За продуктами она выходила, но только в те часы, когда супермаркет пустел. Лучшим временем было семь часов утра в четверг, когда поддоны с плотно упакованными в обертку продуктами еще стояли посреди проходов, между отделами молочных продуктов и холодных закусок шла перебранка, а кассирши, отложив в сторону кошельки, пили из бумажных стаканчиков кофе от «Данкин»,[21] зевали и ругали погоду, транспорт, своих невыносимых детей и невыносимых мужей.
Когда Рейчел надо было подстричься, сделать маникюр или педикюр, она старалась записаться к мастеру так, чтобы стать последней в очереди. Почти все остальное можно было добыть через интернет. Стремление не показываться на глаза людям, чтобы избежать пристальных взглядов и тесно связанных с ними выводов в отношении себя, переросло в привычку, граничившую с манией. Прежде чем окончательно и официально расстаться с Рейчел, Себастьян полгода спал в комнате для гостей, а перед этим, летом, ночевал на своем катере, стоявшем на Саут-Ривер; река текла по равнине, затапливаемой океанскими водами во время прилива. Все выглядело логично: Себастьян, видимо, никогда не любил ее, да и вообще не любил никого – только свой катер. Но вместе с Себастьяном исчезла и причина, по которой Рейчел собиралась оставить этот дом: она хотела отгородиться от Себастьяна и его тлетворного невнимания к ней.
Но с приходом весны с улицы вновь стали доноситься приятные неторопливые голоса, крики детей, скрип детских колясок на тротуарах, хлопанье сетчатых дверей. Дом Рейчел и Себастьяна находился в тридцати милях к югу от Бостона, в Маршфилде. Город был приморским, но дом отстоял от побережья на милю, и Рейчел это нравилось – она недолюбливала океан. Себастьян же, разумеется, обожал море и в начале их знакомства даже учил ее плавать под водой с аквалангом. В конце концов Рейчел созналась, что не любит погружаться в жидкость, где всевозможные существа следят за ней хищным взглядом: она просто переборола страх, желая доставить ему удовольствие. Тогда Себастьян обвинил ее в притворстве: мол, она хотела поймать его на крючок. Рейчел возразила: на крючок ловят то, что хотят съесть, а он уже давно не вызывает у нее аппетита. Конечно, это было нехорошо, но их отношения стремительно рушились, говорилось много нехороших вещей. Решив наконец развестись, они договорились, что продадут дом и поделят выручку, а Рейчел потом подыщет себе жилье.
Это вполне устраивало Рейчел. Она скучала по городу, и жизнь на природе ее не прельщала. Кроме того, даже в большом городе скандальная известность мешала ей жить спокойно, а в маленьком, где все глядящие на тебя так или иначе заражены провинциализмом, это было просто невыносимо. Недели две назад произошел неприятный случай на заправке. Уже свернув на автостанцию с опустошенным досуха баком, Рейчел увидела, что это станция самообслуживания. Из продуктового магазина «Фуд март» вышли три школьницы, казалось готовые прямо сейчас принять участие в реалити-шоу: бюстгальтеры пуш-ап, брюки для йоги, граненые скулы. Они направились к юнцу в облегающей спортивной фуфайке и продырявленных джинсах, заправлявшему бензином старый джип «лексус». Заметив Рейчел, девицы стали пихать друг друга локтями и шептаться. Когда Рейчел обернулась к ним, одна из девушек покраснела и отвела взгляд, но две другие удвоили свою активность. Брюнетка, облаченная в персиковые тона, сделала вид, будто пьет что-то из бутылки, а ее блондинистая подруга сморщилась в притворном рыдании и стала заламывать руки, словно пыталась стряхнуть с них водоросли.
– Ну перестаньте, – сказала третья, но сама тут же фыркнула. Смех изливался с их красиво-уродливых губ с неудержимостью блевотины после чрезмерной дозы ликера «Калуа», принятой в пятницу вечером.
С тех пор Рейчел не выходила из дома. Продукты почти закончились, вино тоже. Потом закончилась водка. Она просмотрела все сайты, которые стоило просмотреть, и все телешоу, которые были для нее интересны. Затем позвонил Себастьян и напомнил, что дело о разводе будет слушаться в суде 27 мая, в четверг, в 15:30.
Рейчел приняла презентабельный вид и отправилась в город. Лишь выехав на 3-ю скоростную автомагистраль, она поняла, что уже полгода не ездила по автострадам. Другие автомобили газовали и мчались вперед в едином порыве, кузова их сверкали, как лезвия ножей на ярком солнце. Они вонзались в пространство вокруг нее, накатывали на нее, тормозили; хвостовые огни напоминали налитые яростью глаза. «Отлично, – подумала Рейчел, когда тревога схватила ее за горло и проползла по коже до корней волос, – теперь я боюсь даже водить машину».
Все-таки ей удалось добраться до города, – казалось, что она решила серьезную проблему. Конечно, не надо было садиться за руль, чувствуя себя такой уязвимой и истеричной, но она справилась. И никто не узнает об этом. Выйдя из гаража, она перешла Нью-Чардон-стрит и в назначенное время явилась в Саффолкский суд по семейным делам и делам о наследстве.
Судебное заседание чем-то очень походило на их свадебную церемонию и на самого Себастьяна – такое же сухое и формальное. Когда все кончилось и их союз официально расторгли, в соответствии с законами Содружества,[22] она повернулась к Себастьяну, новоиспеченному бывшему мужу, думая, что они обменяются взглядами – как два солдата, довольные тем, что покидают поле боя без оторванных рук и ног, или просто как два вежливых человека. Но увидела лишь спину Себастьяна, который направлялся к выходу, твердо и решительно, с высоко поднятой головой. Он исчез, и теперь все в зале смотрели на нее – кто с жалостью, кто с презрением.
«Вот какой я стала, – подумала она, – жалкой и презираемой».
После выезда из гаража достаточно было сделать два правых поворота и слиться с потоком, мчавшимся по 93-й Южной автомагистрали в сторону ее дома. Но при мысли обо всех этих автомобилях, несущихся в одну сторону, тормозящих, разгоняющихся, резко переходящих с одной полосы на другую, Рейчел повернула на запад, к центру города, и, миновав Бикон-Хилл и Бэк-Бэй, доехала до Саут-Энда. Она вела машину спокойно, кроме одного момента, когда около перекрестка ее начал обходить «ниссан»: у нее сразу вспотели руки. Покружив всего несколько минут, она нашла место для парковки, что в этом районе было редчайшей удачей. Припарковавшись, Рейчел продолжала сидеть в машине, напоминая себе, что надо дышать. За это время ей пришлось дважды отмахнуться от водителей, думавших, что она собирается отъехать.
– Выключи тогда свой долбаный мотор! – крикнул ей водитель второй машины и укатил, оставив за собой вонь горелой резины, напоминавшую запах отрыжки курильщика.
Оставив автомобиль, Рейчел побродила по округе без особой цели, однако с подспудной мыслью о том, что поблизости есть бар, в котором они как-то раз неплохо посидели. Тогда она еще писала для «Глоба». Ходили слухи, что серию ее статей о жилищном проекте «Мэри Эллен Маккормак»[23] собираются выдвинуть на Пулицеровскую премию. Не выдвинули (хотя она получила премию Хораса Грили и премию Пен-клуба за выдающееся мастерство в исследовательской журналистике), но это ее тогда не волновало. Рейчел знала, что хорошо поработала: этого было достаточно.
Старомодный бар с красной дверью назывался «Кенниллис тэп»[24] и находился, если ей не изменяла память, в одном из последних нереконструированных кварталов. Само название осталось от тех времен, когда ирландским барам еще не принято было давать имена с литературным или историческим подтекстом, вроде «Сент-Джеймсских ворот»,[25] «Елисейских Полей» или «Острова Статуй».[26] Рейчел не сразу нашла красную дверь, потому что вместо прежних «тойот» и «вольво» здесь были припаркованы «мерседесы» и «рейнджроверы», а крепкие решетки на окнах были заменены филигранными, согласно возросшим эстетическим запросам. «Кенниллис» находился на прежнем месте, но меню теперь вывешивали на улице: вместо прежних палочек из моцареллы и жареных во фритюре куриных грудок – свиные окорока и тушеная капуста.
Рейчел прошла прямо к свободному табурету в дальнем конце стойки, около того места, где толклись не занятые работой официанты, и, когда бармен подошел к ней, она заказала водку со льдом и спросила, не имеется ли у них свежей газеты. Одета она была в серую кофту с капюшоном поверх белой футболки с вырезом и темно-синие джинсы. На ногах – черные туфли без каблуков, такие же поношенные, как и все остальное. Но это не имело значения. Сколько бы ни говорили о прогрессе, о равных правах, о постсексистском поколении, если женщина выпивала в баре в одиночестве, все взгляды устремлялись на нее. Она читала «Глоб» и попивала водку, не поднимая головы и стараясь не выпускать из груди гадкого воробья, порывавшегося бить крыльями.
Бар был заполнен лишь на четверть, и это было хорошо, но посетители оказались гораздо моложе, чем она ожидала, и это было плохо. Из старых завсегдатаев явились только четверо чудаковатых стариканов, которые сидели за поцарапанным столом у входа во второй зал и время от времени выходили покурить. Наивно было бы ожидать, что в этом сверхпродвинутом районе Бостона любители запивать виски пивом устоят против тех, кто предпочитает крепкие напитки в чистом виде.
Завсегдатаи, начинавшие пить днем и высмеивавшие привычку мешать пиво «Пабст блу риббон» или «Гансетт» с чем-нибудь другим, редко смотрели шестичасовые новости. Люди помоложе тоже не смотрели новости в прямом эфире, но могли записать их на цифровое устройство или просмотреть видео позже на своем ноутбуке. И несомненно, они регулярно заглядывали на YouTube. Прошлой осенью ролик с оскандалившейся Рейчел распространился, как эпидемия, по экранам телевизоров. В первые двенадцать часов поступило восемьдесят тысяч звонков от телезрителей; в течение суток показали семь повторов, а также мэш-ап с Рейчел, которая моргала, обливалась потом, заикалась, ловила ртом воздух. Фоном поставили песню Бейонсе «Пьяная любовь»