[726]. В ходе обстрела Сокола калеными ядрами 10–11 сентября враги зажгли крепостную стену, начался пожар. Русские, отчаявшиеся защитить крепость, через ворота со стороны Нищи сделали попытку выйти из города. Попыток, видимо, было несколько: конница стремилась прорваться через боевые порядки противника и уйти на Псковскую дорогу, но конников настигли и перебили. Другая часть пыталась прорваться через ворота, ведущие к Нище, столкнулась с немцами, не смогла выйти из города и тогда опустила воротную решетку («гирсу»), отрезав немецкий отряд, успевший войти в город. Началась страшная взаимная резня среди охваченных пламенем зданий. Обе стороны понесли большие потери, немецких наемников погибло до 500 человек. Их товарищи продолжали атаковать город с внешней стороны. Крепость пала, гарнизон частично погиб, частично был рассеян по окрестным лесам и искал спасения в бегстве[727]. Русских, по литовским источникам, погибло около 4000–5000. В боях у стен Сокола погибли воеводы Борис Шеин, Андрей Палецкий, Михаил Лыков, Василий Кривоборский. В плен попали Шереметев и атаман донских казаков Мясоед. У литовцев погибли ротмистры Каменский, Высоцкий, Якоб Свецинский, Якоб Борнковский, Михаил Ключевский.
С боями под Соколом связан известный эпизод: литовцы вырезали у убитых тучных русских из животов жир, из которого потом делали лекарство от ран. На Руси это было воспринято как поругание трупов и признак язычества («волхования»). Сам царь Иван Грозный писал королю Стефану: «Мертвым поругалися беззаконным обычаем, чево ни в безверных не слыхано: убьют ково на бою да покинут, ино то ратной обычей; а твои люди собацким обычеем делали, выбирая воевод и детей боярских лутчих мертвых, да у них брюха възрезывали, да сало и жолчь выимали как бы волховным обычеем»[728].
6 октября полоцкий воевода Миколай Дорогостайский-Монивид взял Сушу. За добровольную сдачу города весь гарнизон, 6000 человек, был отпущен с оружием в руках. В качестве трофеев противнику досталось 21 орудие, 136 гаковниц, 123 большие пищали-ручницы, 100 бочек пороху и почти 4800 пуль[729].
В это же время оршанский староста Филон Кмита с литовским рыцарством и казаками громил окрестности Смоленска, сжег множество мелких сел и деревень (В. Новодворский называет фантастическую цифру в 2000)[730], предместье Смоленска, угнал огромные стада скота. Константин Острожский и брацлавский каштелян Михаил Вишневецкий перешли Днепр, осадили Чернигов, спалили «место черниговское». Были распущены загоны по Северской земле до Стародуба, Радогоща и Почепа.
Речь Посполитая ликовала. Новый король принес ей славу военных побед над заклятым врагом — московитами. В восхвалениях своего обожаемого монарха польские поэты и писатели не знали удержу. Ян Янушевский написал похвалу Стефану на Полоцкое взятие. Он называл победу польского оружия величайшим в истории «триумфом». Увлекаясь, автор писал, что король «укротил неистового Буцефала», «прошел между Сциллой и Харибдой и привел свой корабль в тихую гавань». Стефан подобен Александру Македонскому, Цезарю и Карлу Великому, вместе взятым[731]. Таким образом, Полоцкая победа 1579 г. была поставлена в один ряд с подвигами великих античных и средневековых полководцев.
Ян Замойский говорил, что эта победа как бы лишила Ивана Грозного всей предыдущей военной славы: «Мы одержали столь славную победу над неприятелем, которого все страшились вследствие высокого мнения о его могуществе и о его воинской доблести, о его победах над другими народами; никто не думал, что он сам может быть побежден. Случилось, однако, по особенной милости Божией, то, что неприятель не только побежден, но лишен Полоцка, который будет служить вечным памятником этой победы, лишен славы своих прежних побед; все его трофеи, какие он только получил в продолжение стольких лет над Ливонцами, Шведами, над покоренными Казанцами и Астраханцами, над Татарами и Турками, пытавшимися было соединить Дон с Волгою и Каспийское море с Черным, над другими воинственными и дикими народами, все эти трофеи с него сняты этою победою; их будут нести впереди при настоящем триумфальном военном торжестве»[732].
О взятии Полоцка был немедленно выпущен целый ряд листков информационно-пропагандистского характера[733]. В них подробно рассказывалось об осаде с указанием имен воевод, размеров войска, описанием боевых действий. Особо подчеркивалась выдающаяся роль польского короля Стефана — организатора побед над тираном-Московитом. Некоторые листки были подписаны именем короля. Все это должно было произвести впечатление на европейского читателя.
В Падуе в 1580 г. вышла поэма о взятии Полоцка, автором которой был выпускник Виленской иезуитской коллегии Базель Гиацинт[734]. Она была посвящена прославлению подвига Батория и его полководцев, прежде всего Николая Радзивилла Рыжего. Панегирическое сочинение состоит из прозаического посвящения Радзивиллу и стихотворной 50-страничной поэмы, содержащей традиционный дискурс освободительной борьбы против московского тирана. В памятнике также присутствует сарматский дискурс. Про само взятие Полоцка сказано немного, в основном присутствуют общие панегирические мотивы.
В Варшаве в 1580 г. вышла небольшая «песня» Яна Кохановского на взятие Полоцка. Она была посвящена Яну Замойскому. Иван Грозный назван «тираном полночной стороны» (т. е. северным), который «зовется грозным», но «утекает» от победоносной польской армии[735]. Кохановский прославляет непобедимого Батория и говорит, что победой под Полоцком он стяжал себе славу.
Пропагандисткий удар, нанесенный России в результате взятия Полоцка 1579 г., оказался успешным и эффективным. Настолько, что в Европе создаются первые сборники, посвященные Московской войне[736]. Вербовщики европейских наемников в армию Стефана Батория не испытывали недостатка в желающих отправиться в Россию повоевать — кто ради добычи, кто за торжество истинного христианства. Европа превозносила польского короля — ее спасителя — от московских варваров и схизматиков. Добро торжествовало над злом, и это говорило, что завершающий акт драмы с «тираном Васильевичем» в главной роли уже не за горами. Объявленная европейскими интеллектуалами «Московская война» в том виде, в котором она разворачивалась на страницах западной пропагандистской литературы, могла иметь только один исход — победу «христианского мира» и посрамление московитов.
Правда, где есть герои и победители, всегда появляются и завистники. Как ни странно, победа Батория увеличила и число его противников в Речи Посполитой. Король награждал командиров, наиболее отличившихся в боях под Полоцком, — а это большей частью были венгры. Данные награды вызвали страшное раздражение среди польской и особенно литовской шляхты, куда менее доблестной на полях сражений, зато считающей, что Баторий должен поощрять прежде всего «посполитство», польских и литовских панов. Каждый захудалый шляхтич был убежден, что король обязан своим избранием лично ему — ведь он бы мог отдать свой голос и за другого. Паны ждали дождя наград, почестей, привилегий. А вместо этого получили набор в войска, повышенное обложение налогами на нужды армии да еще и явное пренебрежение шляхетской демократией (что в условиях военного времени было правильным и полностью оправданным).
Поэтому завистники и клеветники исходили злобой. По стране пошли слухи, что Стефан будет возвышать только иностранцев, а коренные народы, «посполитство», останутся ни с чем. Когда Баторий по делам поехал во Львов, то тут же был пущен слух, что он украл казну и теперь хочет бежать в свою Венгрию. Клеветники стремились внести склоки в семейную жизнь короля, нашептывая Анне Ягеллонке, что Стефан ее непременно бросит, так как считает ее слишком старой.
Раздавались даже высказывания, что победой над Россией Стефан может поставить Речь Посполитую на грань катастрофы. Если вдруг мы победим московитов и присоединим их к своему государству (а именно такой исход войны паны уже воображали в своих горячих головах), то не будет ли от этого хуже Польше и Литве? Ведь этими невежественными русскими надо будет управлять, надо будет их кормить и т. д. Канцлер Ян Замойский даже был вынужден произнести перед сеймом особую речь, в которой обосновывал необходимость завоевания России для нужд Польши. Он заявил: «Положение нашего государства, мне кажется, таково, что если только мы хотим… сохранить настоящее положение республики, то совершенно необходимо присоединить к ней какое-нибудь новое королевство». И Россия прекрасно подходит на эту роль. Замойский пригрозил смутьянам, сеющим мятеж, королевскими карами: «Пусть никто не рассчитывает злословием и особенно запоздалыми стараниями произвести смуту, выслужить себе те награды, какие даются за доблесть и честные заслуги».
На Руси же потеря Полоцка произвела крайне удручающее впечатление. В ответной грамоте, посланной с литовским гонцом Богдном Проселком, принятым при дворе Ивана Грозного в конце ноября 1579 г., о взятии Полоцка упоминается очень кратко: об этом «…ныне говорити несть потреба»[737]. Редкий случай, когда царю Ивану нечего было сказать.
Больше всего пугало то, что часть войска сложила оружие без боя. Поскольку армия «богоизбранного» царя по определению проигрывать не могла (это сразу же ставило бы вопрос: действительно ли «богоизбран» ее государь), то Иван Грозный нашел очень простое объяснение военных неудач: во всем якобы виноваты изменники. Мнительность и подозрительность царя резко выросли. Он был убежден, что Полоцк мог бы сопротивляться, но город Баторию «здали Петр Волынской да стрельцы»