– Извиниться недостаточно, – отвечает она. – «Виноват» – просто слово.
В ее голосе чувствуется горечь.
– Но я искренне хочу попросить прощения. Конечно, я не могу его вернуть.
Не могу? Не он ли у меня за спиной вытряхивает из себя озерную воду?
– Поверь, Нейша, я очень, очень сожалею, что все так получилось.
– Вернуть его?
Похоже, мои слова ее смутили.
– Да. Ты же знаешь…
– Карл, а за что именно ты хочешь попросить прощения?
– За Роба. За то, что убил его.
Молчание. Потом вопрос:
– Ты убил Роба?
У меня кружится голова. Теперь понятно, почему она так сердита и испугана. Чувствую, как к горлу поднимается какая-то гадость.
– Да. Я так думаю, – признаюсь я. – Видишь ли, я ничего не помню.
Ругательство в ответ.
В чем дело? Если Нейша не считает, что я убил Роба, почему она так напугана? Что вообще происходит?
– Тогда за что я, по-твоему, извинялся?
– Карл, хватит надо мной издеваться!
– Нейша, мне не вспомнить самому. Я тебе правду говорю. Что случилось на озере? Почему ты копам сказала, что мы просто резвились?
Она молчит. Долго. Ее пальцы сильнее вцепляются в косяк. Я стою, затаив дыхание.
– Ты пытался убить… меня.
Моя голова превращается в карусель. Все, что мне казалось более или менее определенным, летит вверх тормашками, кувыркаясь.
Я убил своего брата и пытался убить эту девушку?
– Но… но зачем мне это понадобилось?
– Ты действительно ничего не помнишь?
– Отдельные куски. Помню, мы с Робом дрались в воде.
– Ты и твой отвратительный брат. Вы были заодно. Теперь ты понимаешь, почему я не хочу тебя видеть? Карл, я не хочу, чтобы ты сюда приходил. Вообще.
Я опускаю клапан, закрывающий почтовую щель, и встаю на колени. Теперь понятно, почему она закричала, увидев меня в машине «скорой помощи». Почему не захотела говорить по телефону. Вода с навеса над крыльцом льется мне на голову. Брызги падают на лицо. В темноте мелькает лицо Роба. Кажется, он усмехается. Его рот на бледном лице напоминает шрам.
– Карл, немедленно уходи! Оставь меня в покое!
Я кричу, обращаясь к чему-то или кому-то, кого не существует… Или существует?
Рот наполняется слюной. Мне не удержаться. Я наклоняюсь, и меня тошнит в цветочную клумбу. Снова холодная вода с кислой гнилью, как на кухне. Сплевываю, вытираю рот рукавом, потом встаю и ухожу. Иду, глядя в землю.
Дождь не утихает, но я его уже не чувствую. Я одеревенел.
Глава 10
Отвратительный.
Это слово преследует меня.
Я не хочу верить Нейше, но с какой стати ей врать? Она испугана. Я ее пугаю.
Нейша думает, я ничем не лучше Роба. Такой же мерзкий и злой. Не знаю, как относиться к ее словам. И нет никого, кто мог бы мне сказать, права она или нет.
Струйки дождя текут по лицу. Я дрожу. Оборачиваюсь, ища глазами Роба. Он исчез.
Я бреду куда-то. Куда – и сам плохо представляю. Меня выносит в центр города. В сточных канавах шумит вода. Почти все магазины закрылись. Люди торопятся домой. Он был здесь. Тогда я этого не понял, но сейчас почти уверен. Мелькал передо мной. Прятался на крыльце.
Где же он сейчас?
Прохожу мимо магазинов и сворачиваю в квартал бунгало. В них живут старики. Вокруг никого. Двери закрыты. Шторы задернуты.
Теперь я его вижу. Расхаживает взад-вперед посреди дорожки.
Я ведь сам его искал. Ждал встречи. Но все равно у меня сводит живот. От него исходит нездоровая энергия, и меня от нее передергивает. Такое ощущение, что он весь наполнен демонической силой. Взад-вперед, как тигр в клетке зоопарка. И что-то бормочет под нос. Слов я не слышу.
Потом он поворачивается ко мне.
– Мы пытались это сделать? Пытались убить ее? – кричу я.
Теперь я его слышу.
«Убить ее. Убить ее».
Он повторяет мои слова? Или говорит сам с собой? Что происходит?
Дождь хлещет по лицу. Снова вижу его глаза; узкие размытые черные щелки. Он беззвучно приближается. Его лицо надвигается на меня. Ближе, еще ближе, еще. Я пячусь, но он движется быстрее. Вваливаюсь в дверной проем ближайшего бунгало, ударяюсь затылком о косяк. Я не в силах его остановить.
В последний момент я вздрагиваю, закрываю глаза, ожидая, что сейчас на меня обрушится его кулак… но на меня обрушиваются только холодные струи дождя. Холод пробирает до костей.
– Черт!
Я открываю глаза. Он исчез.
Осматриваю дорогу. Никого. Пустая улица. Асфальт, блестящий под светом фонарей.
– Роб! – кричу я. – Мне нужно знать!
Но он исчез. Неожиданно дверь, к которой я прислонился, открывается. На пороге появляется человек с кочергой, он держит ее, словно меч. Это старик в клетчатой рубашке. Рубашка заправлена в брюки со впечатляюще высокой талией. Держатся они на кожаных подтяжках. На ногах у старика шлепанцы.
– Убирайся, – заявляет он. – Убирайся отсюда.
И всматривается в мое лицо.
– Да это ты, Карл.
Старик опускает кочергу. Он меня знает. Я напрягаю мозги, вспоминая: откуда? Когда и как мы с ним познакомились? Навес над крыльцом укрывает входную дверь от дождя, она сухая, покрашена блестящей краской и слегка сияет даже от света уличного фонаря. Откуда я помню сильный маслянистый запах блестящей краски?
– Как твоя мама? Потерять ребенка – страшнее для матери не придумаешь.
Из открытой двери тянет теплом. Пахнет едой. Я вздрагиваю.
– Сынок, что у тебя с лицом?
– Да какие-то козлы привязались, – отвечаю.
Старик вздыхает:
– Подрался? Думаешь, твоей матери мало страданий, решил добавить к ним свою избитую физиономию?
Я смотрю на него. Старик опять вздыхает:
– Идем, сынок. Нужно промыть раны трихлорфенолом.
Ощупываю лицо. Щека здорово расцарапана. Я и не чувствовал.
– Нет, я домой пойду. Там промою.
– Идем ко мне, говорю. Я у тебя в долгу за летнюю работу. Ты так хорошо потрудился над моей входной дверью.
– Я?
– Да, ты, – усмехается он. – А я думал, только в моем возрасте память дырявая. Я же Гарри. Теперь вспомнил? Тебя школа присылала. Тебя и твоих друзей. Муниципальная программа была. Кажется, «Помоги пожилым» называлась. Но ты тогда мне здорово помог. У меня уже сил нет на такую работу, да и глаза не те.
Ничего не помню, но чувствую: память где-то близко. Я стою в проеме. Старик поворачивается и идет внутрь.
В прихожей, напротив двери, два ряда крючков для одежды. На нижнем висят собачий поводок и ошейник. Руки тянутся и снимают ошейник с крючка. Я кручу его и вспоминаю темную ночь. Бунгало, которое показалось пустым.
Нам даже не понадобилось ломать замок. Задняя дверь не заперта. Роб идет впереди. Я слышу собачий лай.
– Уинстон! – раздается старушечий голос.
– Роб, сваливаем! Бежим отсюда!
Значит, мы лезли сюда. В это бунгало. Здесь нас почуяла собака и залаяла. Это ее ошейник.
– Дверь закрой, холодно, – просит Гарри, возвращаясь из кухни.
Он останавливается и видит у меня в руках ошейник.
– Будь добр, повесь на место.
Что-то в его голосе заставляет меня быстро вернуть ошейник на крюк.
– Я… Извините.
Он внимательно смотрит на меня. Моя спина взмокает от пота. Я чувствую, что готов признаться. Признание вот-вот вырвется из моего горла.
– Я… я.
– Все нормально, сынок, – успокаивает старик. – Просто не надо больше трогать… эту штуку. Она же не твоя… Кстати, ты прочитал книгу, которую я тебе подарил?
– Книгу?
– «О мышах и людях». Помнишь? Хорошая книга. В твоем возрасте она мне очень нравилась.
Я выдыхаю. Внутри что-то вспыхивает. Значит, книга от него. Вспоминаю, что уже был здесь и видел книгу у него на полке. Мы тогда как раз проходили по литературе этот роман. Мою книгу кто-то спер. Я пожаловался старику на воров. Он вытащил с полки свою и сказал: «Вот, возьми. Можешь оставить себе. Мне она больше не нужна».
С трудом верю, что кто-то так просто мог подарить мне книжку.
– Да, – отвечаю я. – Ваша книга у меня. Мне она тоже очень нравится.
Он улыбается. Я хочу улыбнуться в ответ, но не могу. Вспоминаю, как приходил сюда с Робом.
– Пойдем на кухню. Там светлее. А то здесь мне твоей раны не рассмотреть.
Только не на кухню. Не туда, где…
– Пошли. Не стой в прихожей.
Шаркая, Гарри идет на кухню. Сейчас бы повернуться и убежать, но я не двигаюсь. Он стоит ко мне спиной и роется в кухонном шкафу. Впиваюсь глазами в пол. Чисто. А чего я ожидал? Два обведенных мелом контура там, где лежали тела старухи и собаки? Их гниющие останки? Пол чист: никаких пятен и царапин. Черные и белые линолеумные плитки.
– Иди сюда, – зовет меня Гарри. – Я же не кусаюсь.
Голос тонет в крике его жены. Я и сейчас его слышу: «Негодяй! Ты вор, трус и негодяй».
– Мне надо домой, – выдавливаю из себя я.
– Я тебя долго не задержу. Только рану на щеке обработаю. Иди сюда… Ближе, под лампочку.
Подхожу и оказываюсь ровно на том месте, где лежала собака. Пол под ногами начинает шевелиться, как будто я наступил на лапу или ухо. Я сдвигаюсь в сторону.
– Не елозь! Хоть минутку постой спокойно.
Он совсем рядом. От него пахнет мятой, клочок ваты в его руке резко отдает дезинфицирующим средством. Гарри подносит вату ко мне. Я вижу морщинистую кожу на его руке. Белки его глаз желтоватые. Зажмуриваюсь и вздрагиваю, когда вата касается раны.
– Потерпи еще чуть-чуть, – просит старик. – Я почти закончил… Все. Можешь открывать глаза. Чаю хочешь?
Я должен уйти. Не надо было вообще к нему заходить. Однако я согласно киваю.
– Ты, сынок, посиди в гостиной, пока я готовлю чай.
Иду в его гостиную. Маленькую, аккуратную, чисто прибранную… и знакомую. Ковер с пятнистыми узорами. У стены – кучка каминной растопки. По обе стороны от камина полки. Книги и фотографии. Подхожу ближе, разглядываю снимки на каминной доске. Снимки отдельных людей и групповые. Беру один в руки. На этом двое: старик и старуха. Муж и жена. Внизу надпись: «Гарри и Айрис. 22 июля 2012 г.»