– Но зачем? Зачем было угрожать ему? Разве ты не могла просто оборвать отношения и больше с ним не встречаться?
Она тихо фыркает.
– На словах все легко. Но город маленький. Куда ни пойдешь, что ни сделаешь – всем сразу становится известно. Тогда надо сидеть дома затворницей. Я и это пробовала.
– Значит, он хотел закрыть тебе рот и потому он…
Она кивает:
– Да. К тому же не забывай о ревности. Он думал, что ты… что мы… ты понимаешь… за его спиной.
– Но мы… между нами ничего не было. Так ведь? И еще, Нейша: он не убивал старуху. Я расскажу, что произошло. Роб убил собаку. Старуха увидела мертвого пса и подняла крик. А потом вдруг… упала на пол и затихла. Я возненавидел Роба за то, что он заставил меня пойти с ним грабить дом Гарри. Просто я знал, где у них лежат ценности. Но он ее не убивал.
Нейша пристально смотрит на меня.
– Роб мне рассказывал по-другому. Сказал, что прикончил старуху. Это его слова: «Я ее прикончил». А у нас с тобой ничего не было. Ты слишком хорош для идиотки вроде меня. Мы были просто друзьями.
Я тереблю волосы, начиная сомневаться в том, что мне удалось вспомнить.
– Я тогда чего-то не понимаю. Если Роб сказал, что убил старуху, почему ты осталась с ним? Почему столько раз возвращалась к нему? Неужели из-за снимков?
Нейша вздыхает. Упирается локтями в стол, обхватывает голову и смотрит на меня.
– Нет, это было ближе к концу. Я не знаю. Не знаю.
Она знает. Просто не говорит.
– Ты считала его убийцей и вернулась к нему…
У нее на ресницах блестят слезы. Я не хочу, чтобы она плакала. Надо ее как-то поддержать. Обнять, что ли? Но мне необходимо знать.
– Нейша, ты к нему вернулась. Почему?
Она поднимает голову. Губы плотно сжаты.
– Я боялась. Он грозился меня убить, если я его брошу. Я знала: он может. Он был жестоким. Ты видел, как он обращался со мной.
Красная полоса вокруг шеи.
– Ты про озеро?
– И до озера. Потому мы с тобой и сблизились. Карл, я сама была виновата.
Сквозь макияж просвечивает ссадина на щеке. Темная, которую не больно-то спрячешь.
– Нет, ты ни при чем. Ты не заставляла себя бить. Не выгораживай его.
– Я его разозлила. Говорила ему под руку. Он требовал замолчать.
– Нейша, он родился злым на весь мир. Уж я-то знаю, можешь мне верить.
Вот и еще один провал в памяти заполняется.
Нейша тянется ко лбу, сдавливает виски.
– Дело не только в старухе. Он бил тебя. Помнишь? Делал тебе больно.
Из прихожей слышится шум. Шарканье по полу. Мы с Нейшей вопросительно переглядываемся. Я вскакиваю, выбегаю в прихожую. Мама склонилась над кипой журналов.
– Все в порядке? – спрашиваю я.
Она смотрит на меня. Покраснела. Ясно. Мама подслушивала. Давно ли она здесь? И много ли слышала?
– Я вот собралась… собралась сдать их в макулатуру.
Нейша тоже выходит в коридор.
– Мне пора домой.
– Нет, не сейчас, – возражаю я. – Пожалуйста. Посиди еще немного.
Я беру ее за руку. Она вздрагивает.
Между кистью ее руки и локтем ссадины, успевшие покрыться сероватой коркой. Она думает, я их не заметил. Заметил.
– Как он посмел это сделать?
Она отворачивается. Я беру ее за руку, мягкую и теплую.
– Нейша, я никогда не сделаю тебе больно.
Убираю руку. Иду с Нейшей к двери. Мама стоит и смотрит на нас, держа в руках журналы. Снаружи почти беззвучно моросит дождь. Совсем слабый, но достаточный, чтобы меня насторожить. По коже ползут мурашки. Нейша останавливается на верхней ступеньке крыльца, поднимает воротник пальто. Я встаю рядом, закрыв дверь.
– Она слышала, – шепчет Нейша.
– Очевидно, да. Ничего, я с ней поговорю.
– Как глупо получилось.
– Все будет нормально, – отвечаю я и понимаю, до чего неубедительно звучат мои слова.
Дождь усиливает серый цвет бетонных стен и плит прохода. С карниза срывается крупная капля и ударяет по руке. Одновременно замечаю в дальнем конце улицы, возле спуска, мелькнувшую тень. Съеживаюсь. Моя спина впечатывается в дверь.
– Ты что? – удивляется Нейша. – Прячешься?
– Нет. С чего ты взяла? Не от кого прятаться.
Я хочу ей рассказать. Очень хочу. Но не сейчас.
Нейша смотрит через плечо.
– Там кто-то есть?
– Никого.
Она снова оборачивается. С непривычки такое может испугать.
– Ты меня проводишь до спуска? – спрашивает Нейша.
Она ждет моего ответа.
– Конечно. – Я спускаюсь с крыльца.
Дождь такой мелкий, что почти не ощущается. Впереди никаких теней. Я не слышу непрошеных голосов, и страх понемногу гаснет. Нейша берет меня за руку. Даже через пальто я чувствую ее тепло.
– А давай я тебя до дома провожу, – предлагаю я.
Она морщит лоб:
– Ты лучше поговори с мамой.
– Но мне и с тобой надо поговорить. Мы не закончили разговор.
– Договорим потом. А сейчас важно выяснить, многое ли твоя мама слышала и как она поступит. Вдруг пойдет в полицию? Тебя могут арестовать.
Я пожимаю плечами:
– Не думаю. Вряд ли она меня заложит. Если мама слышала, как Роб обошелся с тобой, она будет молчать. Ей тоже досталось. Не от Роба. От нашего отца. Он над ней издевался, изуродовал ей мизинец. На озере я тебя защищал… во всяком случае, пытался защитить. Не думаю, что она настучит копам.
Мы почти дошли до лестницы. Дождь похож на водяную пыль, но лицо, шея и руки у меня мокрые.
– Нейша, зачем ты наврала полицейским? Сказала, что мы на озере резвились? Почему не рассказала правду?
– Я тебя боялась. Ты убедил меня пойти на озеро. Я подумала, вы с ним заодно. А потом испугалась, что ты станешь мстить, если я скажу правду.
Ощущение такое, будто из меня вычерпывают внутренности. Я напугал Нейшу? Мне худо от одной этой мысли.
– И потом, мне бы пришлось рассказать им все, – продолжает она. – Все, о чем я говорила тебе. На такое я решиться не могла.
– Не понимаю. Ты не сделала ничего плохого. Это он над тобой издевался. Ты пыталась защититься.
– Легко говорить, когда мы вдвоем. А когда даешь показания… Возникает чувство, что ты тоже виновата. Стыдно.
Она отворачивается. Я беру ее за руку и осторожно поворачиваю лицом к себе. Нейша по-прежнему не смотрит мне в глаза.
– Ты не виновата. Ни в чем не виновата. Поверь мне, Нейша…
Мне хочется ее обнять. Прижать к себе.
Внизу, где кончаются ступени, кто-то есть. Бледная, едва заметная фигура.
Я застываю на месте.
Фигура выплывает из сумрака, направляется к нам.
– Что случилось? – спрашивает Нейша, поворачиваясь ко мне.
Человек. Он поднялся лишь на середину лестницы, но я уже знаю, кто это. Роб. Он зол. Сильно зол.
– Бежим! – кричу я. – Быстро назад, в дом!
Силой тащу Нейшу обратно. Надо успеть вернуться домой.
– В чем дело? – кричит она. – Что случилось?
Мы взбегаем на крыльцо, шумно вваливаемся в прихожую. Я хватаю кухонное полотенце и торопливо вытираю лицо и волосы.
– Это дождь. Дождь…
Протягиваю полотенце Нейше. Она стоит в проеме входной двери, недоуменно глядя на меня. Роб исчез. Он не погнался за нами. Мы в безопасности.
– У меня даже пальто не намокло, – недоумевает Нейша. – Может, объяснишь, что случилось? Ты меня пугаешь.
Что случилось? Она спрашивает, что случилось. Она не знает. Не видит того, что вижу я. Мне кажется, я понимаю происходящее со мной, но сначала должен удостовериться и лишь потом рассказать ей… если…
– Ничего особенного. Просто у меня нервная реакция на дождь после… сама знаешь.
– Тогда не провожай меня. Оставайся дома. Я прекрасно дойду сама.
– Хорошо. Но ты хотя бы зонтик возьми, а то промокнешь.
Не могу поверить, что спокойно позволяю Нейше уйти одной.
Она чуть прищуривается, будто хочет спросить о чем-то, но потом говорит совсем другое:
– Не волнуйся. У меня есть зонтик. – Хлопает по сумке, висящей на плече. – Ты мне позвонишь?
– Да. Обязательно.
Мне важно знать, что она благополучно вернулась домой.
– У тебя… у тебя его телефон? Я очень удивилась, когда ты первый раз позвонил. Это…
– Понимаю. Нигде не могу найти свой мобильник. Может, остался на дне озера.
Нейша краснеет, и я вслед за нею. Чувствую, как кровь приливает к лицу при мысли о снимках. Ее снимках.
Она опять что-то хочет сказать, но лишь кусает губы, а затем бормочет:
– Ладно. Пока.
И выскальзывает из нашего дома. Я слышу ее шаги. Каблуки сапог стучат по бетону. Закрываю дверь, приваливаюсь к косяку и пару минут пытаюсь успокоить дыхание, разобраться с лавиной голосов и картинок, мелькающих в памяти. Я жду, когда они сложатся во что-то более осмысленное.
До сих пор не могу прийти в себя от того, что рассказала мне Нейша. Сейчас я должен был проводить ее до дома. У меня столько вопросов. Но она права. Необходимо поговорить с мамой.
– Мам, ты где?
– Здесь я.
Голос тусклый, монотонный. Она в гостиной, сидит на диване. Журналы валяются на кофейном столике. У нее в руках старая школьная фотография. Мы с Робом в одинаковых рубашках и галстуках, волосы прилизаны. Мама что-то бормочет. Я с трудом разбираю ее слова.
– Такой молодой. Такой молодой.
Ее сын, погибший в семнадцать лет. Старший сын, убитый младшим.
– Я знаю. Мне тоже тяжело.
Кажется, она не слышит моих слов.
– …Ты думаешь, малые дети, ничего не понимают. Всё они понимают, даже когда еще ползунки. Мне бы это раньше уяснить. Уйти от этого мерзавца. А я не думала… представить не могла.
Она кладет снимок и сцепляет руки, водя изуродованным мизинцем по большому пальцу.
– Мам!
Она поднимает голову. Я стою в дверях.
– Роб? – спрашивает она. – Роб, что ты наделал?
Она с трудом встает и идет ко мне, хмуря брови.
– Мама, это я, Карл.
Иду к ней. Мы останавливаемся посередине комнаты.
– Карл, – повторяет она, будто силится вспомнить. – Карл!
Ее лицо светлеет.