— Вах!.. — только и выдохнули они и тут же скрылись в темноте, гремя сапогами по каменистой дороге.
Тимер мысленно отругал себя за горячность. «Дурак, не успел появиться в деревне, как сразу нелепые «знакомства»! Нехорошо. Эти, наверное, и в колхозе-то не состоят…»
Кто-то тронул его за рукав.
За кем ты пошел, Шакир? — сказал негромкий голос. — А еще комсомолец, идем домой!
Тимер резко обернулся и увидел рядом с собой высокого худощавого парня.
— Во-первых, я не Шакир, — четко ответил он. — А во-вторых, кто ты сам такой?
Парень, увидев незнакомого, удивленно расширил глаза.
— Я секретарь комсомольской ячейки этой деревни Шараф Иртубяков, — наконец произнес он. — А ты из другой деревни?
— Я Тимер Янсаров, из вашей же деревни.
— Вот не узнал! — воскликнул Шараф. — Ты, видно, только что вернулся? Очень хорошо. А эти — наши местные «петухи». Плохие ребята, а тут еще с ними наш комсомолец связался.
— Вижу, не ахти твои дела, Шараф.
Стало почему-то тихо. Тимер прислушался и понял, что остановилась грохочущая веялка. Лишь на окраине еще пиликала гармонь.
Они долго сидели с Шарафом на бревнах и разговаривали.
— Жаль твоей матери, — печально говорил Шараф. — Не успел ты приехать: неделю, как похоронили. Похоронили по старинке, а что было делать, вся жизнь ее была связана с прошлым.
Тимер провел дрожащими пальцами по глазам и перевел разговор на другую тему.
— Как идут в колхозе дела?
— Да он лишь весной этого года организовался. Но не очень ладно дело идет. Полдеревни вне колхоза. Словом, тяжело еще, очень тяжело. Комсомольцев мало…
— А я, Шараф, работал на железной дороге, — привстав, горячо заговорил Тимер. — Представляешь, постоянное движение, соревнование бригад, интересная жизнь… Железная дорога это нервы земли!
— Надолго тебя отпустили?
— Я приехал насовсем. Маму вот только не увидел. Завтра пойду в райком комсомола просить работу. Может, в свою деревню пошлют.
— Это было бы хорошо!
— Эх, парень, хотелось бы свой колхоз подтянуть.
Ночевал Тимер у своего нового товарища. Беспокоить стариков и ужинать не стали, осторожно взобрались на сеновал и легли.
Шараф заснул почти мгновенно. А Тимеру не спалось. Думал он о своем ближайшем будущем, о матери, которую так и не повидал и с которой, будь она жива, так многое хотелось ему обсудить.
— Не шумите! Будем голосовать!.. — во сне кричал Шараф.
И лишь повернувшись на бок, он перестал храпеть и затих.
Заснул Тимер с первыми петухами, когда вместе с рассветом пришел на сеновал чистый утренний воздух. Во сне ему снился человек, что недавно обрызгал его водой. Тимер всматривается в него и видит, что это не человек, а большая черная собака с оскаленной мордой. Чья она? Неужели у Шарафа есть такая?.. Потом все исчезло, смешав окончательно сон и явь…
II
Вчера мимо купающегося Тимера проезжал на лихом коне знаменитый на всю округу бай Гарей Шакманов, который когда-то держал Кайынлы в своих руках.
Большую старую деревню Кайынлы раньше называли Бишара[3]. Наверное, так было правильней, так как густой березовый лес давно вырублен, торчат от него одни гнилые пни, а когда-то составлявшие деревню пять родов — кипчаки, бурзянцы, шакманы, буринцы и карьяппы — все еще существуют. Роды эти все время враждовали. Кипчаки считали себя коренными деревенскими башкирами: они и многочисленны и дружны. «Нет, мы коренные!.. — шумели шакманцы. — Наш род первым присоединился к России. Наш дедушка Шагали-шакман ходил к русскому царю…» Шакманцев прозвали родом «скряг», родом «я — сам». Кипчаки, наоборот, щедры и гостеприимны, отличаются широтой души и юмором. Они смеются над строптивостью шакманцев: «Велика важность, их дедушка к царю ходил! А наши деды из рода самого Урал-батыра, они знать не хотели никакого царя. Земля, по которой ходил тогда Шагали-шакман, скрывалась вся под водой».
Но шутки шутками, а все же порой между родами вспыхивала открытая вражда… Шакманцы кичились своим богатством, а кипчаки — своей храбростью и сметливостью. В скандалы не вмешивались только осторожные немногочисленные карьянцы. Они приехали из других мест, притерлись к этим родам и были очень терпеливы. А заядлые охотники буринцы, не избегающие шумных историй, раззадоривали оба рода, накаляя этим и без того горячую обстановку. Бурзянцы, которых, как и карьянцев, было мало, обычно стояли в стороне, но нередко старались помирить шакманцев и кипчаков. Но межродовые распри не утихали, переходя по наследству из поколения в поколение. Рода между собой не общались, а так как нельзя было брать невесту из своего рода, то кипчаки и шакманцы ездили свататься в другие места. Да и дочерей своих выдавали замуж в дальние края, сыновья там же искали себе жен. Лишь в последнее время стали затихать межродовые распри. В старину же ссоры нередко кончались смертью. В назидание молодым старики и поныне рассказывают о происшествии, случившемся в год избрания Малбая старостой. Дорога из деревни на поляну проходила через речку Муйыллы[4]. Место там было очень топкое, и в дождливое время людям приходилось очень плохо. Староста Малбай, желая не ударить перед народом в грязь лицом, решил настлать в том месте мост.
Происходило это в 1913 году. По случаю празднования трехсотлетия дома Романовых правительство расщедрилось: из земства для постройки моста выделили сто тридцать семь рублей.
Народ Кайынлы любил работать сообща, дружно. К тому же староста обещал после работы организовать небольшой праздник со скачками и забить яловую кобылу. А много ли человеку нужно? Да что такое мост, если взяться всей деревней? Недели через две дело уже шло к концу. Малбай, бренча жестяной медалью, еще понукал и торопил людей. Осталось насыпать щебень для подъездов к мосту с обеих сторон. Завтра должны начаться скачки. И тут нежданно-негаданно поднялся шум: «Шакманец Бакир убил кипчака Ильсыгула!..» Не размышляя и ни в чем не разобравшись, кипчаки и шакманцы начали драться. Карьянцы, как тараканы, разбежались подальше от греха. Буринцы приняли сторону шакманцев, поскольку Бакир им приходился зятем. Дрались чем попало… Ни крики старосты, ни попытки бурзянцев разнять дерущихся — ничто не помогало. Почти весь день продолжалось это кровавое побоище, результатом которого были сломанные руки и ноги, раздавленные груди, разбитые головы… Лишь к вечеру стихла эта драка. Стихла тогда, когда пойманного Бакира приволокли за руки и за ноги и повесили вниз головой на новом мосту. Кровь, дескать, за кровь!..
А дело было так.
Бакир нагрузил полную телегу песку и стал понукать лошадь. Ильсыгул, как и все кипчаковцы, веселый, решил пошутить и, подбросив в телегу еще лопату песка, сказал: «Не сломится хребет у твоей лошади, потянет!».
Рассвирепевший Бакир схватил лопату и ударил Ильсыгула, размозжив ему голову. Случайно ли это произошло, в пылу гнева или давно Бакир ненавидел кипчака Ильсыгула — сейчас трудно сказать. Главное и самое печальное в другом: назавтра вместо праздника состоялись похороны двух молодых парней…
Один из последних богачей среди шакманцев — Гарей Шакманов, человек с глубоко посаженными глазами, хищно смотрящими на мир, с крепкими впалыми щеками, с изворотливым умом…
Шакманцы — зажиточные люди. Но Гарей и среди них выделяется крепкой хваткой и скупердяйством. Он не потратит впустую и лишней копейки. Еще в начале двадцатых годов Гарей взял пошатнувшееся отцовское хозяйство в свои руки, и скоро оно пошло в гору. Дед его старик Язар был в Кайынлах самым знатным богачом, не знал даже счета своему скоту. С ранней весны табуны лошадей, стада коров, отары овец выгонялись на поля. А осенью скот собирался на большом дворе, считали только головы тех овец, которые не смогли войти внутрь, по ним и вели счет приплоду.
— Ты хозяин, ты и разбирайся со своим скотом! — говорила баю жена.
— Считать начнешь — счастье уйдет! — отмахивался старик. — Аллах о приплоде позаботится.
А как не размножаться скотине, если смотрело за ней полдеревни бедняков-шакманцев! Но когда старик начал благодушествовать и смотреть сквозь пальцы на свое хозяйство, то и батраки стали работать спустя рукава. Отары поредели… То волк, то медведь задерет овцу, то утонет она в болоте или замерзнет в поле.
Несчастливым был год, когда женился отец Гарея Мисбах. Свирепствовал ящур, коровы падали одна за другой. И знахарей звали, и нищим подаянье подавали, ничто не помогало — скот падал по-прежнему.
— Покинуло счастье мой дом! — безнадежно говорил Язар и умер от горя, оставив Мисбаху один косяк лошадей, два стада коров и отару овец.
Но и Мисбах не нашел счастья в отцовском доме…
Когда Гарей подрос, старик Мисбах уже выдал трех дочерей замуж. Жена его радовалась, что дочери хорошо устроены. Да и Мисбах говорил: «Ушла девка — ушел сор из избы», но про себя горько сожалел, что потерял много скота, отданного как приданое.
Хозяйство Мисбаха оказалось в самом плачевном состоянии: единственному сыну оставалось всего-навсего пять лошадей, десять коров и около полусотни овец. Одно утешало: Гарей способный мальчик, бог даст, сумеет поставить хозяйство на ноги.
Мисбах решил поскорей женить сына и передать ему нелегкие бразды правления.
Но у молодого Гарея были по этому поводу свои соображения. От природы хитрый и изворотливый, отучившись три года в сельском медресе, он вырос в юношу с очень большими запросами. Но он понимал: для того, чтобы взять от жизни многое, необходимы практические знания и сноровка, которые можно получить при желании у сведущих людей.
— Мне, отец, рановато жениться, — сказал он. — Плохо я знаю жизнь. Ты дай мне денег, я поеду в Оренбург, посмотрю на людей, повидаю свет… Потом уж решу, что делать дальше.
— Жизнь везде одинакова, сын! — возразил Мисбах.
— Сейчас нельзя без ученья, быстро пропадешь. — Гарей умоляюще посмотрел на мать, стоявшую в стороне и прислушивавшуюся к их разговору.