Переполненная до краев любовью к Томасу, Аннализа горела желанием немедленно рвануть во Вьетнам, разыскать его и сказать, что она наконец разобралась со своими чувствами. Что любовь и живопись могут жить вместе, и мало того – только с Томасом Аннализа найдет свое истинное предназначение.
– Я люблю Томаса, Nonna – так же, как ты любила Nonno и как, возможно, любишь Уолта. И сколько бы я ни умничала и ни пыталась без него обойтись – все это бесполезно. Я не хочу жить без него пустой жизнью. Для меня он важнее всего на свете.
Nonna скрестила руки, и Аннализа приготовилась к худшему. Но бабушка снова ее удивила:
– Тогда поезжай-ка лучше к нему и расскажи о своих чувствах.
Аннализа округлила глаза и раскрыла рот:
– Ты не шутишь?
Nonna сдержанно усмехнулась.
– Если ты за все это время так и не смогла выкинуть его из головы, то, видно, придется тебе его полюбить.
Волоски на руках у Аннализы встали дыбом, и по спине пробежал холодок. Хотя она в любом случае собиралась на Гавайи, чем бы ни закончился этот разговор, но бабушкина поддержка укрепила ее чувства и решимость. Шагнув к ней, Аннализа крепко ее обняла.
Расспросив турагента о билетах на Гавайи, Аннализа отправилась в старый порт и разыскала на складе Шэрон Максвелл. Шэрон перекрасила волосы в красный цвет и сейчас работала над гигантским полотном. Аннализе было совестно ее отвлекать, но ей не терпелось поделиться с художницей своим последним открытием – и, конечно, извиниться.
Она постучала в дверь. Шэрон положила кисточку, чтобы ответить. Аннализа бросила взгляд на свою папку, волнуясь, что художница даже не захочет посмотреть на ее работу. Или вообще не захочет видеть бывшую ученицу.
– А я все думала, увижу я тебя когда-нибудь или нет, – вместо приветствия сказала Шэрон.
Ее фартук был запятнан красными и фиолетовыми красками. Шею украшало ожерелье из крупных сверкающих бусин.
Аннализа поняла, как она скучала по своей учительнице. Возможно, самым важным уроком Шэрон оказался последний, когда художница сказала, что все женщины Аннализы – пустые.
– Простите, Шэрон. Даже не знаю, что сказать. Я вела себя как самоуверенный ребенок.
Шэрон приоткрыла дверь пошире – она будто бы ждала Аннализу.
– Думаешь, я сама никогда не сбегала с урока? Гораздо больше меня печалят художники, которые никогда не выходят из себя – потому что им-то как раз все равно.
– Мне совсем не все равно, – призналась Аннализа, готовая чуть ли не встать на колени. – Я хочу лишь стать настоящим мастером. Для себя, а не для других. Чтобы жить не зря и хоть как-то применить ту крупицу таланта, которая мне досталась.
– Ты уже и так этому научилась, Аннализа. Я нисколько не сомневаюсь. Но в то же время ты в самом начале пути, согласна? Надеюсь, ты пришла опять записаться в мой класс?
Вспыхнув от волнения, Аннализа горячо ответила:
– Я очень этого хочу.
Шэрон хлопнула в ладоши, зазвенев браслетами.
– Самая лучшая новость за неделю!
Пригласив Аннализу войти, она рассказала, кто из класса уже ушел и как зовут новеньких.
А потом указала на папку:
– Что у тебя там?
Аннализа улыбнулась. В ней заговорили старые страхи, но уже не так громко, как прежде, и она смогла их подавить. По правде говоря, даже если Шэрон не понравится ее работа – неважно. Важно другое – то, что она нарисовала прошлой ночью на холсте и впустила в свою жизнь в эти месяцы. Любовь – не лекарство, чтобы сбежать от реальности. Любовь – ключ к смыслу жизни.
Они зашли в мастерскую, Аннализа расстегнула кнопку и вынула натянутый на раму холст, на котором были нарисованы Уолт и Nonna. Положив его на стол Шэрон, Аннализа отступила назад, вновь любуясь своей работой. Может, это были не Пикассо и не Мэри Кассат, но, боже правый, – зато это была Аннализа Манкузо. Она жила в глазах нарисованных ею стариков, в которых отражалась их душа, в их движениях. В том, как Nonna тянулась к Уолту, заглядывая ему прямо в сердце. В том, как Уолт ее поддерживал, уговаривая поверить, что он будет любить ее изо всех сил столько, сколько ему отпущено.
Шэрон долго смотрела на картину, и когда она обернулась, Аннализа приготовилась выслушать ее приговор.
– Ну наконец-то, – сказала Шэрон. – Не знаю, чем ты занималась последнее время и как ты к этому пришла, но у тебя получилось. Ты нашла себя, милая.
У Аннализы задрожали плечи, и она разрыдалась. Девушка распахнула руки, и они с Шэрон обнялись. Это были слезы радости, что она все-таки добилась чего-то в жизни – и речь не только об этом рисунке. Слезы облегчения, что тяжкая работа не пропала впустую. И грусти за маму, которой не дали ни малейшей надежды осуществить мечту.
Когда, после самых сильных рыданий в своей жизни, Аннализа вытерла глаза, Шэрон подняла холст и отдала ей обратно.
– Теперь иди и повтори это снова. А потом еще, еще и еще.
Глава 28Алоха, девушка с Мэна
В последнюю неделю мая Уолт привез Аннализу в бостонский аэропорт. Девушка обняла его на прощание и велела не забывать о лекарствах. Nonna взялась помочь в магазине, пока ее не будет.
Зарегистрировавшись, Аннализа впервые в жизни взошла на борт самолета. Сначала она пыталась читать книгу, но была так взбудоражена, что в итоге большую часть полета смотрела в иллюминатор. Когда шасси коснулись асфальта в Гонолулу, Аннализа находилась в полном неведении, чего ожидать. Единственное, что передал Томас после того, как она сказала номер своего рейса, – это что он будет ее ждать.
Аннализа присоединилась к веренице пассажиров, выходящих в аэропорт, и, когда увидела Томаса, у нее перехватило дыхание. Рядовой Томас Барнс, одетый в форму, ждал ее у выхода с рейса. Аннализа еще никогда не видела его таким красивым. На секунду ей даже показалось, что она одна из девушек из песни Элвиса Blue Hawaii, а Томас – это ее собственный Элвис.
– Алоха, – поздоровалась Аннализа.
Вблизи она заметила на щеке у Томаса царапину. Что же он повидал и что испытал за месяцы, проведенные во Вьетнаме? Аннализа не могла и не хотела себе этого представлять.
– Какая же ты красивая.
Он улыбнулся, и Аннализа всем сердцем почувствовала, как он по ней скучал.
Томас повесил ей на шею гирлянду из белых и лиловых орхидей и отступил, будто не зная, что теперь делать – то ли поцеловать ее, то ли обнять. Словно оставлял выбор на ее усмотрение.
Но Аннализа летела в такую даль не ради того, чтобы изображать друга, а Томас отвоевал половину своего срока не ради того, чтобы пожать ей руку. Аннализа расслабилась, как учила ее Шэрон, и прижала губы к его губам. Пассажиры вокруг захлопали, точно это было в порядке вещей.
Когда они перестали целоваться, Аннализа спросила:
– Какие новости, солдатик? Загар у тебя просто убойный.
Томас засмеялся.
– Черт, как я по тебе соскучился.
– Ты же не станешь распускать нюни?
Но Аннализа и сама была растрогана.
– А если стану?
Глаза Томаса смотрели иначе, чем прежде – словно он частично расстался с юностью.
– Я тоже скучала.
Они забрали чемодан и вызвали такси. Машина остановилась возле скромного отеля на Вайкики-Бич под названием «Молокаи». Зайдя в их номер на первом этаже с видом на море, Аннализа сразу выбежала на террасу, в нескольких шагах от которой начинался песок. Первый ее взгляд на океан и пляж был словно взгляд матери, впервые увидавшей ребенка. Белый песок растворялся в воде, точно кусок масла. Аннализа и не представляла, что на свете существует столько оттенков синего. Для жительницы Мэна, никогда прежде не пересекавшей границу штата, это было неоспоримое доказательство того, что Бог приложил руку ко всему, что существует на свете, и смешал краски так искусно, что за ним не смогут угнаться даже величайшие художники.
Далеко слева виднелась длинная цепочка отелей и возвышалась живописная гора, нисколько не похожая на горы Мэна. Эта гора явно была вулканического происхождения – зубчатая и лишенная деревьев, она казалась неземной. Аннализа окинула взглядом горизонт, гадая, какие еще чудеса она здесь увидит.
Томас встал рядом, обнял девушку за талию и поцеловал в шею.
– Я так счастлив, что ты приехала.
От его дыхания по коже побежали мурашки.
– И я тоже, – прошептала Аннализа, охваченная восторгом свободного падения в любовь.
Интересно, займутся ли они здесь любовью, или она испугается и установит дистанцию? Аннализа не выносила мысли о том, что может потерять Томаса на войне, и ей было страшно, что она готовит себе самую большую потерю в своей жизни.
Но и мысль о том, чтобы его не любить, тоже была невыносима. Значит, надо взять на себя риск и решиться. Аннализа больше не могла действовать под влиянием страха. В глубине души она знала правильное решение.
Они стояли, наслаждаясь видом. В шезлонгах лежали любители солнечных ванн, вдоль слепящей линии прибоя гуляли влюбленные пары, а вдали, в океане – группа серфингистов каталась на будто бы бесконечной идеальной волне. Попадались и другие военные, одни со своими девушками или женами, другие – в компании таких же солдат, отдыхающих от ужасов сражений.
Между этими людьми и тем, что их сейчас окружало, ощущался разительный контраст. Аннализа чувствовала силу Томаса и всех остальных солдат во время этой краткой передышки от ужасов войны. Девушка и представить себе не могла, через что они проходят, но из новостей по телевизору и в газетах догадывалась, что они сталкиваются с жестокостями, которые заставят содрогнуться даже самых закаленных воинов.
Приватная обстановка номера наводила Аннализу на мысли, что же будет дальше. Они с Томасом впервые оставались вот так наедине в качестве влюбленной пары. Она думала, он захочет сорвать с нее одежду, но Томас просто растянулся на кровати и с улыбкой смотрел, как она разбирает чемодан, закидывая ее вопросами о том, что было дома.
Отвечая на вопросы, Аннализа видела, что Томас ее слушает или по крайней мере пытается, однако было заметно, что он ушел мыслями в себя – почти напоминая этим Эмму. Но Аннализа была