— Я так подавлена, — произнесла Челси в самом начале встречи однажды вечером в конце апреля.
— Из-за нити? — спросила Мора.
— Нет, — вздохнула Челси. — Хотя да. Но сегодня все еще хуже, потому что отменили «Анатомию страсти».
— Этот сериал тянется целую вечность, если я ничего не путаю, — откликнулся Террелл.
— Вот именно! И потому отменять его вот так — безумие! Все закончилось ни с того ни с сего. Говорят, кто-то из главных актеров, должно быть, получил короткую нить и уволился.
— Ну что ж, можете теперь следить за мной, я работаю в больнице, — улыбнулся Хэнк. — Хоть и не могу обещать пылких романов.
— Вы слышали, что «Спайс Герлз» собираются снова петь вместе? — спросила Леа. — Ходят слухи, что одна из них получила короткую нить и хочет отыграть воссоединение до того, как… ну, вы понимаете…
Как бы ни снедало ее любопытство, Мора не могла не испытывать жалости к людям, которых они обсуждали. Конечно, актеры сами выбрали такую жизнь, но разве можно вот так обсуждать чужие нити и судьбы? Сплетни и домыслы в те дни были нарасхват, и не только об актерах и певцах. В очередях универмагов, в кино, пока крутили перед фильмами рекламу, за столиками в ресторанах люди гадали о длине чьей-нибудь нити. Увольнение с работы, помолвка, необычайная скрытность на вечеринке — все могло быть истолковано в пользу любой нити, длинной или короткой. «Они утверждают, что не смотрели, какая нить им досталась, но я-то знаю, что это неправда» — таков был популярный рефрен. «Интересно, что говорят обо мне, — подумала Мора. — Что говорят те, кто не знает о моей нити». «И хуже всего, — продолжала размышлять она, — они сами были в этом виноваты. Сами навлекли на себя сплетни».
Еще до появления коробок с нитями традиционные границы частной жизни рухнули, общество требовало чрезмерного распространения информации и привыкло к нему. Мора, как и многие другие, размещала в интернете одну фотографию за другой: роскошные обеды и ужины, вид из окна офиса, выходные на пляже с Ниной, — каждая из них побуждала совершенно посторонних людей все глубже заглядывать в чужую жизнь, ожидая от окружающих определенной степени прозрачности. Пока наконец даже первый взгляд на нить — то есть нечто очень личное, интимное — не превратился в еще одно событие, о котором желали знать посторонние наблюдатели.
Если бы нити появились в любом другом веке, рассуждала Мора, никто бы не осмелился спросить, что вы получили в коробке, оставив каждого скорбеть или праздновать в одиночку, за закрытыми дверями и задернутыми шторами. Но не сейчас, не в нашу эпоху, когда вражда и флирт разыгрываются в интернете, когда семейные события, профессиональные достижения и личные трагедии выставляются на всеобщее обозрение. Знаменитости на вопросы о нитях отвечали уклончиво. Спортсменов расспрашивали об их «далекоидущих планах». Тексты песен безжалостно изучались в поисках намеков на сообщение, связанное с длиной нитей. Походы в бар и вечеринки оказались неожиданно опасными: друзья и коллеги выпытывали друг у друга пьяные признания. Члены королевской семьи, дети-знаменитости, сыновья и дочери политиков — все, кто имел несчастье в двадцать два года оказаться в центре внимания, проснулись в то роковое утро под любопытным взглядом объективов папарацци, стремящихся запечатлеть реакцию известных личностей и заработать свой миллион. Публика требовала информации и зрелищ.
— У меня есть идея, — сказал Шон, отрывая Мору от размышлений. — Хочу сегодня попробовать кое-что новенькое. И прошу вас выслушать меня без предвзятости.
Мора взглянула на сидящего рядом Бена.
— Ну держись! — прошептала она.
— Уже держусь, — он улыбнулся.
— Некоторые мои коллеги, ведущие других групп, говорили о том, что не всем удобно делиться мыслями вслух, что совершенно естественно, — продолжил Шон. — И хотя я надеюсь, что здесь, у нас, каждый может без опаски высказаться, я все же думаю, что будет полезно попробовать по-другому делиться мыслями.
Шон достал из своего рюкзака два больших желтых блокнота, а за ними и дюжину синих ручек.
— Разбирайте ручки, прихватите по нескольку листов бумаги и напишите письмо.
— Письмо должно быть адресовано кому-то конкретному? — спросил Нихал, как старательный ученик.
— Нет, — Шон покачал головой. — Вы можете адресовать письмо своему нынешнему «я», своему прошлому «я» или себе в будущем. Или другому человеку, которому хотите что-то сказать. Или просто берите ручку, бумагу — и начинайте писать. А через десять минут посмотрим, что получится.
— По мне, так пустая трата времени, — пробормотал Карл.
Блокноты передали по кругу, и Мора уставилась на чистый лист у себя на коленях. «Нине это задание понравилось бы, — подумала Мора. — У нее гораздо лучше получается облекать мысли в слова».
«Дорогая Нина», — написала она.
А дальше дело застопорилось. В мире слухов и назойливых незнакомцев Нина была единственным человеком, который действительно заслуживал того, чтобы знать жизнь Моры до мелочей, и в последние два года Мора делилась с подругой почти всем.
И ни одно полночное признание их не разлучило.
Нину не тревожил ни беспокойный характер Моры — за семь лет она сменила пять мест работы, от галереи в центре города до помощника мэра в избирательной кампании и краткой карьеры в стартапе, который внезапно распался, — ни наличие в прошлом множества близких подруг, их было столько же, сколько и карьер. Пока Мора прыгала от одной избирательной кампании к другой, от интрижки к интрижке, Нину вовсе не мучило похожее беспокойство. Она работала в одном и том же журнале, в который пришла, окончив колледж, и до встречи с Морой у нее было два довольно скучных романа, а интрижек на одну ночь и вовсе ни одной. Обо всем этом Нина говорила почти со стыдом, как будто извиняясь за свою скучную жизнь, не расцвеченную приключениями. Однако Мору это восхищало. Нина была верна — большая редкость в те времена.
После того как они открыли свои коробки, Мора предложила Нине расстаться. Но подруга отказалась.
— Я знаю, что ты меня любишь, — сказала тогда Мора, — но мне осталось жить лет десять или даже меньше, а ты еще можешь встретить кого-то, с кем не жаль провести остаток жизни.
Нина была потрясена.
— Я действительно люблю тебя и никогда не брошу.
Мора предложила Нине подумать.
— Ты не должна чувствовать себя виноватой, — она нежно взяла Нину за руку. — Я ни за что не стану тебя винить.
Но Нина не сдалась.
— Мне не о чем раздумывать, я и так знаю, что чувствую и чего хочу.
В поисках вдохновения для своего письма Мора огляделась.
Школьный класс номер 204. Здесь явно изучали английский язык и литературу, со стен на Мору смотрели черно-белые портреты известных авторов. Они напомнили Море постеры в ее старой однокомнатной квартире, где кровать занимала почти половину пространства, а коллекция полицейских фотографий знаменитостей, сделанных при задержании, украшала белые стены. На их четвертом свидании, когда Нина впервые пришла к ней, Мора наблюдала, как подруга внимательно изучает фотографии: невозмутимый Дэвид Боуи в участке Рочестера, Фрэнк Синатра в тридцатые годы — взъерошенные волосы падают на лоб по-мальчишески сексуально, Джейн Фонда, поднимающая кулак в Кливленде. Билл Гейтс, похожий на белокурого Битла, ухмыляющийся с портрета семидесятых годов. И Джимми Хендрикс, хладнокровный, в 1969 году, рубашка расстегнута, чтобы показать цепочку с кулоном.
— Большинство из них попадали в полицию из-за наркотиков или за незначительные правонарушения, — объяснила Мора. — Билла Гейтса арестовали за вождение без прав.
— Потрясающие снимки, — сказала Нина. — Мне даже хочется найти для них место в нашем следующем номере.
— У нас свидание, а ты думаешь о работе? — Мора села на кровать и кокетливо скрестила ноги. — Что я должна при этом чувствовать?
— Извини. — Нина улыбнулась, наклонившись, чтобы мимолетно поцеловать Мору. — Стыдно признаться, но я не знала, что их вообще арестовывали.
— Поэтому я их и повесила, — сказала Мора, глядя на стену. — Они напоминают о том, что иногда мы совершаем ошибки, иногда система ошибается на наш счет, но если прожить жизнь страстно и смело, то именно за это тебя и запомнят. А не за те ошибки, которые приключились по дороге.
Прошло почти десять минут, но страница блокнота перед Морой по-прежнему оставалась пустой.
Она оглядела комнату и увидела, что большинство других членов группы писали без отдыха с тех пор, как получили ручки. Бен уже закончил свое письмо и рисовал очертания нью-йоркских небоскребов на фоне неба. Хэнк, похоже, старался не отставать.
Дорогая Нина,
Что она может написать такого, чего Нина еще не знает?
Ответ был только один, но Мора не могла сказать ей об этом сейчас, после всех их рассуждений и согласия. Ведь Нина думала, что вопрос решен.
И все было решено, Мора убедила себя в этом. Что хорошего, если Нина узнает о грызущих подругу сомнениях?
В первый день мая никто в Нью-Йоркском мемориальном госпитале не мог предположить, что всего через две недели там случится колоссальная трагедия. В начале месяца врачи, медсестры и пациенты, как всегда, были озабочены драмами меньшего масштаба, разворачивающимися вокруг них изо дня в день.
В то утро Хэнк видел, как три человека пришли в больницу со слезами на глазах, с бледными от страха лицами, отчаянно умоляя о встрече с врачом, чтобы поговорить о своих коротких нитях.
В первые недели после появления коробок, в марте и апреле, Хэнк и его коллеги приглашали этих коротконитных в больницу и проводили ряд анализов: анализ крови, МРТ, УЗИ, ЭКГ. Иногда они находили что-то интересное, и пациент возвращался домой если не с надеждой, то хотя бы с ответом. Гораздо сложнее было отправить кого-то за дверь без объяснения причин.
Но время шло, короткие нити появлялись все чаще, и все больше людей убеждались в том, что предсказания нитей реальны. И вот к первому мая, после того как правительство подтвердило то, чего все боялись, на совете больницы объявили, что коротконитных без явных симптомов заболеваний принимать больше не будут. Конечно, больным и жертвам несчастных случаев никогда не отказывали, но здоровые люди не могли быть приняты только на основании короткой нити, которая могла означать как неминуемый несчастный случай, так и серьезное заболевание. Отделение неотложной помощи и так было переполнено, и больничные юристы тревожились, что на врачей, котор