Девушка швырнула кисть, и та полетела через комнату, будто нож, забрызгав кровать и потолок. Пылая от гнева, Аннализа схватила мольберт и швырнула его на пол. Потом смахнула со стола палитру с ядовито-зеленой краской, тюбики и банку с кистями на пол – все в одну кучу – именно такой хаос творился у нее сейчас в душе.
В комнату вбежала Nonna:
– Господи помилуй! Что тут творится?
Аннализа посмотрела на нее взглядом человека, который только что избавился от смирительной рубашки. Она не знала, что сказать, но понимала, что нашла ответ. Искусство и любовь не могут ужиться вместе – у нее больше не было в этом сомнений.
– Ты хочешь со мной порвать? – растерянно спросил Томас.
Они шли по тротуару по соседней с Аннализой улице. Это было на следующий день. Томас попытался взять Аннализу за руку, но она спрятала ладони в карманы своего красного пончо.
Они радовались весне, которая пришла на смену непогоде. Каждый маленький газон зазеленел ярко-зеленым цветом. В садах просыпались к жизни ростки. Какая-то часть Аннализы Манкузо расцветала вместе с ними, словно бутон, которому наконец пришла пора распуститься – или цветок, поднимающийся из пепла.
– Да, – сочувственно глядя на него, ответила она.
Томас пал жертвой – только не Вьетнамской войны, а войны на любовном фронте, как случалось со многими молодыми парами. А еще жертвой борьбы за искусство, потому что Аннализе пришлось принять решение. Когда ее одолевали сомнения, она сразу вспоминала Шэрон Максвелл. Шэрон добилась нынешних успехов лишь благодаря непоколебимой преданности искусству.
Преданность – вот правильное слово. Разумеется, Томас предан ей, и Аннализа предана ему во всем, кроме одного. На самом деле именно из-за этой преданности она отпускала его на свободу, чтобы жизнь любимого не пошла под откос. Пройдет несколько недель или месяцев, и он вернется к привычной жизни, и будет рад, что они расстались.
Но видеть его горе было невыносимо. А что он ожидал услышать от Аннализы, когда она наконец ему позвонит? Хочешь знать, чем я занималась? Всякой ерундой… рисовала, делала уроки… сам понимаешь. Что я думаю про ту историю с Эммой и как отношусь к тому, что твой отец на меня накричал? Какие пустяки. Волнует ли меня твоя драка с отцом? Она уже вылетела у меня из головы. Все отлично. Ты уже собрал чемодан, чтобы ехать в Портленд?
Прошло две недели с попытки самоубийства Эммы, и Аннализа как никогда была уверена в том, что любит Томаса и Эмму до такой степени, что готова поставить их благополучие на первое место. Порвать с Томасом оказалось просто мучительно, но это решение было наилучшим выбором для них троих. Аннализа постоянно напоминала себе, что, если ты кого-то любишь, ты должна его отпустить.
Кроме того, Аннализа эгоистично напоминала себе, что после своего срыва ровным счетом ничего не нарисовала. А значит, ее любовь к Томасу мешала не только его семье – она мешала и ее вдохновению.
Однако оставалось одно «но»…
Как только Аннализа приняла решение расстаться с Томасом, страсть к творчеству стала пробуждаться, точно клокочущий вулкан. Листок бумаги с пятнами зеленой краски на мольберте больше не казался ей насмешкой. Он ее манил. Аннализа была готова. Единственное, что ее останавливало: надо было покончить с их отношениями и двигаться дальше. Разрыв с Томасом ранил сильнее, чем показывала Аннализа, но зато пробуждал в ней гордость. Она сделала выбор, он дался нелегко, однако был единственно верным. Выбор Шэрон Максвелл – который не смогла сделать мать Аннализы. Она больше не будет такой уязвимой и не допустит, чтобы ей снова причинили боль.
В конце концов, нельзя забывать о своей работе и обязательствах перед собой и своей судьбой. Основная задача Аннализы – вооружившись кистью, отправиться в Портленд и следовать своему призванию. Надо сделать все возможное, чтобы ее картины висели у Шэрон Максвелл на следующей апрельской выставке.
– Только не говори, что все осталось по-прежнему, – скрестив руки на груди, наконец ответила Томасу Аннализа.
Что бы он ни говорил, он все равно не изменит ее мнения.
Крайне расстроенный, Томас стиснул кулаки.
– Вот именно, что по-прежнему. Случившееся никак не влияет на мои чувства к тебе. Я долго думал о переезде и все равно готов. Я искал тебя всю свою жизнь – по крайней мере, большую часть жизни. Разве я могу тебя отпустить? Эмма справится и найдет себя, а мы ей поможем. Но я хочу поехать с тобой в Портленд. Хочу, чтобы мы начали жизнь с чистого листа.
Они перешли на другую сторону улицы.
– Томас, тебе нужна жена, дети, работа в стоматологии и маленький заборчик. Я не смогу этого дать, неужели ты еще не понял?
Может, Аннализа немного лукавила, но важнее всего было выстроить между ними стену, которую Томас не сможет сломать.
– Понял! Но я ведь тебе уже говорил, что… готов от этого отказаться.
Оказывается, недостаточно ему объяснить, что она не может рисовать и что отношения с ней не стоят того, чтобы лишиться семьи и образования – а последнее утверждение Томаса доказало, что к этому все и шло.
Перейдя через дорогу, они свернули налево, чтобы сделать круг и вернуться к дому Аннализы.
– Сейчас тебе кажется, что ты готов, но поверь, однажды ты меня за это возненавидишь. Мы начнем ссориться из-за того, что портим друг другу карьеру, и ты окончательно лишишься семьи и наследства – и не сможешь меня простить. – Аннализа замолчала, когда они проходили мимо голого по пояс соседа, прилаживающего новый почтовый ящик. Оказавшись на приличном расстоянии, Аннализа шепотом добавила: – А я не смогу простить тебя, а себя буду ненавидеть.
– Разве ты не понимаешь? – спросил Томас. – Ты не станешь знаменитой художницей, пока не откроешь сердце…
– Чему? Любви?
Аннализа остановилась и повернулась к Томасу. Несмотря на весь его ум, в нем оставалось еще слишком много наивности.
– Да, любви, – убежденно ответил Томас, буквально вонзая ей кинжал в сердце.
Аннализа посмотрела ему в глаза, стараясь донести свою мысль.
– Неужели ты не видишь, что я тебя люблю? Так люблю, что хочу только лучшего для тебя и твоей сестры, даже если ты этого не понимаешь.
Принять решение было проще, чем сказать об этом Томасу: все ее существо жаждало кинуться ему в объятия. Но Аннализа отмела все желания в сторону, напоминая себе, что любовь требует жертв.
– Не твое дело решать, как мне жить, – возразил он. – И не тебе защищать Эмму.
Аннализа рубанула воздух рукой. Она должна быть сильной.
– Поверь, однажды мы поймем, что были правы, расставшись именно сейчас. Я всегда буду оглядываться назад и вспоминать, как сильно тебя любила.
Томас взъерошил волосы и вцепился в них.
– Я никогда не пожалею о том, что мы встретились, это точно.
Аннализа пошла дальше, отчаянно надеясь, что приняла верное решение. Как легко было обо всем рассуждать, когда Томаса не было рядом!
Когда он двинулся за ней, она добавила:
– Если мы не расстанемся, боюсь, я буду жалеть, что мы остались вместе. Послушай, это ответственное решение. Для нас обоих. Я поеду в Портленд одна, а ты окончишь Вестон и поступишь в Стоматологический колледж в Нью-Йорке, а потом найдешь девушку в сто раз лучше, чем…
Аннализа запнулась – эти слова ее душили.
– Лучше, чем я, – с разрывающимся сердцем закончила она.
Сама мысль о том, что Томас будет с другой, была чистым адом, и Аннализа отмахивалась от нее.
Томас страдальчески свел брови и дрожащими губами произнес:
– Ты сама не веришь в то, что говоришь, Анна. Не знаю, кто виноват – твои родители, мои… или тебе просто страшно, но только послушай меня – нельзя расставаться с тем, кого любишь.
Аннализа снова остановилась и посмотрела на него.
– Можно, Томас. – Она взяла его за руку, и от его прикосновения в сердце будто повернулся нож. – Иногда именно так и приходится поступать.
– А ты настолько хорошо в этом разбираешься? – покачал он головой.
– Вовсе нет. Но я ведь не идиотка. Только посмотри, что происходит. Твоя сестра думает о самоубийстве, и ты ей нужен. И твоей матери, скорее всего, тоже. А ты хочешь бросить их, свое образование и наследство ради девушки, которая не может обещать тебе то, о чем ты мечтаешь. Мне надо рисовать: вот и все, что я сейчас знаю.
Томас прижал ладони к глазам, сжал губы и опустил голову. Она его растоптала. Хотя что говорить? Она растоптала и себя тоже.
Глубоко вздохнув, Томас сказал:
– Рвать с тем, кого ты любишь, – это всегда ошибка. В любом случае. Господи, Анна. Всегда найдется какой-нибудь повод. Не будь моей сестры, наших родителей и Вестона, ты придумала бы что-нибудь еще.
– Может быть.
У Аннализы сердце обливалось кровью, а Томасу следовало пойти в адвокаты: так пылко он защищал свои доводы.
– Дело в том, что когда мы влюблены, – продолжал Томас, – мы поддерживаем друг друга и встречаем беды вдвоем. Поэтому нам незачем расставаться – надо найти способ вместе преодолеть преграды.
По ее щеке скатилась слеза.
– Я смотрю на это иначе. Все меняется. А если мы разлюбим друг друга? Тогда жертвы будут напрасны. Я не готова отказаться от живописи, но если мы останемся вместе, у меня пропадет стимул, и со временем я стану ненавидеть себя за то, что в эту минуту мне не хватило стойкости. Тебя я тем более возненавижу. Я слишком тебя люблю, чтобы допустить такое.
Сегодня у него были голубые глаза – самые грустные голубые глаза на свете.
– Отпусти меня, – прошептала Аннализа и разомкнула руку, которой сжимала его ладонь.
– Как я могу тебя отпустить?
Он выглядел так, словно только что лишился всего на свете.
Аннализа больше не могла видеть его таким.
– Если сильно любишь, то отпусти…
Еще никогда ей не приходилось так переступать через себя.
Слова Аннализы повисли в воздухе, словно затихающие отзвуки рояля, знаменующие окончание пьесы. Пропади оно все пропадом, это было все равно что снова терять родителей, но приходилось держаться. Черт возьми, она просто обязана быть сильной.