и раздался топот копыт.
— Товарищ Даутов!
Тот не успел разглядеть, кто это, разгоряченный конь проскакал мимо. Даутов остановился. Верховой подъехал к нему и вынул из кармана бумагу. Это был Байназар.
— В чем дело?
— Я из колхоза «Куряш». Вот для вас пакет.
— Это что, рапорт? — удивился и обрадовался Даутов, торопливо вскрывая конверт. — Первые ласточки! Молодцы! А как с качеством? Вы, наверное, скакали прямо по полю, чтобы скорее доставить рапорт?
— Даст скакать по полю Тимер Янсаров! Да и мы сами не без понятия, товарищ Даутов!
— Всякое бывает, — Даутов пожал Байназару руку. — Ладно, спасибо. Привет передайте вашим колхозникам. В эти дни, возможно, и сам к вам заеду. Посмотрю вашу работу.
— Приезжайте, товарищ Даутов. А то районное начальство совсем стало нас забывать.
— А по-моему, это очень хорошо, — улыбнулся Даутов. — Значит, вам не нужны ни кнут, ни агитация. — И он еще раз пожал руку Байназара. Тот повернулся и ускакал.
О победе в колхозе «Куряш» узнал весь район. На первой странице газеты было помещено специальное сообщение.
Как только Байназар вернулся в колхоз, он тут же передал привет секретаря.
— Что ж, пусть приезжает, очень хорошо, — сказал Тимер и кивнул на поля, раскинувшиеся за Акселяном. — Полная победа, товарищи! В этом году мы посеяли в два раза больше, чем в прошлом. И урожай соответственно будет больше. Это ведь победа, товарищи!
После окончания посевной было решено дать и людям и лошадям пару дней отдохнуть, а потом уж приступать к вспашке паров. После сева трактора перевели сразу же на вспашку.
Передышка после работы была недолгой. Как раз в эти дни в деревне Максютово собирались устроить скачки, хотя было специальное решение исполнительного комитета о временном запрещении скачек. Устроители говорили, что раз уж такой обычай, то нечего его и нарушать. А кто не хочет, пусть не приходит. Особенно бесились более состоятельные единоличники: «Разве сейчас в колхозах есть путные лошади? Одно барахло».
Скачки в Максютово славились издавна, собирали народ со всей округи, каждый мечтал попасть на них, полюбоваться на добрых коней, на смелых борцов.
Фахри, когда узнал о предстоящих скачках, чуть не заболел с досады, так ему захотелось стать участником праздника. С другой стороны, он начал уже завоевывать доверие своих односельчан своей хорошей работой. Но как пропустить такие славные скачки? Два года подряд в борьбе он завоевывал первые места. «Неужели не отпустят?» — тосковал Фахри. Он не знал, куда себя девать, то валялся на кровати, поддавшись отчаянию, то орал:
«Нашли время, когда организовывать скачки. Нельзя что ли провести попозже?» Потом успокаивался немного: «Надо ехать. Но как вырваться из колхоза?» Больше всего его беспокоила мысль, что чей-то чужой конь придет первым, если он не будет участвовать. И он вспомнил сивую кобылу, которая едва не обогнала его рыжего жеребца. Если он в этом году не приедет, сивая кобыла наверняка придет первой.
На сабантуе будет много борцов, размышлял Фахри. Наверное, придет и Газиз из деревни Урта, который всегда боролся до конца…
А завтра идти на работу. Новый председатель установил очень строгие порядки в этом отношении.
Все переменилось в колхозе. И люди, и обычаи стали другими. Прежде Якуб Мурзабаев к каждому стучал в ворота, упрашивал идти на работу. А теперь, едва ударят по лемеху старого плуга, подвешенного к столбу у склада, тут же все собираются. Сегодня Фахри осматривал закрепленных за его бригадой лошадей, сбрую. Все в полном порядке. Лошади сытые, крепкие. Все это Фахри было очень приятно. Фахри понимал: как Акселян в половодье уносит всякий мусор, накопившийся за зиму, так и колхозная жизнь очищает души людей…
…И старик Гариф как будто помолодел, зажил второй жизнью, его немного огорчало, что его бригада осталась на втором месте, но он примирился с этим: «Один колхоз». Зато он не мог нарадоваться за своего сына Шарафа. На Первое Мая прислал поздравительную телеграмму, потом письмо, в котором сообщал, что после окончания учебы вернется в район агрономом.
Сегодня они позвали на утренний чай Тимера Янсарова и Фатиму с мужем. Старики были очень довольны, что гости не заставили долго ждать. А Сакай Султанов, с которым Гариф служил в солдатах, никогда к ним не заходил.
Гариф пошутил, что вот Фатима с Кадиром ходят парой, а Тимер все один:
— Видать, ты, браток, совсем не похож на своего отца. Тот, несмотря на бедность, был очень гостеприимным человеком. А мы ведь еще не видали твоего свадебного угощения.
— Будет, агай, все будет.
— А ты говорил, что после окончания сева. Что ж, сев закончился. Хочешь дотянуть до осени? Я против…
— А знаете что? — сказала Фатима. — Давайте пошлем сваху к девушке Тимера.
— Хорошо придумано, — сказал Гариф. — Я сам пойду!
— Да уж не беспокойся, Гариф-агай. Кажется, до этого дело не дойдет. Я получил от Нины письмо. В начале июня сама приедет.
— Вот это славно!..
…Фахри не находил себе места. В который раз уж вышел во двор и посмотрел в пустующий загон, где у него обычно стоял рыжий конь. И все-таки он подошел к загону. Вот и место, где скакун рыл копытами землю. Все еще чувствовался здесь запах коня. Запах коня! Фахри весь передернулся. Он как будто обезумел от желания поехать на скачки. Глаза его загорелись огнем радости и… грусти.
Придя в дом, он лег на пол и стал шарить под кроватью. «Боже мой! Уж не топор ли он ищет? — испугалась Хаерниса. — Как бы чего не натворил!»
Но Фахри вытащил из-под кровати сыромятную, нарядную уздечку и заорал на жену:
— Дай мою одежду!
— Зря ты встаешь на дыбы, Фахри! — попыталась урезонить его жена. — Если тебя вдруг выгонят из колхоза…
Она со слезами обняла его и стала ласково отговаривать. Но Фахри не замечал ее слез и ничего не слышал. Он принял сумасбродное решение и весь подчинился своей цели. Он заставил жену достать шапку из выдры, сатиновую рубаху и яловые сапоги, полученные на прежних сабантуях в качестве призов, быстро оделся и, крепко сжимая в руках уздечку, выскочил на улицу.
Часто впустую, по пустякам, сжигает себя человек, а жизнь все продолжает идти своей дорогой. Вон и Акселян, так бурно разлившийся весной, начинает уже входить в свое привычное русло.
Солнце печет. Девушки сажают у реки Муйыллы рассаду и весело поют. Старик Михайло дымит самосадом. Его собака растянулась рядом и виляет хвостом. И она наслаждается теплым весенним солнышком и той жизнью, которая ей отпущена под этим солнышком…
Радовался и Гамир, который лежал на телеге у конюшни. Он без конца тянул одну и ту же песню:
Наши кони сиво-пегие
Тихо по лугу бредут…
Первого мая он получил от колхоза подарок за хорошую работу, впервые в своей жизни услышал «спасибо» при всем честном народе, которое сказал ему Тимер Янсаров. Кроме того не сегодня-завтра он ждал рождения сына. И был уверен, что родится мальчик. Даже имя они с Шарифой придумали — Дамир. Очень хорошее имя. Мальчик не останется безграмотным, как его отец. Сначала закончит сельскую школу, потом поедет учиться в город, куда ездила Бибинур. Большой человек из него выйдет, в такое хорошее время все возможно. Вон солнце зашло за тучи, и стало прохладно. Эх, как хорошо жить на свете! Чувствовать тепло и прохладу, и человеческое добро…
Фахри издалека услышал запах лошадей, конюшни, почуял, будто волк. Ноздри у него раздулись, и он побежал быстрее.
Услышав шаги, Гамир вскочил. Оборвались его сладкие мечты. Он сразу понял, что Фахри пришел с дурными мыслями, понял по его взбешенному взгляду, однако сделал вид, что ничего не заметил.
— А-а-а, это ты, Фахри! Это что у тебя за уздечка? Очень красивая уздечка. Как раз для рыжего коня.
То, что Гамир встретил его спокойно, немного остудило Фахри. И он тоже поуспокоился, сказал буднично:
— Эй, выведи-ка рыжую!
— Так ведь она еще не накормлена, — рассмеялся тихонько Гамир, склонив голову на бок.
Фахри показалось, что Гамир издевается над ним, и снова разошелся:
— Говорят тебе, выведи!
— Вот вечером, когда сменишь меня, выводи какую хочешь лошадь, а сейчас я тут командую, — сказал Гамир и встал на пути у разъяренного борца. — Не дам! И на меня не ори! Иди вон в правление да там и ори, если ты такой смелый.
— Ах ты так?! — Фахри одной рукой отбросил Гамира в сторону и вошел в конюшню. Оседлать рыжего было делом одной минуты. Скакун, почувствовав сильную руку своего прежнего хозяина, резвясь, выехал из конюшни. Гамир успел схватить за повод, но что может сделать пеший против конного?
В колхозе поднялся шум. Побежали в дом Фахри. Хаерниса рыдала, и ничего у нее толком добиться не удалось. Якуб Мурзабаев возроптал было на старика Гарифа, мол, как это он мог допустить такое, но Тимер всю вину взял на себя:
— Старику не говори ни слова, он не виноват. Моя вина. Ошибся я в Фахри по своей молодости да неопытности. А может, еще и вернется, не уедет далеко…
Но Фахри не вернулся. Когда он узнал, что сабантуй в Максютово отменен, уехал, не останавливаясь, в сторону Оренбурга.
Много всяких слухов ходило о нем. Кто-то рассказывал, что видели его в городе, где он продал коня, а потом подался в Ташкент. Но большинство людей в это не верили. Разве мог Фахри расстаться со своей рыжухой? Ведь к нему прикоснулся дух коня.
Те, кто придерживался такого взгляда, охотнее верили другой версии, что когда Фахри выехал из Максютово, то поскакал, как бешеный, куда глаза глядят. После того, как проехал Кагарлы, рыжая не вынесла скачки и пала. И будто сам Фахри бросился в реку, сказав свои последние слова: «Человек без коня, как птица без крыльев».
И вправду, трактористы, которые вели в совхоз машины, встретили человека, который стоял на коленях около павшей лошади. Дело понятное: крестьянин, лошадь его пала, вот он и горюет. И они не стали останавливаться.