственный лесоторговец Брайан Делакруа Третий». В сопроводительной статье говорилось, что он «замкнут» и, «как всем известно, скрывает свою личную жизнь от посторонних», окончил Университет Брауна и получил степень магистра экономики в Уортонском колледже. Сделавшись магистром, он…
«…Стал частным детективом в Чикопи», – мысленно закончила предложение Рейчел. Она улыбнулась, вспомнив его клетушку. «Золотой мальчик» попытался сойти с колеи, проложенной для него поколениями предков, но оказался недоволен сделанным выбором. Такой серьезный, такой честный… Если бы она обратилась в другое агентство и попала к другому сыщику, с ней неминуемо произошло бы то, о чем предупреждал Брайан – ее обобрали бы до нитки.