– Думаю, все проще. Ильинская и Цветков ждут от нас мозгового штурма для решения какой-то своей задачи. Причем, задачи не слишком, как бы это сказать, законной. Мне кажется, скоро все прояснится.
Туман сгущается
После обеда Башмачков плюхнулся в зале на освободившееся место рядом с Линой. Это не ускользнуло от внимания Ильинской, и она обратилась к нему с ироничной улыбкой:
– Господин Башмачков, вы на утреннем семинаре активно комментировали выступления коллег. Знаете, вы напомнили мне двоечника Проничева, с которым я когда-то училась в одном классе. Сидя на Камчатке, он частенько доводил учителей до истерики, зато у доски абсолютно терялся и трусил. Валерий Михайлович, окажите нам честь! Поднимайтесь на сцену и зачитайте, пожалуйста, ваш рассказ на тему «Начать с нуля».
– Не было печали – черти накачали, – проворчал Башмачков и стал неуклюже пробираться к сцене. Поднявшись, запутался в проводах и едва не уронил микрофон. В зале засмеялись. Башмачков обвел хмурым взглядом зал, невозмутимо представился, затем достал из кармана телефон принялся читать текст:
«Иван Сидоров в детстве мечтал стать продавцом билетов на стадионе, чтобы иметь возможность ходить на любые футбольные и хоккейные матчи. Еще он хотел стать тренером по плаванию, уж очень хотелось каждый день плавать в бассейне. Позже его мечта выросла до директора кинотеатра. Какой мальчишка не мечтал в девяностые бесплатно смотреть блокбастеры в кинозале! Когда Ваня вырос, все его детские мечты вдруг – раз! – и обнулились. Иван поступил в «Плешку» (так в народе называли Институт народного хозяйства имени Плеханова), выучился на обычную скучную специальность, устроился на малоинтересную работу и через несколько лет дослужился до топ-менеджера. Он вкалывал двенадцать на семь, чтобы у начальства были дворцы, яхты и с каждым годом все более молодые и красивые любовницы. Работа отнимала все силы и с каждым годом казалась все более бессмысленной. Когда Иван засыпал за компьютером от усталости и видеокамеры это фиксировали, в потолке его кабинета открывался люк, и на топ-менеджера Сидорова изливался «золотой дождь». Попросту говоря. сыпались бумажные деньги. Однако эти бумажки уже не радовали Ивана так, как прежде, хоть он аккуратно собирали их и прятал дома в холодильник. Все необходимое для жизни – таунхаус, хорошая иномарка и французский бульдог Бадди у него уже были, а вот времени и сил на девушек и на дружеские посиделки не оставалось. Сидоров смотрел на купюры, регулярно падавшие на его голову в офисе, и мысленно цитировал Пушкина: «Я пережил свои желанья, /Я разлюбил свои мечты; /Остались мне одни страданья, /Плоды сердечной пустоты».
В общем, Ваня как встал на жизненные рельсы, словно «Сапсан», так и покатил по ним с бешеной скоростью без остановок. Казалось, из этой колеи ему никогда не вырваться, привычный маршрут со знакомыми станциями будет длиться до пенсии. Все изменилось в один день. Сидоров оставил на рабочем столе записку: «Не ищите меня, я уехал навсегда» и исчез, бесследно растворился в пространстве, словно поезд-беглец.
Через несколько месяцев в подземный переход Лондона спустился потрепанный уличный музыкант Джонни со своей не менее потрепанной гитарой. Никто не узнал бы в нем бывшего топ-менеджера, носившего пиджаки от Армани и ботинки от Гуччи.
С тех пор ежедневно, отыграв концерт и пересчитав полученную мелочь, Джонни, а в прошлом топ-менеджер Иван Сидоров, отправлялся пешком с улицы Пикадили в свой уютный маленький домик с небольшим садиком, где его ждал верный бульдог Бадди.
Руководство компании, в которой работал Иван, после его исчезновения обратилось в полицию, а та – в международный розыск. Но где там! Топ-менеджер как сквозь землю провалился. Денег, которые Сидоров вывел из фирмы через офшоры, ему хватило и на новые документы, и на пластическую операцию, и на приобретение домика в престижном районе Лондона, и даже на покупку подержанной гитары на блошином рынке. В итоге Иван Сидоров обнулил свою жизнь, занялся любимым делом и стал абсолютно счастлив».
В зале раздались редкие хлопки.
Ильинская слушала Башмачкова очень внимательно.
– Вы в кратком резюме написали, что вы работаете в жанре «готика» и «нуар», – сказала она, – какой же тут нуар и где готика? Это же заявка на авантюрный роман с хэппи-эндом.
– Ну, можно еще добавить сцену на лондонском кладбище. Типа Сидоров советуется с духом Карла Маркса, как ему поступить с выведенным из фирмы капиталом. А дух отца-основателя подбадривает «русского бунтаря»: мол, не робей, сынок, не отдавай буржуям ни цента!
– Не смешно! – раздался надменный голос из зала. – Позвольте прервать этот поток самодеятельности.
Поэтесса Мария Кармини поднялась с места и короткими мышиными шажками засеменила к сцене. Башмачков по-джентльменски подал ей руку и помог преодолеть крутые ступеньки, а затем объявил с пафосом, как завзятый конферансье:
– Прошу любить и жаловать! Мария Кармини! Певица любви и измен!
– Я могу наконец начать? – сверкнула поэтесса в сторону Башмачкова злыми черными глазками. Нынче она уже не походила на Дюймовочку. Всем своим обликом миниатюрное создание напоминало мышку. Великоватые для узкого личика ушки розово светились в свете софитов, подчеркивая сходство с маленьким шустрым зверьком. Кармини прикрыла глаза и внезапно стала читать… стихи. Она декламировала их хрустальным детским голоском, с легким поэтическим подвыванием:
«Давай, обнуляйся скорее, мой милый герой!
Жену прогони, и еще одну, рыжую, – в шею!
И третью, которую ты называешь сестрой,
А то я сама пред тобой обнулиться сумею!
Мой Ангел-хранитель, и ты обнуляйся, прошу!
Я новой любви, сумасшедшей и ветреной, жажду.
Всю жизнь обнулю, а потом восемь строк напишу,
О том, как любовь обнулить я пыталась однажды».
В зале раздались редкие смешки. Черные глазки поэтессы вспыхнули раскаленными угольками, лицо ее, похожее на остроносую мордочку, сделалось злым и обиженным. Однако поэтесса сочла ниже своего достоинства отвечать весельчакам. Она стояла, высоко подняв подбородок, и гордо, как Жанна Д‘Арк на допросе в инквизиции, озирала зал.
– Не знаю, что и сказать. Мария, вы меня, признаться, обескуражили, – пробормотала Ильинская. – В этом зале собрались прозаики. Не представляю, чему мы можем научить вас, большого поэта?
– Меня не надо учить, мои учителя в поэзии – Блок и Ахматова, – надменно заявила Кармини. – Впрочем, я пишу не только стихи, но и прозу. Мои строки рождаются в муках. Моя проза – это те же стихи, а не графоманские потуги предыдущих ораторов. Обещаю, что почитаю ее в следующий раз.
– Перерыв – пятнадцать минут, – дипломатично прервала обличительный монолог поэтессы Ильинская, – затем мы продолжим чтение ваших строк, коллеги, которые рождаются, не побоюсь показаться слишком пафосной, в слезах и муках.
Без страховки
– Слушай, Башмачков, – зашептала Лина, когда они вышли в коридор, – у меня созрел план.
– Когда ты так говоришь, мне становится страшно! Многолетний опыт общения с тобой подсказывает, что за этим признанием последует какая-нибудь рискованная глупость.
Башмачков пристально взглянул на Лину, но та невозмутимо продолжала:
– Предлагаю обыскать комнату Биркина не вечером, когда все будут сидеть в номерах и кропать свои бессмертные творения, а сейчас, когда писатели двинут в зал после перерыва. Новые чтения затянутся часа на полтора, и никто не обратит внимания на наше краткое отсутствие. Пятнадцать минут небольшого риска – и все дела!
– Придется пропустить выступления других авторов и бесценные комментарии коуча! За что мы денежки Ильинской платили?!– проворчал Башмачков.
– Небольшая потеря! Ты все равно никого кроме себя не слушаешь, – оборвала его Лина и потащила приятеля на второй этаж.
– Лезь первым, – скомандовала она, оказавшись с Башмачковым на своем балконе. – Потом подашь мне руку.
Длинные ноги литератора легко перемахнули через низкую перегородку. Затем он протянул Лине руку и быстро втащил ее на балкон, располагавшийся справа от ее номера.
– Ой, кажется, балконная дверь закрыта! – с ужасом прошептала Лина. – Об этом я не подумала.
– Спокойно, Холмс! – Здесь есть тот, кто думает за вас!
Башмачков нажал на гребенку, оставлявшую в балконной двери щелку для проветривания, слегка расшатал ее, и дверь медленно, хотя и с громким скрипом, открылась.
– Хорошо, что в сентябре не слишком рано темнеет, – прошептала Лина, – давай не будем зажигать свет! Нас могут заметить со стороны парка.
– Интересно, что ты надеешься найти в комнате после генеральной уборки? Отпечатки пальцев убийцы? Следы крови? Короче, ищи что хочешь, только быстрее! – проворчал Башмачков.
Лина оглядела комнату, где еще недавно жил добродушный человек и неплохой писатель Борис Биркин. Она слышала, что в девяностые, еще до появления интернета, молодежь зачитывалась его историческими романами, а потом читатели переметнулись к более скандальным и раскрученным авторам. Увы, слава – дама ветреная, редко у какого автора задерживается надолго.
Комната была уже прибрана. В ожидании нового гостя горничная заправила постель свежим бельем, сверху на кровати лежало уголком отглаженное покрывало. Ничто не напоминало о трагедии, случившейся два дня назад. Телевизор, кофе-машина, зеркало над письменным столом… Ничего особенного, типичный стандарт «три звезды»,
– Тише! – прошептала Лина, отодвигая ящик стола почти до упора, – кажется, я что-то нашла.
В коридоре раздались шаги и через пару секунд они услышали, как ключ в замке медленно поворачивается. Сердце у Лины застучало громко, как отечественный холодильник преклонного возраста.
– Лезем обратно! – скомандовала она.
– Поздно! – прошипел Башмачков и втолкнул ее в ванную комнату.
Они стояли там, тесно прижавшись друг к другу и старались не дышать. От Башмачкова пахло тем же одеколоном, что и двадцать лет назад, когда они познакомились. Забытый мужской аромат, терпкий и манящий, а еще колючий подбородок, который уперся ей в затылок… Черт побери, «подходящее» место для ностальгии! Лина смутилась, хотела об этом пошутить, но литератор прикрыл ей рот ладонью.