Наму прервал меня вопросом:
— Да какое это имеет значение? Брат искал и нашёл именно меня. По-моему, этого достаточно.
Чхве Тону искал брата, потому что у него к нему было дело. Он предложил Наму стать партнёром в проекте «Небо и земля».
— «Небо и земля»? Это что?
— Название здания.
Суть проекта была такой же незамысловатой, как и его название. Шаг один: старик умирает. Шаг два: Чхве Тону, юридически единственный сын старика, получает в наследство здание «Небо и земля», единоличным владельцем которого является старик. Шаг три: Чхве Тону делит всё наследство поровну с Наму. Вот и весь план, только чтобы был выполнен третий пункт, Наму, естественно, должен был участвовать с самого начала. Потому что это был не односторонний, а взаимовыгодный контракт, основанный на обоюдном согласии. Обязательства Наму по данному контракту были очень простые — обеспечить смерть старика.
— Это не то же самое, что убийство, — старший брат очень почтительно и вежливо разговаривал с Наму, отчего тому было и радостно, и в то же время неловко. — Вы всего лишь немного поторопите время. Всё равно все мы рано или поздно умрём.
— Конечно, это просто казуистика, но тебе не кажется, что такая точка зрения на удивление весьма убедительна? — спросил меня Наму.
Я не могла вымолвить ни слова. Все смертны. Это научно доказанный факт. Но не человек принимает решение о времени смерти. Разве это не должно решаться божьей волей? Человеку лишь остаётся покорно ждать, разве не так? Не ответив на вопрос, я сказала, что мне сложно понять этот их проект, но в нём чувствуются изъяны. Залог успеха всего предприятия лежит в выполнении первого шага. Если он провалится, то и дальше ничего не получится. Но тем не менее самую важную часть плана этот человек возлагает на плечи Наму. А если Наму не сдюжит? «Ведь ты можешь ошибиться, передумать или, в конце концов, предать его. Чхве Тону толком тебя не знает. Почему же он так полагается на тебя? Или говорит, что полагается? Вот что меня смущает больше всего в вашем плане».
— Потому что он мой брат, — медленно ответил Наму. — Поначалу мне тоже всё это было странно.
Наму сказал, что если поразмыслить, то Чхве Тону вполне можно понять:
— Брат сказал, что его сотрудничество со мной — это последняя дань уважения отцу.
Если он всю жизнь был скрягой и сколотил такое состояние, разве сын будет делиться с другими? Почему бы не сделать всё самому и не присвоить себе всё без остатка? Едва Наму поделился с братом своими сомнениями, Чхве Тону рассмеялся:
— Вы думаете, дорогой, что я такой храбрый человек? Мне страшно, поэтому я не смогу сделать всё в одиночку.
— Да у меня тоже смелости не хватит.
— Нет, друг мой, по сравнению со мной вы куда храбрее. Вы, например, смогли сами своими силами добиться всего, что у вас есть.
Наму признался мне, что эти слова будто ножом полоснули по сердцу.
— Это невозможно сделать одному. Мы должны сделать это с вами вместе. И тогда мы станем неразлучными братьями — всю жизнь будем следить друг за другом. Чтобы снова не наделать каких-нибудь глупостей, чтобы жить добропорядочно. Для отца это тоже станет большим утешением, что мы живём, помогая и поддерживая друг друга.
Чхве Тону признался, что сам точно не знает, какое состояние нажил старик. Кроме здания «Небо и земля», в котором располагается торговый центр района Чонно, ему также принадлежит подобная недвижимость в Сувоне и Инчхоне — по одному зданию на центральной улице этих городов. Кроме того, ему принадлежат земельные участки, купленные им — здесь и там — по всей стране. Чхве Тону планировал, что, как только получит право распоряжаться наследством, сразу же реконструирует здание «Небо и земля», придав ему современного лоска, а недвижимость в Сувоне и Инчхоне продаст в срочном порядке. Он также уверял, что всю выручку с продажи этих зданий после вычета налога они поделят с Наму поровну. Треть этих денег он собирался потратить на погашение долгов, а оставшуюся часть пустить на открытие новой клиники и оплату обучения своих детей, уехавших за границу. Он сказал, что дети изучают музыку. А если после реконструкции здание «Небо и земля» возрастёт в цене, то он сменит всех арендаторов. И если Наму захочет, то сможет открыть там свой фитнес-клуб с прицелом на сотрудников бизнес-центра.
— И что ты ему ответил?
— Сказал, что подумаю.
Эни поставила передние лапы на колени Наму и заскулила. Тот ласково потрепал собаку по загривку. Глядя на эту картину, я наконец задала вопрос, мучивший меня уже некоторое время:
— Зачем ты мне всё это рассказываешь?
Наму недоумённо уставился на меня.
— Потому что люблю тебя.
Такого ответа я не ожидала. Я готовилась услышать что-то типа «потому что мне нужно обеспечить алиби». Я знала, что у меня хватило бы смелости солгать в его оправдание, окажись Наму в критической ситуации. И если бы мне пришлось выступать в суде, я бы дала показания, выгораживающие Наму и ставящие его в более выгодное положение, чем Чхве Тону, пусть даже это было бы лжесвидетельством. Возможно, это и называется любовью.
— Ты ведь тоже всё бы мне рассказала, — добавил Наму.
Он ошибался. Окажись я на его месте, не стала бы ничего ему говорить. Я бы вообще никому ничего не сказала. Странное чувство накрыло меня чёрным облаком. Наму спустил собаку на пол и обнял меня. Я целиком помещалась на его широкой крепкой груди. Некоторое время Наму не двигался. И я тоже замерла. Я поняла, что уже очень давно мы не замирали вот так вместе вдвоём. Мы услышали, как кто-то этажом выше спустил воду в унитазе.
Несколько дней спустя я проехала в автобусе мимо комплекса «Небо и земля». Я специально выбрала этот маршрут, чтобы посмотреть на здание. Оно располагалось вдоль дороги на одном из углов небольшого перекрёстка. Наш автобус очень кстати остановился на светофоре, и я довольно долго разглядывала здание через окно. Вопреки моим ожиданиям, оно оказалось громоздким и обшарпанным. Окружающие его изящные новые постройки только усиливали это впечатление. Большие и маленькие вывески хаотично закрывали собой весь фасад. «Промтовары», «Аптека», «Кофейня», «Центр китайской медицины», «Стоматология», «Лап- шичная», «Компьютерный клуб», «Школа китайского языка»… Я начала считать этажи: первый, второй, третий, — но постоянно сбивалась. В какой-то момент на светофоре сменились сигналы, и здание быстро скрылось из вида. Я подумала о самой дальней комнате на самом верхнем этаже этого стремительно удаляющегося строения, о комнате, где я ни разу не была, и о старике в этой комнате.
Ему было семьдесят три года. Довольно давно от него ушла его последняя женщина, и с тех пор он жил в одиночестве. Последнее время он перестал верить кому бы то ни было. Он проживал день за днём по давно заведённому распорядку. Каждое утро сначала на метро, а затем пешком он добирался до работы, работал допоздна и возвращался домой. У него был диабет первого типа. Однажды у него уже был угрожающий его жизни приступ. Когда кризис миновал, старик стал очень словоохотливым. Окружающие его люди считали, что по большей части весь свой запас красноречия он тратил на ругань и выговоры арендаторам и сотрудникам его комплекса. Старик помешался на здоровом образе жизни, и с течением времени это переросло в настоящую манию. Поэтому если всё оставить как есть, он с лёгкостью протянет ещё лет двадцать. И такой прогноз Чхве Тону сообщил Наму не с точки зрения сына, но с позиции врача.
— А через двадцать лет мне самому будет уже за шестьдесят, и судя по моей нынешней финансовой ситуации, высока вероятность, что к тому времени я обанкрочусь и окажусь в тюрьме, — добавил Тону без тени иронии. — Ну или сныкаюсь где-нибудь на Филиппинах или в Камбодже. Проведу жизнь в бегах от правосудия.
Интересно, о чём подумал Наму после такого признания. Через двадцать лет и ему, и мне будет за пятьдесят. Его престарелая собака к тому времени помрёт, и кого тогда он будет называть семьёй, этот Наму. В пятьдесят лет уже особо не заработаешь в качестве фитнес-тренера, что же он будет делать, этот Наму. А что же в пятьдесят лет буду делать я, я сама…
Несколько дней спустя Наму принёс домой какую-то прямоугольную деревянную коробочку. Коробочка была из тех, где запросто могла бы оказаться инкрустированная золотом ручка или брошь с опалом. Внутри оказалось нечто похожее на круглый пузырёк. Он был в несколько слоёв завёрнут пузырчатой упаковочной плёнкой. Это был раствор инсулина. Старик дважды в день колол себе в живот инсулин. В кожаной сумочке кирпичного цвета, изготовленной по его индивидуальному заказу ещё в 1980-х годах, лежали наготове шприц и игла, которые он использовал в обеденное время. Это была идея Чхве Тону — заменить лекарство старика этим раствором. Здесь концентрация инсулина была в разы больше того, что он привык колоть себе всю жизнь. После подмены старик собственноручно сделает себе инъекцию, чем вызовет гипогликемический шок и в считаные минуты впадёт в кому. И все это сочтут непреднамеренным самоубийством.
Практически безболезненная смерть, как заверял Чхве Тону. Он решил, что лучшим временем для подмены будет воскресное утро, когда ни охрана, ни уборщики, ни служба парковки не выходят на работу и большая часть арендуемых помещений также закрыта. Единственному сыну и наследнику всего имущества на это время необходимо было неопровержимое алиби. Как раз на этих выходных Чхве Тону планировал принять участие в конференции в Токио. Узнав о горькой утрате, он с лёгкостью организует поспешное возвращение на родину — в этом плане Токио весьма удобен. Деревянная коробочка лежала в холодильнике рядом с контейнером с кимчхи, бутылкой молока и упаковкой яиц. Наверное, её вполне можно было бы принять за коробку с солёной рыбой. Я сама не заметила, как начала ежеминутно заглядывать в холодильник.
— Мне кажется, ему это не на пользу, — прокомментировал Наму. Он сказал это негромко, но почему-то от тона, которым он это произнёс, внутри у меня всё сжалось.