Аннализа подумала, не стоит ли перебежать улицу и что-нибудь сказать? Может, упросить Эмму не говорить ничего брату. Ведь она точно знает об их встрече на Гавайях. Может, в эти мгновения Эмма уже сделала вывод, что Аннализа переехала, вышла замуж в Миллзе и родила ребенка.
Если она расскажет Томасу, будет ли ему вообще интересно? С течением времени все это больше походило на глупый школьный роман. Но Аннализа знала, что для нее все иначе, и глядя в глаза сестре Томаса, она поняла, что до сих пор всем сердцем его любит. И не только его, но и Эмму тоже.
Будто ощутив мысли Аннализы, Эмма нахмурилась, и в ее глазах мелькнуло сожаление. Аннализа уже совсем было хотела ее окликнуть, когда Эмма отвернулась и пошла прочь.
Аннализа стала лихорадочно хватать ртом воздух, словно была под водой, и ей протянули трубку с кислородом. Она посмотрела на зевающую Селию и опять на другой конец улицы.
Так Эмма и скрылась из виду.
– Да что с тобой случилось? – спросил Аннализу догнавший ее Нино.
Аннализа обернулась, не отпуская коляску и все еще размышляя, не стоило ли ей догнать Эмму.
– Вот это да! – присвистнул Нино. – Ты выглядишь так, будто повстречала Элвиса.
– Если бы.
Аннализа обшаривала взглядом тротуар на противоположной стороне улицы, думая, не привиделось ли ей. Может, она просто сошла с ума.
– Отвезешь нас домой? – попросила она. – Я не очень хорошо себя чувствую.
– Конечно. Что-то случилось?
– Я… я видела сестру Томаса.
Нино возмущенно вскинул подбородок.
– Я почти уверена, что это была она, – сказала Аннализа бабушке, вернувшись домой.
Она только что уложила Селию спать и теперь помогала убирать вымытую посуду.
– Не забивай себе голову. Тебе и так есть чем заняться.
Аннализа с сердцем запихнула большое блюдо в шкафчик.
– Как это – не забивай голову? А если она скажет Томасу? Что тогда будет?
Nonna повернулась к мойке спиной и вытерла руки полотенцем.
– Забудь. Все уже давным-давно в прошлом.
– Я не представляю, как теперь тут оставаться. Ты не знаешь отца Томаса. Если они узнают, что я прячу от них ребенка, это может плохо закончиться.
– А куда ты пойдешь? – спросила Nonna. – Никто не заберет мою правнучку. Об этом не волнуйся. Может, она тебя и не видела.
– Мы смотрели друг другу в глаза! – воскликнула Аннализа, не понимая, почему Эмму так смутила их встреча. Она перевела дух. – Извини.
– Томасу станет, самое большее, интересно, – ответила Nonna. – Жаль тебя огорчать, но, по-моему, он все уже забыл.
Аннализа даже слышать не могла его имя.
– А может, его интереса хватит, чтобы меня разыскать. Любой с первого взгляда увидит, как Селия похожа на Томаса. Особенно он. Я больше не могу здесь жить. Не могу растить его дочь в сорока минутах езды от его дома.
Nonna стала вытирать ложки и вилки кухонным полотенцем.
– Пора взять себя в руки и выкинуть парня из головы. Какая разница, видела тебя Эмма или нет. Иисус, Мария и Иосиф, ты просто все еще надеешься, что Томас войдет в эту дверь. Он не придет, моя bambina. – Бабушка понизила голос: – Пришло время забыть о нем.
– А я за него и не цепляюсь, – возразила Аннализа, беря миску для салата и с трудом сдерживая истерику. – Я не хочу, чтобы он вошел в дверь. Я его ненавижу. Я отдала ему все, а он меня обманул. Он лгал и говорил, что любит. И сделал мне ребенка, которому я не гожусь в матери.
С этими словами Аннализа вылетела из кухни.
– Basta! – крикнула ей вслед Nonna. – Нельзя всегда убегать!
– А я и не убегаю! – крикнула в ответ Аннализа.
Ей было все равно, что она может разбудить ребенка.
Аннализа ворвалась в свою комнату и стала швырять вещи на пол. Как Nonna смеет говорить, что она не забыла Томаса? Бабушки это не касается.
Глава 35Семейный урок
Некоторые женщины становятся мамами в тот день, когда узнают о беременности. Другие – в тот день, когда родится ребенок. Аннализа стала настоящей матерью лишь в середине августа, спустя полгода после рождения Селии.
Лето тащило ее за собой, словно узницу на веревке, чудесные июльские и августовские дни проходили впустую, потому что были свидетелями ее неудач. Аннализа ощущала себя самозванкой – словно она носила чужую одежду и украшения и жила чужой жизнью – как халтурщица, копирующая чужую картину.
Хотя после ее встречи с Эммой ничего не случилось, она боялась, что Томас со дня на день явится на порог и заберет Селию. С другой стороны, может, так оно было бы и лучше. Сама Аннализа явно не справлялась.
Nonna, как обычно, была права. Аннализа по-прежнему страдала. Хотя она отведала искренней любви в тот день, когда Селия впервые попробовала мороженое, но малышка с каждым днем все больше походила на отца, и Аннализа не могла быть с ней в одной комнате и не думать о Томасе. Как она могла так обмануться со своей любовью к нему?
Увязнув в трясине страданий, Аннализа по-прежнему плохо ела, теряла веру и смысл жизни. Не то чтобы она не старалась. Она не сдалась, но у нее не складывались кусочки пазла. Та искренняя улыбка, на мгновение промелькнувшая на губах в магазине Гарри, уже превратилась в воспоминание. Аннализа не могла больше вспомнить ее вкус. А тот порыв нарисовать Селию, впервые пробующую мороженое, угас… она даже не вынула из шкафа рисовальные принадлежности.
К середине августа Аннализа почти потеряла надежду на новую жизнь. Все равно у нее не было никакого желания с кем-нибудь встречаться. Она всего лишь хотела понять, сможет ли снова улыбаться. Или так и будет омрачать своим унылым лицом бабушкин дом.
Ответ пришел воскресным утром.
Nonna забрала Селию в церковь, куда Аннализа уже месяц не ступала ногой. Ей не нравилось ощущение, что на нее смотрят люди, которые знают Аннализу насквозь. Если Миллз, а особенно итальянская коммуна, хоть в чем-то и преуспели – так это в сплетнях. Аннализа не выносила, когда паства перемывала ей косточки. Кроме того, ей не нравилось, как мужчины пытались приударить за ней после мессы.
Пока бабушка и дочь были в церкви, Аннализа лежала в кровати и то дремала, то просыпалась опять. Даже когда она не спала, ей было лучше в постели, словно здесь можно было спрятаться от всех бед. Она услышала, как Nonna зашла с Селией в дом – значит, время близилось к полудню. Через несколько минут вся семья явится на обед, и если она к тому времени не вылезет из кровати, в комнату прибежит Нино или кто-нибудь еще из родных, вытащит ее отсюда и обзовет ragazza pigra. Ленивая девчонка. Куда уж оскорбительнее?
Минут через десять послышались другие голоса. Семья собиралась. Время на исходе. Заставив себя встать, Аннализа оделась и потащилась по коридору. Она поздоровалась, не встречаясь ни с кем глазами, а потом обернулась и увидела, что Nonna сидит на полу гостиной вместе с Селией. Тетя Джулия рассказывала о каком-то симпатичном мальчике из церкви, который снова свободен, но Аннализа не слушала. Она видела только одно.
Селия впервые сидела сама, сияя волшебной, как звезды, улыбкой.
Даже годы спустя Аннализа рассказывала, что никогда в жизни не видела ничего прекраснее, и именно в эту минуту она влюбилась в свою дочь. Именно тогда она по-настоящему стала матерью, и заулыбалась так, как не улыбалась раньше никому, разве что своей маме и Томасу.
Nonna посмотрела на внучку снизу вверх.
– Она только что села.
– Вижу.
И Аннализа чуть не осталась в кровати и все не пропустила! Ну все, хватит, сказала она себе и поспешила к дочери. Аннализа опустилась на колени и раскрыла объятия. Как ни смешно, ей теперь казалось, что она всю жизнь видела только черное и белое, а сегодня проснулась и увидела остальные цвета.
– Ты теперь такая большая девочка.
Она потянула малышку к себе, Селия с хихиканьем плюхнулась к ней на колени.
Аннализа улыбнулась еще шире. Что-то ей подсказывало, что она больше не забудет это чувство и не потеряет настрой. Теперь это был не просто слабый вкус новой жизни – она изменилась навсегда.
– Я люблю тебя, Селия. Очень люблю.
– Я такая глупая, – сказала Аннализа бабушке, прося этими словами прощения за то, сколько нервов ей истрепала, когда после переезда превратилась в трудного подростка, но самое главное – за то, что не оправдала их с мамой ожиданий и не стала той женщиной, которую они растили.
– Прости, – прошептала Аннализа на ухо дочери – Прости за то, что я была такая. – Она взяла девочку на руки и пообещала: – Я здесь, моя любимая, я здесь, и с этой минуты всегда буду с тобой.
Аннализа обернулась и увидела, что вся семья смотрит на нее с гордостью и со слезами на глазах. И глубоко вздохнула, когда они обступили ее любящей толпой.
Назавтра в гости к Аннализе и ее бабушке приехал Уолт, и все трое устроились на веранде, пока Селия спала. Растения в горшках, посаженные бабушкой в этом году, цвели полным цветом и тянулись к солнцу. Музыкальную подвеску, собранную в магазине часовщика, Аннализа повесила рядом с маминой, и они потихоньку напевали мелодичную песенку.
Аннализа сказала:
– Не знаю, как объяснить, и вряд ли я когда-нибудь повторю это вслух, но, по-моему, я раньше не очень-то любила Селию. Ужасно, да? То есть любила, только меньше, чем другие мамы. Уж точно меньше, чем любила меня мама и любите вы. А теперь что-то изменилось. Я словно… как бы сказать… словно не видела ее. Винила дочь в чужих грехах. Как я могла? Даже не верится.
Nonna неторопливо покачивалась в любимом кресле-качалке.
– Думаешь, ты одна такая? Многие не сразу понимают, как стать матерью. Или отцом. Быть родителем непросто. Так сразу и не научишься.
– Она права, – подтвердил Уолт. – Не вини себя. Мы с Гертрудой потеряли ребенка при рождении, но воображение мне подсказывает, что материнские обязанности требуют немного поменять себя.
– Простите, Уолт, я не знала, – огорченно сказала Аннализа.
Подумать только, все это время она жаловалась Уолту, как тяжело быть беременной и молодой мамой, когда это была их с Гертрудой несбывшаяся мечта.