егодняшнего вечера, он видел ее глаза, обращенные к Ариану, слышал слова, полные холода и безразличия, и нежность, которая рождалась в сердце, вытесняли ревность и боль, безумие, владевшие им в эти мгновения.
Над озером рождался жемчужный рассвет. Те первые минуты тишины, в которой чудились мелодичные традиционные индийские напевы и легкий, чуть слышный перезвон маленьких колокольчиков на ногах танцующей красавицы — шелест серебристых волн озера Дал. Еще немного, и тишина будет нарушена шумом и говором торговцев, спешащих на овощной рынок, и над озером поплывут мелодичные напевы азана.
Юля сидела на террасе среди подушек и валиков, прижавшись щекой к резному ограждению, и смотрела на озеро. После всего случившегося Матвей сразу уснул, а она, схватив шаль, ушла на веранду. Не могла девушка находиться с мужем в одной спальне. Ее трясло, в горле стоял ком. Хотелось плакать и кричать, но вместо этого спустилась по лесенке к воде, холодной и прозрачной, и плеснула себе в лицо, умывшись, а потом погрузила в нее босые ноги и руки и держала, пока мурашки не побежали по коже и не онемели конечности. Ей хотелось сбросить шаль и, погрузившись в воду, поплыть навстречу рассвету, где сквозь дымку проглядывали кряжи гор, но Шарапова понимала, от себя все равно не убежишь, как и от того, что произошло. И бессмысленно сейчас обманывать себя, отворачиваясь от правды. И искать себе оправдания. Ведь никто, кроме нее, не виноват в том, что произошло этой ночью. Она не могла даже злиться на Гончарова, ведь все его обвинения и оскорбления не были беспочвенными, она злилась только на себя. Как она могла подумать, что действительно сможет прожить без любви? Зачем вообще нужна такая жизнь? И почему много лет назад оттолкнула человека, которого так любила? Да, она была глупой и юной, испуганной и растерянной, и тогда еще не представляла, как страшно одиночество последующих лет, какой беспросветной будет тоска, сожаления, заблуждения и миражи. И жизнь с нелюбимым человеком… Она боялась возненавидеть Матвея. И понимала, он близок к тому, чтобы возненавидеть ее. Сегодняшняя сцена — ответный удар за уязвленное самолюбие, но притворяться больше нет сил. Она вернется в Москву, подаст на развод и навсегда уедет в Сиреневую Слободу. Юлька зажмурилась, пытаясь сдержать слезы. Куда бы она ни уехала, везде и всегда будет одинока. Потому что рядом не будет Ариана. Ведь только с ним она могла бы стать счастливой.
Услышав шорох за спиной, Шарапова вздрогнула и обернулась. Позади стоял Старовойтов. Девушка отбросила шаль и, вскочив на ноги, бросилась к нему. Почти на лету он подхватил ее и прижал к себе. Юля обвила руками его шею и прижалась щекой к груди, чувствуя, как едва сдерживаемые рыдания сводят судорогой горло.
Ариан прижался щекой к ее волосам и нежно погладил обнаженные плечи.
— Тише-тише, не плачь, моя хорошая, моя маленькая, любимая подружка, — прошептал он, легко касаясь губами ее виска. — Все образумится и будет хорошо!
Юля в ответ лишь слабо покачала головой.
— Нет, не будет! И, наверное, я заслужила это! Ты можешь радоваться, Ариан, после нашего расставания я ни минуты не знала счастья, не единожды пожалев о том, что прогнала тебя тогда. И все эти годы, прежде всего, — мне наказание.
— Я виноват не меньше! И все восемь лет жил с пониманием собственного малодушия. Ты ушла, а я испытал облегчение. Думал, ты права. И наваждение, конечно же, пройдет. А оно не проходило. Я не любил Аделину и вспоминал о тебе. Не должен был тебя тогда отпускать! Я не хочу и дальше так жить, Юля! — решительно заявил Ариан.
Шарапова подняла голову и встретила взгляд зеленых глаз с золотым вкраплением. Он смотрел на нее прямо и решительно. У девушки мурашки побежали по спине. «Господи, неужели счастье с ним возможно? Но как же Матвей и Аделина?»
Юля не представляла, как сможет уснуть, расставшись с Арианом на террасе, когда дымка над озером рассеялась, и показались первые шикары, торопящиеся на овощной рынок. Как много произошло за эту ночь. Столько всего перевернулось в душе девушки. Она сбежала из этой спальни глубоко несчастной и униженной, а вернулась полной счастливых надежд. Шарапова прилегла на край кровати, отвернувшись от Матвея и, подложив ладошку под щеку, закрыла глаза. Кожа на ладони едва уловимо источала изысканный аромат мужского парфюма, а на губах рождалась мечтательная улыбка. Все, что произошло в этой комнате несколько часов назад, все, что происходило в ее жизни последние несколько лет, — для нее больше не существовало, как и не существовал человек, бывший ее мужем.
Юлька, погруженная в сладкие мечты о счастливом будущем, уснула, а проснулась от сладкого цветочного аромата, витавшего в комнате. Открыв глаза и приподнявшись на подушке, девушка смогла лицезреть ворох цветов неведомых сортов и невероятных оттенков, лежащих поверх одеяла. Их было столько! Они б с легкостью уместились в лодке-шикаре, да, собственно, и были куплены у торговца, проплывающего рано утро мимо их хаусбота. А среди цветов лежал раскрытый бархатный футляр. На белом атласе браслет тонкой ручной работы — невероятной красоты опалы в серебре. Матвей купил его в городе для нее. Несмотря на весь скептицизм и иронию по отношению к Шринагару, Кашмиру и Индии в целом, он все же купил для нее браслет, недорогой, невычурный, сделанный где-то в мастерской на задворках, но для нее самый лучший, и он это знал. Она оставалась равнодушной к бриллиантам, а вот такие вещицы приводили ее в восторг. Цветы и браслет были своеобразным жестом, извинением за оскорбления, унижения, синяки, оставшиеся на теле, боль и невероятное острое удовольствие. И как раз последнее было особенно невыносимо. Он делал с ней такие вещи — причинял боль, которая становилась наслаждением, а наслаждение причиняло боль. Гончаров знал ее тело лучше, чем она сама. Понимал, как, несмотря на все ее протесты, затронув потаенные струны тела, заставить супругу задыхаться от страсти. Он подчинял ее тело помимо воли разума. Она не хотела этого. Не хотела его больше и кусала губы, сдерживая стоны удовольствия.
Вскочив с постели, Юлька схватила украшение и, подбежав к окну, бросила в озеро. Раздался всплеск, и браслет ушел на дно, затерявшись меж водорослей. А по воде пошли круги.
Вот что она думала об извинениях Гончарова и о его подарках вообще! Юле очень хотелось и цветы сгрести в охапку и отправить следом, но не сделала этого. Они так и остались лежать на кровати, а Шарапова отправилась в душ, чтобы привести себя в порядок и начать собирать вещи. После завтрака они планировали покинуть Шринагар, и она, даже не глядя на часы, предполагала, завтрак давно прошел, время близилось к обеду.
На террасе что-то оживленно обсуждали. То и дело раздавался негромкий мягкий смех Аделины, ему вторил хрипловатый Матвея. Прежде чем покинуть комнату, Юля на мгновение задержалась в дверях, выдохнула, сжала ладони в кулачки и, широко улыбнувшись, ступила на террасу, озаренную солнечным светом.
Разговоры тут же оборвались. Взоры обоих мужчин обратились к ней. Надежды и мольбы были полны темные глаза Матвея, когда он посмотрел на жену, а во взгляде Старовойтова мелькнула нежность. Юлька даже не взглянула на мужа, поэтому не заметила, как сжались его губы, превратившись в тонкую полоску, а на скулах заходили желваки. Она смотрела на Ариана, и ее глаза цвета мокрого асфальта озарялись светом. Тем невероятным светом, в котором радость и восторг соединялись с любовью и верой. Казалось, солнечные лучи пронзали водную гладь, зажигая и освещая ее.
Матвей, усмехнувшись, отвел взгляд. Отвернулась и Аделина, желая скрыть улыбку, в которой к жалости примешивалось торжество. И только Старовойтов, поднявшись ей навстречу, улыбнулся и предупредительно отодвинул стул.
— Доброе утро! Простите, я проспала, — все так же улыбаясь, сказала она, усаживаясь и пододвигая к себе чашку чая. — Во сколько мы уезжаем в горы?
Глава 18
— Мадам, вы такая красивая! — восторженно воскликнула домработница, закончив вплетать в темные шелковистые волосы Шараповой гирлянды из живых цветов. — Я не встречала девушек-славянок, которым так бы шли наши национальные одежды. Вы похожи на актрису Болливуда. Нет, даже в Болливуде вряд ли встретишь такую красавицу! У вас невероятные глаза и кожа, — женщина отошла немного в сторону, любуясь Шараповой.
А Матвей, который все это время сидел в кресле у окна, уткнувшись в ноутбук, увлеченно работая, поднял голову и посмотрел на жену. Она стояла у зеркала, глядя на собственное отражение, и нежная улыбка касалась ее полных губ. «Как же она красива, домработница права!» Матвей смотрел на нее, не в состоянии отвести глаз, но красота ее, живая, яркая, изысканная и утонченная, как дорогой напиток или антиквариат, вызывая благоговейный трепет, не радовала больше, не восхищала, не пробуждала желание и не туманила сознание. Наоборот, она причиняла боль.
Матвей сжал губы, а на шее нервно заходил кадык. Он отвел глаза, устало потер лицо ладонями, чувствуя, как нестерпимо хочется выпить. Отодвинув в сторону ноутбук, он переменил позу, закинув ногу за ногу, и достал сигареты.
А Юля закружилась по комнате. И прозрачная шифоновая шаль, или дупатта, расшитая бисером и блестками розового и голубого цвета, поплыла за ней. Она была дополнением к традиционной индийской одежде — шальвар камиз, голубой шелковой тунике, расшитой розовым и золотистым узором, и розовым широким брюкам, понизу украшенным голубым и золотистым шитьем.
Ножные браслеты были с маленькими колокольчиками. На обоих запястьях поблескивали розовые и голубые украшения. В ушах — сережки из дешевой латуни и цветы в волосах.
— Она права, между прочим, — заметил он после некоторого молчания. — Вот только от этого мне не легче. Ты не перестаешь удивлять, дорогая! И я по-прежнему считаю посещение традиционных празднеств не самой хорошей идеей.
— Я, наверное, должна этому радоваться? Тебя не так просто удивить! Но, если честно, не очень хорошо понимаю, о чем ты говоришь! Как не понимаю и того, почему ты так категорично настроен против праздника у храма! Я тоже не была в восторге от вашей с Арианом поездки на лыжный курорт, но тебе на это было плевать, а теперь ты запрещаешь мне? — Юля обернулась и вопросительно вскинула брови.