— Думаешь обосноваться в своей квартире?
— Пока нет, знаешь, я благодарна тетушке, которая сразу после моего замужества настояла на том, чтобы пустить квартирантов. Три года назад мне казалось, ну что такое пятьдесят долларов, но по возвращении мне очень пригодились эти полторы тысячи, которые накопились. Да и сейчас, несмотря на то, что я по-прежнему числюсь нештатным сотрудником в Сиренево, и кое-какие деньги мне приходят каждый месяц, эти пятьдесят не лишние.
— Думаешь, Гончаров заморозил твои счета?
— Понятия не имею. Я не проверяла. Даже в мыслях не было, да и необходимости тоже!
— Никогда не думала, что Матвей Юрьевич окажется такой сволочью.
— Родственники были в шоке, когда на следующий день прибыли мои вещи. Он собрал все. Документы, драгоценности, какие-то безделушки, банковские карточки и даже мобильный телефон. Только меня не было. Они не знали, что и думать. Если б ты видела, какие у них были лица, когда я появилась на пороге двумя днями позже! Было чувство, что они привидение увидели. Стыдно, если честно! Но мы никогда это не обсуждали. Честно, с ними я не могла об этом говорить. Ни с кем не могла поначалу. Только с тобой.
— Наверное, они звонили Гончарову.
— Возможно, но вряд ли смогли получить вразумительный ответ. Или получили. Исчерпывающий. Матвей Юрьевич всегда был краток и лаконичен в своих суждениях. В нашем последнем разговоре он свое мнение обо мне выразил достаточно ясно. Иногда я видела, мама хотела поговорить или ждала, что я сама заведу разговор, но, видя, в каком я была тогда состоянии, решила не усугублять, а потом все и так стало ясно.
— Нет, ну надо же, какой подлец! И как, собственно, он собирался жить с тобой столь категорично настроенный против детей? Тебе следовало бы подать на развод и потребовать алименты! — возмущенно повысила голос Шурка, правда, тут же прижала ладонь к губам, заметив, что ребенок в коляске, которую они с Юлей катили перед собой, зашевелился.
Прохору Матвеевичу Гончарову исполнилось пять месяцев. И все это время Шарапова, глядя на сына, дотрагиваясь до него, беря на руки, пеленая и баюкая, до конца не могла поверить и осознать, что этот маленький ангелочек с кремовой, как у нее, кожей, темно-серыми глазками в обрамлении бесконечно длинных ресниц, темными волосиками и очаровательными ямочками на щеках ее сын. Ребенок, которого она выносила и родила. Неожиданный, нежданный подарок судьбы. Юля ведь никогда не думала о детях, не представляя себя в роли матери, и, откровенно говоря, не хотела этого. А когда узнала, что беременна, растерялась и испугалась, а потом радость и безмерное ощущение счастья затопило ее, стоило лишь подумать о малыше, который должен быть сыном Ариана. По-другому просто и быть не могло. До рождения ребенка девушка жила в твердой убежденности относительно отца ребенка, никому ничего не говоря. Но когда Прохор родился, а ей позволили взять на руки теплый, завернутый в одеяльце комочек, она увидела эти глазки и сосредоточенно сжатые губки, из-за которых на пухлых щечках обозначились ямочки, так похожие на те, которые часто появлялись у Гончарова, стало ясно, к Ариану ее ребенок не имеет никакого отношения. Тень легкого разочарования поднялась из глубины души, но тут же улеглась, вытесненная всеобъемлющей нежностью, пробирающей до слез. И какая разница, кто из мужчин отец ее ребенка, ведь он все равно принадлежит только ей. Она подарит ему нерастраченные любовь и нежность, переполняющие ее сердце. Маленький Прохор сразу, в первые же минуты, часы, дни стал для нее тем реальным смыслом жизни, которого у нее никогда не было. Только родив сына, она до конца осознала, каким пустым и бессмысленным было все, что составляло ее жизнь последние три года. И ни наличие определенной суммы в банке, ни статус, ни положение не могли этого исправить. Да, закричат многие, имея деньги, возможно все. И Юля с этим не согласится, она пыталась, но ничего из этого не вышло. Все оказалось много проще и, возможно, банальнее, но материнство стало тем главным, что привносило в ее жизнь сегодня удовлетворение, не разочаровывая, наоборот, радуя каждый день новыми ощущениями, удивляя, вызывая счастье и восторг. И она была благодарна Богу за это чудо, ведь если бы не он, она не знала бы, как после всего этого жить. Рождение ребенка удивительным образом упростило ее жизнь, избавив от многих терзаний, иллюзий, сомнений и метаний, расставив все по местам. К тому же Шарапова была сильной личностью. И пусть сила ее характера проявлялась в критические моменты, этого хватило, чтобы выстоять. Пытаясь прийти в себя в гостиничном номере и хоть за что-то ухватиться, она ясно осознала, жизнь и судьба теперь только в ее руках. А мечты и желания мог превратить в реальность не кто-то другой. Она могла и сама.
Вернувшись домой, Юля никому не рассказала всей правды о том, что произошло, прекрасно понимая, родные не поймут ее. Даже тетушке, с которой они были близки, девушка не решилась поведать все. Куда проще было обвинить во всем Матвея. А уж когда она узнала о беременности, все сложилось само собой. К тому же произошедшее было почти правдой. Гончаров не хотел детей, никогда не заводил о них речь, тщательно следя за контрацепцией. Она не собиралась сообщать мужу о рождении сына. Нет, не потому, что боялась какой-то реакции с его стороны. То, что он прислал ее вещи, а потом передал дела в усадьбе кому-то из своего отдела, ясно свидетельствовало о том, что ни о ней самой, ни о Сиренево он больше ничего не желает ни слышать, ни знать. А она, прибыв в деревню, вычеркнула его из своей жизни, зная, они никогда больше не встретятся. О разводе Матвей Юрьевич позаботится сам. Она подпишет все бумаги. Ей ничего не нужно от Гончарова, а все, в чем она нуждалась, в тот момент у нее уже было.
Приехав в Сиреневую Слободу, Юля не сразу смогла возвратиться к прежней жизни, все-таки два с половиной года — это немалый срок, да и жизнь в Москве не прошла бесследно, впрочем, она и не надеялась вернуться к себе прежней, коей была до замужества. Шарапова знала, что стала другой, да и приближающееся материнство многое меняло. И если в гостиничном номере она твердо вознамерилась выйти на работу в Сиренево, узнав о своем положении, Юлька решила остановиться, осмотреться и, исходя из внутреннего состояния, двигаться дальше. Неожиданно появилось желание съездить с матерью в Чехию, побывать в Карловых Варах, посетить дом Четвертинских и сходить на кладбище, где похоронена вся их семья. И Марина согласилась. Эта поездка позволила матери и дочери преодолеть наконец тот барьер отчужденности, затянувшийся на многие годы, узнать друг друга лучше, понять, поговорить по душам и простить. Шарапова позвонила Андрею Михайловичу Старовойтову, понимая, дальше откладывать этот звонок невозможно. Нет, она не собиралась ему ничего рассказывать, просто знала, они переживают и должны знать, что с ней происходит. Юля не стала вдаваться в подробности и детали их разрыва с Гончаровым, не зная, как им объяснил все Матвей, просто сказала, что, вероятно, все дело в характерах, которыми они не сошлись. С ней все хорошо, она дома в Сиреневой Слободе и счастлива. Поговорив с ним немного, Юля поведала о своих планах относительно Чехии и попросила связаться с доверенным лицом, чтобы иметь возможность беспрепятственно посетить дом Четвертинских. Андрей Михайлович, будучи человеком мудрым и деликатным, все поняв правильно, не стал задавать лишних вопросов. Он организовал им не только посещение особняка, но и сделал так, чтобы они смогли остановиться в нем и пожить несколько недель, общаясь и знакомясь с людьми, которые хорошо знали Анастасию Александровну, Павла Константиновича, помнили их сына Сережу.
Именно в Карловых Варах произошел надлом прежних отношений между Мариной и Юлей, а после возвращения домой и рождения Прохора он лишь усилился.
В Чехии мать и дочь много и подолгу гуляли, рассматривали достопримечательности, посещали музеи, заглядывали в местные магазинчики, обедали в уютных кафе, а летними вечерами принимали гостей в доме Четвертинских или же вдвоем разговаривали обо всем на свете, сидя до темноты на веранде. В доме Четвертинских, впервые за много лет, Марина Шарапова смогла заговорить о Сергее, рассказала Юле подробности их встречи, знакомства, свиданий и того, чему юная и беременная Марина стала свидетельницей однажды ночью…
Здесь, в Карловых Варах, Марина заговорила о том, что Юля могла бы заняться музыкой всерьез и подумать о поступлении в Белорусскую государственную академию музыки. Ведь после окончания музыкальной школы девушка с удовольствием играла на рояле, а в Москве еще и с преподавателем занималась. И Юля обещала подумать, ведь бабушка у нее была талантливой пианисткой, а для нее самой музыка — не пустой звук.
Именно музыка, ненавязчивое участие и тепло бабушкиного дома стали тем, в чем Юлька так нуждалась, вернувшись из Москвы. Шарапова была не одна. У нее есть семья. И они все готовы помочь и поддержать. С ее приездом в Сиреневую Слободу Танька стала наведываться в родительский дом каждые выходные. А в ее присутствии любой позабыл бы обо всех горестях и печалях. Да и при дяде Славе, на котором в доме бабушки держалась вся мужская работа, как-то стыдно было раскисать.
«Эх, племяшка, где наша не пропадала!» — махнул он рукой, когда мама и бабушка изложили ему собственную версию произошедшего, тем самым положив конец ее печалям. А потом Прохор…
Юля достаточно легко носила ребенка, почти не мучаясь токсикозом, отечностью ног и ломотой в пояснице. Ни разу беременность не подверглась угрозе выкидыша, тонус был в норме, да и с давлением, которое часто скачет у будущих мамочек, все в полном порядке. Девушка была молода и здорова. И в положенный срок родила сына. И все как-то мгновенно стало на свои места. В минуты отчаяния, после возвращения из Москвы, она часто думала, что ее жизнь кончена. Ей всего двадцать семь, в таком возрасте все еще впереди, а у нее вот закончилось. До рождения Прохора ее еще поддерживала сладкая и вместе с тем болезненная надежда, что ребенок, которого она носила под сердцем, сын Ариана. Умом Юля все понимала, а сердцем продолжала цепляться за остатки былых мечтаний и надежд. Но когда Шарапова взяла на руки сына, а он жадно прижался к груди, насытившись же, блаженно уснул, сжимая губки, и на смуглых щеках малыша заиграли ямочки, она очнулась окончательно. Вот тогда-то все и прояснилось в голове.