титься с ним приехало мало людей. Подавляющее большинство на траурной церемонии были мужчины; в основном всем им было за семьдесят или они приближались к этому возрасту. Пожилые люди были одеты в костюмы чёрного или тёмно-серого цвета. Их наряд напоминал школьную форму мальчиков-старшеклассников — все как один надели жилетки под старомодные пиджаки и медленно шагали, собирая в складки широкие штанины. И все они — неважно, рослые или субтильные, громогласные или тихие, в фетровой шляпе или с тростью в руках, — казались бесстрастными и безучастными. И только когда разговор зашёл о последних часах жизни Пака, атмосфера в зале неожиданно оживилась. «Значит, в конце жизни он остался один, без ближнего круга», — сказал один из стариков. Кто-то другой откликнулся: «Зато, говорят, Пак умер во сне, значит, не мучился. Верно?» — «Да уж, какие мучения?» — отозвался ещё кто- то. «Это счастье, когда всё происходит за мгновение». Больше никто ничего не сказал. Единственный сын Пака, который жил теперь в Сиэтле, так и не приехал на родину. Когда с огромным трудом до него всё-таки дозвонилисъ, он сообщил, что на работе аврал и его должность не позволяет ему оставить фирму в такой момент. Он добавил, что все вопросы наследства будут решаться через адвоката. Мысль была выражена не напрямую, но предельно понятно.
Никто из тех, кого покойный в своё время считал смыслом жизни, не появился в этом зале.
К своим пятидесяти трём годам Ян уже двадцать пять лет работала в женской старшей школе S. До пенсии оставалось ещё десять лет. За это время она ещё вполне могла стать помощником директора по учебным программам. А если повезёт, то, возможно, ей и вовсе доведётся занять место замдиректора. Было ещё много доводов, к которым Ян прибегала, чтобы убедить себя не бросать работу до выхода на пенсию. Дочь, которая в этом году оканчивала институт, сообщила, что вместо того, чтобы искать работу, продолжит обучение. Сказала, что готовится к вступительным экзаменам на юридический факультет. Объяснила она своё решение тем, что видит в этом лучшее будущее. Само собой, её планы на будущее — это её личное дело, но она вела себя так, будто приняла это решение ради будущего Ян. «Надо только годик перетерпеть, — говорила она, — ты сама больше всех выиграешь, когда я стану юристом». Ян верила, что обязанность родителей — поддерживать детей и придавать им сил, даже если те мечтают о чём-то, достичь чего у них нет ни малейшего шанса.
В конце концов, вспомнив о муже, который ушёл с работы, не предупредив никого об этом, и после оккупировал гостиную, Ян была даже благодарна дочери, что та заранее поделилась своими планами. Похоже, мужу Ян даже в голову не приходило, что можно снова устроиться на работу, начать своё собственное дело, уйти в монастырь или покончить жизнь самоубийством. Он никогда не открывал дверь комнаты настежь, но и не запирался, никогда не выражал желания сделать что-то полезное для всех, но и не был настроен против этого. Он как будто был счастлив тем, что весь день курсировал между компьютером и холодильником, который жена заполняла едой. Можно сказать, он постиг науку находить радость в самом себе. Изменилась бы жизнь Ян, если бы он развелись? Похоже, что да. На её шее сейчас сидел бы только один иждивенец вместо двух, налоговые расчёты в конце года стали бы чуть менее выгодными, а во всём остальном её ноша стала бы значительно легче. Выбора не было. В ответственный момент она решила пустить всё на самотёк и жила теперь, оплакивая свою жизнь, считая, что несёт ответственность за своё решение, которому должна следовать.
Утром в один из первых зимних дней, когда Ян снова пришлось отложить мечты об увольнении, она как обычно собиралась на работу. Без лишней суеты. Едва открыв глаза, она нащупала свои очки в изголовье кровати, надела их, пошла умываться, нанесла лёгкий макияж, подогрела рис на оставшемся с вечера бульоне, съела примерно полпорции и, почистив зубы, надела один из своих зимних юбочных костюмов, купленный ещё в прошлом веке. Повязала шарф, который также в прошлом веке ей подарили школьные родители, потом выбрала и надела поверх всего пальто — одно из тех, в которых ещё не стыдно было выйти на улицу. Открывая дверь и покидая квартиру площадью восемьдесят один квадратный метр, в которой оставался спать муж, Ян почувствовала, что последние двадцать пять лет её тело движется по инерции.
Её душа не находила себе места лишь тот краткий миг, пока Ян не села в свою компактную машину, где перевела дыхание, завела мотор и включила радио. Ян с удовольствием слушала программу, в которой ведущие рассказывали истории своих слушателей. По большей части истории на эту программу присылали женщины, которые твёрдо решили либо бороться, либо, наоборот, покорно принять все тяготы и страдания в жизни. Истории изначально были не слишком складные, но явно подверглись профессиональной обработке, добавлявшей им блеска, и теперь увлечённая ими Ян не заметила, как оказалась на школьной парковке. Водительское кресло она покидала в куда более приподнятом настроении, чем была до этого. Она не считала, что её жизнь лучше, чем печальные истории из жизни других. Но ей нравился голос диктора в этой программе — немного отстранённый, спокойный и низкий. Звук его голоса был словно аспирин, регулярно принимаемый по одной таблетке в день, — проникал внутрь её капилляров и очищал кровь во всём теле. «Вам кажется, что это конец? Не отчаивайтесь. Надежда вырастает на прежних руинах. Всё можно начать сначала. Только если вы не растеряете свою смелость — всё возможно».
В то утро на административном собрании объявили, что на зимних каникулах нужен сопровождающий для группы учеников, отправляющихся в заграничную поездку по обмену. Услышав эту новость, Ян так обрадовалась, как не радовалась уже давно. При поддержке фонда S. для каждого звена школы была организована поездка в Японию, заново налаживающую дружеские связи между школьниками, в город Иокогаму в префектуре Канагава. Было решено, что из средней школы, а также старших женской и мужской школ в поездке будут участвовать по десять учеников и один сопровождающий учитель. По плану пятидневной поездки ученики должны были днём учиться вместе с японскими школьниками, а ночевать в их семьях, чтобы на месте познакомиться с бытом японских семей. Ян не особо интересовалась Японией. Обострение корейско-японских отношений, проблема вокруг острова Токто или скандал с поставленными в Корею японскими морепродуктами, которые были загрязнены радиоактивными веществами, никогда не привлекали её внимание настолько, чтобы она попыталась сформировать свою личную позицию. Но с городом Иокогамой всё было иначе. Когда-то она любила человека, которому нравилась песня, где были слова «аруйтэ мо, аруйтэ мо» — «я иду и иду». Это было очень давно. Когда она даже в мыслях не могла представить умопомрачительно медленную жизнь в небольшом городке, где она будет до зевоты править учебные программы. Тогда для неё существовала «Голубая Иокогама». Песня, которая напоминает Ян о страсти, безрассудстве и страданиях, которые когда-то присутствовали в её жизни.
Когда Ян сообщила, что хотела бы поехать в Иокогаму, по лицу замдиректора несложно было догадаться, насколько она удивлена. В этом кабинете Ян воспринималась не более одушевлённой, чем цветной лазерный принтер, ионизатор воздуха или стальной картотечный шкаф. Как и у этих предметов, у неё тоже никогда не было желаний, которые бы она открыто высказывала. Казалось, что с самого первого дня работы в школе S. она поставила себе главной целью не обращать на себя внимание. Через несколько дней ей было велено прийти на собрание, посвящённое школьному обмену, там она узнала, что её включили в список сопровождающих лиц. Это известие приободрило её, поскольку Ян уже забыла, когда последний раз что-то получалось так, как ей хотелось. Вместе с ней в качестве сопровождающих ехали учительница музыки из средней школы и преподаватель английского из старшей школы для мальчиков. Учителем пения была тучная дама, всегда красившая губы ярко-красной помадой, а учитель английского как человек был очень добрый, но про него ходил слух, что он так плохо знает язык, что не может даже поддержать разговор со своим коллегой — носителем английского языка. В кабинете бок о бок сидели учителя и директора трёх школ. Прежде чем Ян успела что-то сообразить, дверь открылась, и в кабинет широкими шагами вошёл мужчина. Повинуясь моменту, она поднялась следом за остальными, чтобы поприветствовать вошедшего. На нём была клетчатая рубашка без галстука и чёрный пиджак спортивного кроя. Это был новый председатель совета директоров фонда S. «Рад приветствовать!» — поздоровался он весёлым, но вежливым тоном. Рефлекторно втянув голову в плечи, Ян почувствовала, что дело обретает странный поворот.
С момента его назначения на пост председателя совета директоров не прошло и нескольких месяцев. Он был внуком основателя частной школы S. и племянником своего предшественника, который возглавлял совет директоров с тех самых пор, как Ян устроилась на эту работу. Предыдущему директору теперь уже перевалило за восемьдесят, но он всегда присутствовал наравне с обычными педагогами на всех церемониях, посвящённых приёму в ученики школы или выпуску из неё. На церемониях окончания школы старик половину времени как будто дремал, но, когда подходила его очередь, он медленно поднимался на трибуну и произносил ничем не примечательную речь, призывая выпускников стать преданными гражданами своей страны и благодарными членами общества. Он говорил вяло и неразборчиво. Каждый раз, когда Ян видела этого старика, дряхлеющего и скукоживающегося год от года, ей стоило большого труда, чтобы не вспомнить Пака. Ян даже начала подозревать, что у них могли быть какие-то родственные связи. У них была некоторая разница в возрасте, но оба были выпускниками одного и того же университета, поэтому Ян могла предполагать, что в студенческие годы они поддерживали преемственную связь старшего и младшего учеников, но никогда не пыталась это выяснить достоверно. Возможно, они до сих пор общаются — ей это было неизвестно. Ян всегда с благодарностью думала о старике. Не потому, что по одному слову Пака он устроил её сюда. Но потому, что после этого он ни разу и вида не подал, что знаком с нею.