Баязит Гаязович БикбаевКогда разливается Акселян
I
Целую педелю, не переставая, шли проливные дожди. Кончились они внезапно, над мокрой землей поднялось высокое солнце, дни высветлились, потеплели, вода в реке стала прозрачней, распаренные стерни покрылись мягкою отавой…
Неслышной, но уже заметной поступью приближалась ранняя осень. Потемнели подсолнухи на полях, все тревожней стали крики журавлей в голубеющем небе.
Хлеба колхоза «Куряш»[1] в этом году поспели в начале августа. Сжатые, но еще неубранные снопы, собранные в копны, нагревшись под жарким солнцем, выпустили тоненькие побеги.
Столпились за рекой Акселян, у самого подножия горы, небольшие домики деревни Кайынлы[2].
Сам не свой ходит в последние дни бригадир Якуб Мурзабаев. Около ста гектаров земли еще не сжато, множество снопов не обмолочено. Ну как тут быть?
Каждое утро по нескольку раз обходит бригадир деревню, стуча в каждые ворота.
— Эй, лодыри! Встанете вы наконец? Время не ждет.
Но нелегки кайынлычане на подъем. Отнекиваются, находят тысячи «уважительных» причин. Вот и сегодня то же самое…
— На мельницу нужно, Якуб.
— Жена заболела, бригадир!..
— Да мы уже почти собрались. Не торопи нас, Мурзабаев! Дай с мыслями собраться…
— И не надоело вам! — в сердцах кричит в распахнутые окна бригадир. — Каждый день одно и то же. Хоть бы поновей что придумали.
Ну что ты будешь делать с ними? Не потащишь же на веревке? А ведь август на исходе. Хлеба не ждут. Соседние колхозы уже сегодня провожают красные обозы с хлебом. «Красный маяк» начал вспашку зяби, а в «Куряше» и рожь не досеена, и земли не вспаханы!.. И что случилось с его односельчанами? Собрать бы их всех и спросить: «Будете ли вы работать в конце концов? Или вам на колхоз плевать?..» Что бы ответили они, его ровесники, вместе с которыми он столько раз пахал землю, впитавшую в себя их пот, вскормившую их?..
В колхоз Якуб Мурзабаев вступил одним из первых. Односельчане уважали этого немногословного трудолюбивого человека. За ним пошли и другие, избрали его бригадиром. Но скоро беспокойный и жадный до работы Якуб многим колхозникам надоел. Какой толк от его усилий и горения, если председатель колхоза, чтоб его пес укусил, Сакай Султанов, беспечен и неумел, как мальчишка?
На улице показался высокий и крепкий мужчина. Помахивая уздечкой и беспечно посвистывая, он подошел к задумавшемуся бригадиру и, вытащив из кармана мешочек с махоркой, не спеша сделал закрутку. Некрасиво выпятив и без того толстый живот, он тяжело засопел, дыша чуть ли не в затылок Мурзабаева.
— Тьфу! — внезапно сплюнул мужчина. — Пять спичек испортил. Мой шурин в Уфе на спичечной фабрике работает. Говорит, одна детвора там. А от малолеток какой толк? Да и у нас одни неумехи и лентяи, друг Якуб, — тут же сменил он тему. — Закоренелые лодыри! Так и не вышли на работу, а? А я вот пришел. Горы свернем теперь. А все равно, — поморщившись, махнул он жирной волосатой рукой, — все равно найдется пес, что не только спасибо не скажет, но и обругает же меня. Люди злы и завистливы. Помнишь мою рыжую кобылу, друг Якуб? Ни на одной скачке никому первенства не отдавала. Теперь же погибает лошадь, погибает. Нет за ней должного ухода. Работа отнимает много времени. А как я ее, бывало, раньше нежил и холил, от себя отрывал — ее кормил. Эх, друг Якуб, вкалываем мы, вкалываем, а от колхоза нам ни шиша!
— Послушай, Фахри! — бригадир, не выдержав, резко повернулся, намереваясь крепко обругать болтливого мужика, но, увидев женщин, идущих с серпами в поле, только крякнул и негромко пробормотал: — Пошел с глаз моих долой! Разболтался тут.
Фахри снисходительно хмыкнул и неторопливо, вперевалочку, направился вслед за женщинами. А они уже еле виднелись вдали. Наверняка вела их Фатима Мурзабаева, племянница Якуба, молодая, проворная и красивая вдова.
— Эх! — вздохнул бригадир. — Побольше бы таких, как она! На всю округу гремел бы наш колхоз.
С полевого тока между тем привезли два воза зерна. Председатель велел высыпать его в новый склад. Так называл он амбар, недавно купленный у Гарея-бая. Это ветхое строение если когда и было новым, то очень давно. Оно не моложе матери бая Минивафы: чуть тронешь стену — сыпется желтая гниль, да и крыша, покрытая соломой; размякла от дождей и совсем прохудилась. Ночью сквозь дыры амбара на небе звезды можно считать, как в старой мечети.
Амбар этот купили у Гарея за шестьдесят пять пудов зерна. Кое-кто из колхозников попытался возразить против этого, но председатель Султанов настоял на своем, сам же и сторговался.
Сусеки нового амбара уже переполнились, зерно посыпалось на пол. А оно было влажным и тяжелым.
— Так нельзя! — заметил Якуб.
— Ничего, бригадир, — засмеялись грузчики. — Как подует ветер из щелей, зерно просушится.
Кладовщик промолчал.
Вскочив на телегу, Якуб уехал в поле к молотильщикам. Проселочная дорога была ухабистой. Глядя на темную кромку леса, подпиравшую светлый горизонт, бригадир задумался. Вспомнил далекое время, когда он только что вступил в колхоз. Как светлы тогда были его мечты! Как горячи желания! Приехавший из волости Даутов так красиво говорил о будущем колхоза!.. Казалось, стоит лишь открыть дверь в новую жизнь, и изумленным глазам предстанет большая освещенная солнцем горница, устланная дорогими коврами… Все люди равны, все веселы. Вместе трудишься и радуешься счастливой жизни… А что сейчас творится? Посмотри на лошадь — шею и грудь до крови истер хомут, чересседельник словно волк грыз. Да и сама лошадь настолько отощала, ведро повесь на круп — не упадет. Жалко смотреть на этих бедолаг. Разве так к ним раньше относились?..
Когда Якуб, отделившись от отца, начал самостоятельную жизнь, лошади у него не было. Скольких трудов стоило заиметь ее. Пять лет, подобно другим беднякам деревни, работал он на бая. Голову в то время клали, чтобы поддержать свое хозяйство. А сегодня что люди делают? Колхозный скот для них чужой, имущество тоже…
Нелегкие думы бригадира внезапно прервались громыханьем лобогрейки. Якуб поднял голову. Возле дороги косили два брата: Шакир погонял лошадей, а Шараф, согнув в три погибели сильное тело, сидел сзади. Крылья лобогрейки едва не задевали его головы.
— Эй ты, Шараф! — Бригадир спрыгнул с телеги. — Кто велел тебе этим заниматься?
— Отец.
— Отец?..
— Да. Хлеб на току наполовину свезли уже в амбар. Думаем со стерни убрать поскорей, чтоб не рассыпалось.
— А на току как идут дела? — строго спросил Якуб, кляня себя за то, что не догадался об этом сам.
— Хорошо.
— Ладно, посмотрю, — сказал Мурзабаев и, тронув лошадь, погрозил пальцем. — Смотри тоже, поменьше бросай снопов, зерно еще достаточно не проветрилось.
— Слушаюсь, бригадир! — Шараф усмехнулся и, плюхнувшись на сиденье лобогрейки, вновь взял в руки деревянные вилы с двумя зубьями.
Якуб опять затрясся по неровной дороге.
У тока он остановился.
— Тыр-р-р!..
Соскочив на землю, бригадир огляделся. Так и есть! Запряженные лошади стояли у стога с овсом. Молотильщики, бросив работу и усевшись кружком, курили табак. В середине кружка, оживленно жестикулируя, стоял Фахри. Приметив бригадира, он смолк и, пряча за спиной уздечку, так и не наброшенную на лошадь, нырнул в толпу.
— Ай-вай, ребята! Медленно двигаетесь, — удрученно пробормотал Якуб. — Лошадей откармливаем? Ну что ж, овес колхозный, пусть едят! Так ведь, Хаммат?
— Наверное так… Слыханное ли дело: мы с тобой и языкастый Амин получили по три пуда зерна! Работай — не работай, все одно! Недаром Фахри говорит…
— Вот как! — сердито прервал Хаммата бригадир. — Кто ратовал за три пуда?
— Фахри.
— Ты тоже голосовал?
— Ну и что?
— Нечего пищать теперь. А Фахри давно пора заткнуться и не баламутить людей.
Колхозники засмеялись. Хаммат смутился, ничего не ответил и, вскочив на свою лошадь, верхом поскакал в деревню.
— Ну как поговоришь с такими? — развел руками Якуб.
— Всыпать бы ему, подлецу! — сказал кто-то.
— Поди попробуй!
— Времена нынче другие…
— Это тебе не батрак, а колхозник.
— И то верно!..
Послушал-послушал колхозников бригадир да и сплюнул с досады:
— Законы вы, ребята, хорошо знаете. Вот так же и задачи свои понимали бы…
А в это время по широкой дороге с мешком за спиной неторопливо шагал парень из Кайынлы Тимер Янсаров. Нелегко узнать его: за десять последних лет он всего второй раз в родной деревне. Вырос, о женитьбе пора подумать, ведь уезжал отсюда совсем мальчишкой. Уезжал в страшный голодный год. Тимеру не было и восьми лет, когда отца его расстреляли белогвардейцы. За что, он так и не понял. В памяти остались лишь та страшная дождливая ночь, стук ветра в темное окно, распухшее от слез лицо матери…
Тимер рос, времена менялись. Революция изменила судьбу бедного люда. Однако вставать на ноги разрушенной стране было нелегко. Односельчане Тимера с тревогой и страхом смотрели на небо, на палящее солнце, под жестокими лучами которого высохли и почернели посевы.
Дождя не было все лето…
— Беда! — тяжело вздыхали крестьяне. — Страшно подумать о завтрашнем дне.
Надвигался голод.
Мать Тимера, глядя на отощавшего сына, плакала. Люди продавали скот, имущество и быстро уезжали в поисках лучших земель.
— А куда нам ехать, сынок? — с тоской говорила мать. — Да и продать-то нечего.