Я взяла с кресла новое розовое платье и негромко спросила:
— Вы наденете его сегодня вечером, мисс?
— Ой! — подскочила от неожиданности Эммелин. — Не смей больше так подкрадываться! Ты меня до полусмерти перепутала!
— Прошу прощения, мисс. — У меня запылали щеки. Я кинула взгляд на Ханну, но она, казалось, ничего не слышала. — Вы наденете это платье, мисс?
— Да. — Эммелин прикусила нижнюю губу. — Во всяком случае, я так думаю. — Она оглядела платье, пощупала оборку. — А ты как думаешь, Ханна? Голубое или розовое?
— Голубое.
— Да? — Эммелин задумалась. — А я хотела розовое.
— Тогда розовое.
— Ты даже не смотришь!
Ханна с неохотой подняла глаза:
— Или то. Или другое. — Оба хороши.
— Принеси-ка голубое, — капризно велела мне Эммелин. — Посмотрю еще раз.
Я покорно присела и испарилась за дверью ее спальни. Пока я рылась в гардеробе, Эммелин сказала сестре:
— Мне очень важно, что я надену сегодня, Ханна. Вечером я впервые присутствую на званом обеде и хочу выглядеть потрясающе. Тебе тоже надо привести себя в порядок. Лакстоны — американцы.
— И что с того?
— Ты же не хочешь, чтобы они решили, что мы какие-то неотесанные?
— Мне все равно, что они там решат.
— А зря. Они очень нужны Па для его бизнеса. — Эммелин понизила голос, и я застыла, прижавшись щекой к платьям, чтобы услышать ее слова. — Я случайно услышала, как он разговаривал с бабушкой…
— Скорей, подслушала, — перебила ее Ханна. — А бабушка-то говорит, что это я у нас испорченная девчонка!
— Как хочешь, — сказала Эммелин, и я поняла, что она пожимает плечами. — Могу не рассказывать.
— Не можешь. У тебя на лбу написано, что ты умираешь от желания разболтать мне все, что подслушала.
Эммелин помолчала, смакуя свой добытый неправедным путем секрет.
— Ну… ладно. Скажу, раз уж ты так настаиваешь. — Она с важностью откашлялась. — Сперва бабушка начала расписывать, сколько горя принесла война нашей семье. Что немцы отняли будущее у рода Эшбери и что дедушка в гробу бы перевернулся, если б узнал, как идут дела. Па пытался объяснить, что все не так плохо, но бабушка не желала слушать. Она сказала, что старше и лучше знает, и как еще назвать наше положение, если не безнадежным — ведь Па последний в роду и у него нет наследников. Назвала его глупым упрямцем за то, что не делал, как ему было сказано, и не женился на Фэнни, когда была такая возможность.
А Па тут же взбесился и сказал, что пусть он потерял наследника, но у него по-прежнему есть завод, и там все хорошо, пусть бабушка успокоится. А бабушка не успокоилась и сказала, что банк уже начинает задавать всякие вопросы.
Тогда Па замолчал, и забеспокоилась я, потому что решила, что он идет к двери и меня сейчас поймают. А потом чуть не засмеялась от облегчения, потому что он снова заговорил, и я поняла, что он все еще сидит в кресле.
— И что, что он сказал?
Эммелин продолжала тоном актрисы, приближающейся к концу сложного отрывка.
— Сказал, что да, правда, во время войны дела действительно шли не слишком-то хорошо, но теперь он бросит аэропланы и снова займется автомобилями. Распроклятый банк — это он так сказал, не я — так вот, распроклятый банк обещал дать нам денег. Он познакомился с одним человеком, с финансистом. У этого человека, мистера Саймиона Лакстона, есть связи, и в бизнесе, и в правительстве. — Эммелин счастливо вздохнула, завершив трудный монолог. — Вот и все или почти все. Па очень расстроился, когда бабушка заговорила про банк. И тогда я решила, что сделаю все возможное, чтобы произвести на мистера Лакстона хорошее впечатление и помочь Па в его делах.
— Я и не знала, что ты так интересуешься бизнесом.
— Разумеется, интересуюсь, — оскорбленно заявила Эммелин. — А ты просто злишься, потому что в этот раз я знаю больше, чем ты.
Пауза. Затем голос Ханны:
— А не связан ли твой внезапный и горячий интерес к делам Па с сыном этого Лакстона, над фотографией которого в газете грезила недавно Фэнни?
— Теодор Лакстон? А он будет на обеде? Я и не знала, — сказала Эммелин, но в голосе ее прозвучала усмешка.
— Ты для него еще ребенок. Ему же не меньше тридцати.
— А мне почти пятнадцать, и все говорят, что я выгляжу старше своих лет.
Ханна закатила глаза.
— И вообще, любить никогда не рано, — заметила Эммелин. — Джульетте тоже было четырнадцать.
— Ага, и вспомни, чем все кончилось.
— Это было чистой воды недоразумение. Если бы они с Ромео поженились и их дурацкие родители прекратили им мешать, я уверена: они жили бы долго и счастливо. — Она вздохнула. — Я так хочу скорее замуж.
— Замужество — это тебе не танцы с симпатичным мужчиной, — сказала Ханна. — Там много всего другого.
Песня опять доиграла, и игла зацарапала пластинку.
— Какого?
Я прижалась потеплевшим лицом к холодному шелку платья Эммелин.
— К примеру, близость, — объяснила Ханна. — Интимная.
— Близость, — почти беззвучно повторила Эммелин. — Ой, бедная Фэнни.
Воцарилась тишина — мы все размышляли над судьбой Бедной Фэнни, которая недавно вышла замуж за Чужого Мужчину и уехала с ним в свадебное путешествие.
Я и сама уже успела испытать, что это за ужас такой. Несколько месяцев назад в деревне Билли — слабоумный сын рыбника, потащился за мной в переулок и зажал в безлюдном углу, лапая толстыми пальцами. Сперва я окаменела от страха, а потом вдруг вспомнила, что у меня в руках полная сумка здоровых макрелей, подняла ее повыше и треснула его по голове. Билли отпустил меня, но до этого все-таки успел залезть под юбку. Всю дорогу до дома меня передергивало от отвращения и потом, много дней подряд, я не могла по вечерам закрыть глаза, чтобы вновь не пережить эти жуткие минуты, гадая, что могло бы произойти, если бы мне не удалось отбиться.
— Ханна, — позвала Эммелин. — А как это — близость?
— Ну… это… такие проявления любви, — неуверенно сказала Ханна. — Очень приятные, я надеюсь, с мужчиной, в которого ты влюблена, и ужасно противные с кем-нибудь еще.
— Да понятно, что проявления. Но вот как это бывает?
Снова тишина.
— Ясно. Сама не знаешь, — сказала чуть погодя Эммелин. — По лицу вижу.
— Точно не знаю, но…
— Я спрошу Фэнни, когда она вернется. Уж она-то к тому времени будет знать точно.
Я пробежалась пальцами по прекрасным платьям Эммелин, отыскивая голубое и гадая, правду ли сказала Ханна. Действительно ли, те приставания, с которыми полез ко мне Билли, могли бы стать желанными с другим парнем? Вспомнилось, как Альфред несколько раз стоял рядом со мной на кухне, и меня охватывало странное, но приятное чувство.
— На самом деле, я не хочу замуж прямо сейчас. — Это опять Эммелин. — Просто Теодор Лакстон очень симпатичный.
— Богатый, ты хочешь сказать.
— Это почти одно и то же.
— Тебе просто повезло, что Па позволил тебе обедать со всеми внизу, — сказала Ханна. — Когда мне было четырнадцать, мне такого не разрешали.
— Мне почти пятнадцать.
— Наверное, ему просто не хватало народу за столом.
— Да. Какое счастье, что Фэнни вышла замуж за своего скучного толстяка и уехала в Италию на медовый месяц. Будь они дома, мне, скорей всего, пришлось бы обедать с няней Браун.
— А я бы лучше с няней обедала, чем с этими американцами.
— Глупости какие.
— А еще лучше — книжку бы почитала.
— Врунья, — не поверила Эммелин. — А зачем тогда ты вытащила то атласное платье цвета слоновой кости, которое Фэнни просила тебя не надевать при этом ее ужасном женихе? Ты бы его не выбрала, если б не хотела выглядеть получше.
Молчание. А затем радостный возглас Эммелин:
— Ха! Я права! Ты смеешься!
— Ну ладно, мне действительно интересно, — сдалась Ханна. И быстро добавила: — Но вовсе не потому, что я хочу произвести впечатление на каких-то там богатеньких американцев.
— Ой ли?
— Точно.
Заскрипели половицы — кто-то из сестер прошелся по комнате — и до сих пор поскрипывающий граммофон наконец замолчал.
— А чем же ты так интересуешься? — не успокоилась Эммелин. — Ведь не скудным же угощением миссис Таунсенд.
Я застыла, прислушиваясь. Когда Ханна ответила, ее голос звучал спокойно, но со скрытым волнением:
— Сегодня вечером я хочу попросить Па отпустить меня обратно в Лондон.
Я едва слышно вскрикнула, зарывшись в шкаф. Они ведь только что вернулись, неужто Ханна опять исчезнет?
— К бабушке? — уточнила Эммелин.
— Нет. Пожить одной. В квартире.
— В квартире? А с какой стати ты вдруг поселишься в квартире?
— Ты будешь смеяться… Я хочу найти работу. Эммелин не засмеялась.
— Какую еще работу?
— В какой-нибудь конторе. Печатать, стенографировать.
— Так ты же не умеешь стено… — Эммелин осеклась. — Ну конечно! Те бумаги, которые я нашла на прошлой неделе! Со значками вроде египетских иероглифов…
— Нет!
— Ты тайком изучала стенографию! — с негодованием продолжала Эммелин. — С мисс Принс?
— О господи, нет, конечно. Неужели мисс Принс может научить чему-нибудь дельному?
— Тогда как же?
— Ходила на курсы секретарей в деревне.
— Когда?
— Начала давно, в первые месяцы войны. Я казалась себе такой никчемной, мне хотелось приносить хоть какую-то пользу, вот я и придумала эти курсы. Потом, когда мы уехали к бабушке, я решила поискать работу — ведь в Лондоне столько всяких контор… Но у меня ничего не вышло. Когда бабушка наконец-то начала отпускать меня надолго одну, выяснилось, что меня нигде не берут. Видите ли, я для них слишком молода. Но теперь мне восемнадцать, и я вполне могу попробовать еще раз. Я столько занималась, что стенографирую очень быстро.
— А кто еще об этом знает?
— Никто. Теперь вот ты.
Спрятавшись среди платьев и слушая, как Ханна расписывает свои новые навыки, я почувствовала, что стремительно теряю что-то важное. Исчезал так долго хранимый мною маленький секрет. Ускользал прямо из рук, уплывал в море шелков и атласа, осыпался бесшумной пылью на т