Немного расспросив о том, какими она пользуется приемами, художники разразились аплодисментами. Аннализа раскраснелась от гордости. Таким же образом она рассказала об остальных картинах, описывая, откуда брала вдохновение, но больше времени уделяя историям людей, которых она рисовала.
После занятия Шэрон помахала всем на прощание и спросила:
– Аннализа, можно тебя на пару минут?
– Конечно.
Аннализа похолодела от страха, что Шэрон опять разобьет ей сердце своей жестокой правдивостью.
Когда ученики все до одного вышли за дверь, Аннализа приблизилась к Шэрон с папкой в руках.
Учительница одарила ее такой ласковой улыбкой, что у девушки захватило дух.
– Мне очень нравится то, что у тебя выходит, – сказала Шэрон. – Особенно хороша картина с Томасом. Пока она моя самая любимая.
Аннализа просияла.
– Я очень стараюсь.
– Нет, – возразила Шэрон, – ты не стараешься, а действуешь. Если принесешь до конца года еще десять картин не хуже этой – самых лучших картин – то в следующем апреле они будут висеть на этой стене.
– Вы не шутите? – У Аннализы чуть не подкосились ноги.
– Не шучу. – С лица Шэрон не сходила эта волшебная улыбка. – Ты одна из самых талантливых и трудолюбивых художниц из всех, кого я когда-либо видела. Пойми меня правильно: ты пока молода, и тебе есть куда расти, но в твоих работах я вижу опыт и мудрость человека намного старше твоих лет. Я не говорю, что однажды ты станешь хорошей художницей – ты уже хорошая художница, и я почту за честь, если примешь участие в моей выставке. По правде говоря, без тебя она будет неполной. Что думаешь?
Аннализа едва слышала, как ее папка упала на пол. Девушка не верила своим ушам. Волной нахлынуло осознание того, что благодаря упорному труду она осуществила собственную мечту. Больше не надо гнаться за тем, чтобы стать настоящей художницей. Перед ней только что открылась дверь в будущее. Шэрон Максвелл, одна из лучших художниц восточного побережья, сама признала, что принимает Аннализу Манкузо в их ряды.
– Я мечтаю об этом больше всего на свете! – наконец выпалила Аннализа и бросилась Шэрон на шею. – Спасибо!
– Нет, это тебе спасибо, – ответила Шэрон, обнимая ее в ответ.
– Я начну, как только вернусь домой, – пообещала Аннализа, когда они разомкнули объятия.
– Помни, как ты к этому пришла. Живи, люби. Не забывай добавлять в палитру частичку своей души, хорошо?
Аннализа кивнула, теперь хорошо понимая, о чем говорит ее учительница.
Глава 30Булочки с корицей
Выйдя навстречу июльскому небу, усеянному белыми перышками облаков, над которыми проплывали их пушистые собратья, Аннализа увидела Уолта, натирающего до блеска свой «Плимут». В такой денек хочется выйти на прогулку. Даже Аннализа понимала, что пора оторваться от мольберта и оглядеться вокруг.
Оценив блеск машины Уолта, девушка заметила:
– Если вы будете сдувать пылинки с моей бабушки так же, как со своего «Бельведера», то она рано или поздно не выдержит и переедет сюда жить.
Уолт не поддался на провокацию, но добродушно усмехнулся в ответ.
Аннализа и Уолт завели привычку каждое субботнее утро кататься по городу или к морю, а по пути домой заезжать на рынок. Аннализа добросовестно отнеслась к мудрому совету Шэрон – живи и люби. Конечно, рисовать как можно больше – верный ключ к успеху, но жить полной жизнью – вот секрет истинного мастерства.
И нет лучше способа жить и любить, чем провести это драгоценное субботнее утро с Уолтом, чья болезнь научила Аннализу ценить каждое мгновение жизни.
По дороге мимо побережья Кейп-Элизабет Аннализа делилась своими недавними размышлениями. Все, что она делала в последнее время, кроме того, что помогала Уолту, увеличивая галерею картин и обучая нового помощника, – это рисовала.
– Рисование – единственное занятие, которое отвлекает меня от мыслей о Томасе, – призналась она, выставив руку в окно и наслаждаясь теплым ветерком. – Точнее, от тревоги за него.
И тревога была не на пустом месте. После ее последнего письма Томас еще ни разу ей не ответил, а это совершенно на него не похоже. Хотя Никсон постепенно выводил войска, двести тысяч американских солдат до сих пор оставались во Вьетнаме, а значит, до конца войны было по-прежнему далеко.
Как указывали пятна краски на джинсах и туфлях Аннализы, она опять держалась на одном кофе и рисовала без передышки, пока обязанности не заставят выйти из квартиры, а потом опять – после работы и до глубокой ночи. Она собиралась во что бы то ни стало принести Шэрон портфолио с самыми лучшими работами за всю свою жизнь, и ей придется нарисовать немало посредственных картин, прежде чем она этого добьется. Даже Микеланджело иногда рисовал всякое барахло и сжигал его в печке.
В декабре Томас вернется домой, и последние месяцы отслужит на американской земле. А потом наступит апрель и выставка Шэрон. Вот будет счастье, если Томас с божьей помощью целым и невредимым приедет в Портленд и поддержит ее в тот день, когда она войдет в ряды самых лучших и прогрессивных художников Новой Англии.
К тому времени как они добрались до рынка, Аннализа оставила все тревоги позади и сосредоточилась на главной радости, которая ждала ее впереди: булочке с корицей. Среди фермеров, мастеровых и прочих торговцев выделялся пекарь по имени Илай, у него была самая потрясающая на свете выпечка. Аннализа и раньше любила себя побаловать, но сегодня ей так не терпелось отведать одно из его волшебных творений, словно она не ела много дней.
Торговцы выстроились вдоль тротуара со стороны Линкольн-Парк; перед ними располагались столы, заваленные коробками и цветами. Позади стояли их фургоны – у многих с брезентовой крыши свисали огромные весы. Задние двери фургонов были откинуты вниз, демонстрируя активным покупателям еще большее разнообразие товаров.
Когда Аннализа и Уолт подошли к прилавку Илая, который стоял посреди торгового ряда, пекарь оживился:
– А вот и моя любимая художница Аннализа Манкузо. Принесла наконец картину? Я обещал, что всю жизнь буду бесплатно угощать тебя коричными булочками!
За спиной у Илая стоял его автобус марки «Фольксваген», по радио играл какой-то фолк, где банджо соревновалось с гитарой.
– Они-то мне и нужны! – ответила Аннализа.
Как только до нее долетел аромат булочек, она решила, что охотно съест все, что лежит в коробке, на столе и в фургоне. Глядя на Илая, которому на вид можно было дать лет сорок, никто бы не подумал, что он повар-кондитер. Он явно не ел свои изделия – или ежедневно устраивал себе марафон.
– Знаете, Илай, если я буду так часто к вам заходить, жених меня не узнает, когда вернется домой. – Каждый раз, когда слово «жених» слетало у Аннализы с языка, она ощущала вспышку любви. – Есть только один выход – перестаньте наконец печь эту вкуснятину. При виде них я лишаюсь воли.
Илай подцепил коричную булочку щипцами.
– А я подозреваю, он будет не против. Что за жизнь без маленьких слабостей! И ты здравствуй, Уолт. Рад тебя видеть. Разрезать вам пополам?
Уйдя от Илая, Уолт и Аннализа пошли в парк и сели на скамейку напротив Парижского фонтана. Это была еще одна их привычка, которую любила Аннализа. Какой смысл рисовать, если не находишь времени насладиться такими вот мгновениями?
Уолт объяснил, что вязы, которые раньше давали тень в этом парке, засохли от какой-то болезни несколько лет назад. Теперь сквозь голые ветки беспрепятственно лились лучи солнца. Но несмотря на это, в парке была своя прелесть: он дарил особенное настроение. Именно здесь Уолт рассказывал Аннализе историю Портленда. Девушка очень огорчилась, когда пару недель назад узнала, что прежде Портленд был процветающей маленькой Италией, а потом итальянцы разъехались и разбежались кто куда.
Сегодня Уолт между приступами кашля поделился своими страхами о том, что делает торговая сеть штата Мэн с их городом. В магазине уже поубавилось покупателей, а на улицах – пешеходов.
– Может, «Прайд» из-за этого закроется, – вслух подумала Аннализа, вытирая со лба пот. Она хотела было пожаловаться на жару, но потом вспомнила о Томасе, который мучился во влажных тропиках Вьетнама, и не стала.
Уолт закашлялся и с горечью проворчал:
– Раньше жизнь была куда проще.
– Не сомневаюсь.
Даже мировые войны были в чем-то проще, потому что преследовали понятные цели. С каждым днем становилось все туманнее, зачем американские солдаты погибают во Вьетнаме. Аннализа положила в рот остатки булочки, наслаждаясь ее вкусом, и сказала с набитым ртом:
– Однако никто не отнимет у нас булочки. Ведь это такая малость.
Сладкий вкус блаженно таял на языке.
– И то верно, – согласился Уолт. – Хотя у нас тут и не маленькая Италия и хотя мы недавно потеряли пригород из-за торговых новшеств, но скамейка в парке никуда не денется.
– И коричные булочки тоже, – закончили они в унисон и обменялись улыбками.
Аннализа подумала, что все-таки в жизни есть смысл.
Но потом на нее накатила дурнота, и она потянулась к подлокотнику скамейки. Разом навалилась жара. У Аннализы закружилась голова и затуманилось сознание. Как тут жарко, подумала она, и словно в замедленном кино опустилась к Уолту на колени.
Дожидаясь результатов анализов в медицинском центре Мэна, Аннализа все время уплывала в сон. Она чувствовала себя очень усталой и подозревала, что ей дали какое-то лекарство. Она помнила, как в нее тыкали иголками и куда-то ее перекладывали. Было страшно, что она подхватила серьезную болезнь.
Ощутив на себе чью-то руку, Аннализа все так же, словно в тумане, приоткрыла глаза.
– Nonna, – щурясь на свет, пробормотала она, – откуда ты здесь? Я долго спала?
Бабушка похлопала внучку по руке.
– Ох, Аннализа, – очень встревоженно сказала она и погладила ее ладонью по щеке, как делала всю жизнь, сколько себя помнила Аннализа, – ты слишком много работаешь.
Аннализа слышала мерное попискивание кардиомонитора – ритмичный звук жизни.