— А что за хобби? — спросил Тедди.
— Например, бридж, — предложила Дебора, стряхивая пепел. — Хорошая игра взбодрит кого угодно.
Эстелла, которая приехала в Ривертон «оказать посильную поддержку», согласилась, что Ханну надо отвлечь, но предлагала другое средство: ребенок. Что еще женщине нужно? Тедди пора как следует постараться.
Тедди не спорил. И приняв безучастность Ханны за согласие, сделал все от него зависящее.
К радости Эстеллы, через три месяца доктор объявил Ханну беременной. Вопреки ожиданиям, она не отвлеклась, а еще больше погрузилась в себя. Даже меня звала все реже и реже, рассказывала все меньше и меньше. Я расстроилась: мне казалось, наши разговоры по душам помогут Ханне рано или поздно вернуться к людям, покинуть свою добровольную ссылку. Но мечтам не суждено было сбыться.
Даже наоборот. Ханна отдалилась от меня еще больше: одевалась сама, а если я предлагала помощь, поглядывала странно, с необъяснимой злостью. Я пыталась разговорить ее, твердила, что она ни в чем не виновата, что никто не сумел бы спасти Робби, но Ханна лишь молча мерила меня непонятным взглядом. Будто не понимала, о чем это я, или — еще хуже — считала, что я не вправе разговаривать на эту тему.
Последние месяцы она бродила по дому, как привидение. Одно слово — мистер Фредерик вернулся, ворчала Нэнси. Тедди забеспокоился еще больше. В конце концов, речь теперь шла не только о Ханне. Его дитя, его сын, продолжатель рода Лакстонов, был достоин большего. В дом приглашали одного врача за другим, и все они, еще не забывшие недавней войны, повторяли одно и то же: состояние Ханны вполне естественно для человека, испытавшего шок.
Один из докторов после консультации отвел Тедди в сторону и сказал:
— Самый настоящий шок. Интересный случай: ваша жена полностью отстранилась от всего окружающего.
— И как ее вылечить?
Доктор сочувственно покачал головой.
— Я бы и сам заплатил, чтобы узнать.
— Деньги — не проблема, — кратко информировал Тедди.
— Там ведь была еще одна свидетельница, — уточнил врач.
— Да, сестра моей жены.
— Сестра, — что-то записывая, повторил врач. — Прекрасно. Они близки?
— Очень.
Доктор поднял палец.
— Привезите ее сюда. Разговор: вот лекарство от такого рода состояния. Вашей жене необходимо говорить с человеком, испытавшим то же самое.
Тедди последовал совету и несколько раз подряд пригласил Эммелин в Ривертон, но она не приехала. Не смогла. Была чересчур занята.
— Не понимаю, как можно так относиться к родной сестре? — спросил Тедди у Деборы однажды вечером. — И это после всего, что Ханна для нее сделала!
— Я бы не волновалась, — ответила Дебора. — Судя по доходящим до меня слухам, даже хорошо, что Эммелин от нас далеко. Поговаривают, она стала на редкость вульгарной. Уходит последней с любой вечеринки. Шляется ни пойми с кем.
Дебора не лгала: Эммелин снова погрузилась в ночную жизнь Лондона, на этот раз с головой. Она стала душой всевозможных вечеринок, снималась в кино: фильмы ужасов, мелодрамы — в основном, в роли обманутой кем-то роковой женщины.
Странно, шептали злые языки, что Ханна так убивается по Робби. Непонятно, почему это она переживает его смерть гораздо тяжелее, чем сестра. Вроде бы поклонника-то потеряла именно Эммелин.
На самом деле Эммелин было не легче. Просто она страдала, как умела. Хохотала без удержу и пила без меры. Говорят, в день ее гибели на Брейнтри-роуд полиция нашла в машине початую бутылку бренди. Лакстоны замяли дело. Если что и можно было купить в то время за деньги, так это закон. Может, и сейчас так. Не знаю.
Ханне сказали не сразу. Эстелла боялась, что это слишком опасно, и Тедди согласился, потому что роды были уже близко. Официальное заявление от имени Ханны и Тедди сделал лорд Гиффорд.
Через день после автокатастрофы Тедди спустился под лестницу. В нашей мрачной кухне он выглядел на редкость неуместно, будто актер, забредший не в свой павильон. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не стукнуться о низкий потолок над последней ступенькой.
— Мистер Лакстон, — поразился мистер Гамильтон. — Мы не ждали… — Его голос сорвался, он повернулся к нам. Бесшумно похлопал, поднял руки и замахал ими, как дирижер, подгоняющий музыкантов во время особенно быстрого отрывка. Мы встали и выстроились в неровную линию, заложив руки за спину и ожидая, что скажет Тедди.
А сказал он очень простую вещь. Эммелин попала в автомобильную аварию и разбилась насмерть. Нэнси стиснула за спиной мою руку.
Миссис Таунсенд вскрикнула и, схватившись за сердце, повалилась на стул.
— Бедняжечка моя! Да что же это творится!
— Мы все потрясены, миссис Таунсенд, — кивнул Тедди, обводя нас взглядом. — И все-таки я спустился, чтобы кое о чем вас попросить.
— Не сомневаюсь, что я выражу общее мнение, — с посеревшим лицом сказал мистер Гамильтон, — если скажу, что мы готовы услужить чем угодно, особенно в это трудное время.
— Спасибо, мистер Гамильтон. Как вам всем известно, миссис Лакстон глубоко переживает другое несчастье, случившееся недавно на берегу озера. Я думаю, будет только милосердно, если мы на время скроем от нее новую трагедию. Не стоит расстраивать ее еще больше. Не сейчас, пока она носит ребенка. Уверен, вы все меня поддержите.
Прислуга молчала, а Тедди продолжал:
— Убедительно прошу вас не упоминать при миссис Лакстон ни мисс Эммелин, ни аварию. И обратить особое внимание на то, чтобы газеты с описанием катастрофы не лежали там, где она на них может наткнуться.
Он помолчал, снова обвел нас взглядом.
— Все понятно?
Мистер Гамильтон заморгал, словно приходя в себя.
— Да. Да, сэр.
— Вот и хорошо.
Тедди торопливо покивал, говорить больше было нечего. С угрюмой улыбкой он вышел из кухни.
Миссис Таунсенд оглядела всех круглыми глазами.
— Он что… вообще не скажет мисс Ханне?
— Похоже на то, миссис Таунсенд, — подтвердил мистер Гамильтон. — Во всяком случае, пока.
— Так ведь не кто-нибудь — сестра…
— Таков приказ, миссис Таунсенд. — Мистер Гамильтон вздохнул и потер кончик носа. — Мистер Лакстон для нас такой же хозяин, каким был покойный мистер Фредерик.
Миссис Таунсенд открыла было рот, чтобы возразить, но мистер Гамильтон оборвал ее:
— Вы не хуже меня знаете, что распоряжения хозяина не обсуждаются. — Он снял очки и начал яростно их протирать. — Независимо от того, что мы думаем о них. Или о нем.
Позже, когда мистер Гамильтон поднялся наверх сервировать ужин, миссис Таунсенд и Нэнси поймали меня в столовой для слуг. Я как раз чинила серебристое платье Ханны. Миссис Таунсенд села справа, Нэнси — слева, как два стражника, готовых отволочь меня на виселицу. Кинув опасливый взгляд на лестницу, Нэнси сказала:
— Тебе надо все ей рассказать.
Миссис Таунсенд согласно кивала.
— Не по-людски это. Родная сестра. Мисс Ханна должна знать.
Я вколола иглу в катушку серебристых ниток и отложила платье.
— Ты же ее горничная, — шептала Нэнси. — Она к тебе всегда хорошо относилась. Кому как не тебе…
— Скажу, — тихо пообещала я.
На следующее утро я, как обычно, нашла Ханну в библиотеке. Сидя в кресле у дальней стены, она глядела сквозь стеклянные двери на старое кладбище. Так засмотрелась, что даже не слышала, как я вошла. Я подошла поближе и остановилась у второго кресла. Лучи восходящего солнца уже проникли в библиотеку и золотили лицо Ханны, придавая ему почти неземной вид.
— Мэм, — тихонько позвала я.
— Ты пришла рассказать мне про Эммелин, — не повернув головы, откликнулась Ханна.
Я ответила не сразу, пораженная.
— Да, мэм. Откуда она знает?
— Я так и думала, что ты придешь. Хоть он и велел тебе молчать. Я хорошо знаю тебя, Грейс, — непонятным тоном продолжала Ханна.
— Я сожалею, мэм. Насчет мисс Эммелин.
Ханна слегка кивнула, не сводя глаз с дальнего конца кладбища. Я подождала немного, и когда стало ясно, что она не нуждается в обществе, спросила, не нужно ли чего-нибудь принести. Может, чаю? Или книгу?
Сперва она не ответила, будто не слышала. А потом, словно издалека, проговорила:
— Ты не знаешь стенографии.
Это был не вопрос, а утверждение, и я промолчала.
Позже я поняла, что она имела в виду и при чем тут стенография. Через много-много лет. Но в то утро я и понятия не имела, к чему привела моя невинная ложь.
Ханна слегка вздрогнула, подтянула повыше длинные ноги. По-прежнему не глядя на меня, сказала:
— Ты можешь идти, Грейс.
В ее голосе звучала непривычная холодность. У меня закололо в глазах.
Говорить больше было не о чем. Я кивнула и вышла, даже не представляя в тот момент, что это — наш последний разговор.
Берил ведет нас в комнату, которая когда-то принадлежала Ханне. А вдруг я не заставлю себя войти? Нет, ничего — комната теперь совсем другая. Ее перекрасили, поставили новую мебель. В стиле викторианской эпохи, такой никогда не было в Ривертоне. Ребенок Ханны родился вовсе не на этой кровати.
Считалось, что Ханну убили роды. Как появление Эммелин убило когда-то их мать. Как неожиданно, говорили все, покачивая головами. Как трагично. Но я-то знала. Объяснение, конечно, удобное. И даже правдивое — роды оказались нелегкими — только на самом деле у Ханны просто не осталось воли к жизни. Трагедия на озере, смерть Робби, а за ним и Эммелин, убили ее задолго до того, как ребенок застрял в родовых путях.
Сперва я сидела с ней, но по мере того, как схватки становились все сильнее и чаще и ребенок двигался к выходу, Ханна начала бредить. Глядела на меня со страхом и злостью, кричала, чтобы я ушла, что все из-за меня. Врач объяснил, что такое часто бывает с роженицами, и попросил меня подчиниться, чтобы еще больше не нервировать хозяйку.
Только не могла я бросить Ханну, тем более в такой момент. Я ушла от ее кровати, но не из комнаты. Когда доктор начал операцию, я стояла у двери и видела ее лицо. Как она запрокинула голову и вздохнула в последний раз. С облегчением. Освобождением. Ханна знала — для того, чтобы уйти, достаточно просто не бороть