— Пройдемся немного? — предложил он.
— Я не могу отлучаться надолго. Ты в усадьбе остановился? — уточнила она.
— Нет, я не задержу тебя! Я приехал из Москвы и вернусь туда сегодня же. Юля, послушай, я знаю, что подлец. Более того, мерзавец и трус. Что бы ты обо мне ни думала весь этот год, какими бы словами ни вспоминала, себя я ругал почище. Однако это не помогало избавиться от сожалений, раскаяния и чувства вины. Знаешь, я даже не могу просить у тебя прощения, понимая, то, как поступил, простить невозможно. Я смалодушничал, другого объяснения моим поступкам нет. А возможно, нам с тобой просто не судьба быть вместе! Нет, я не ищу оправданий, не обеляю себя в твоих глазах, но в последний год я часто думал о том, почему так случилось. С самого начала все было запоздалым. И наша любовь, возможно, была всего лишь миражом, связавшим нас на многие годы.
— Если любовь и была придуманным фантомом, то как быть с болью, от которой не хотелось жить? Ее-то я не придумала, — не сумев скрыть эмоций, спросила Юля.
— Разочарование стало нашей болью, Юля! А еще запоздалое прозрение! Я собирался позвонить тебе, знал, что должен это сделать, и не мог. Как только мы прилетели в Англию и переступили порог дома, Аделина без предисловий сказала, что беременна. Это все решило раньше, чем я смог заговорить с ней о разводе. Впрочем, она не дала мне такой возможности. И тогда я понял, что снова стою перед выбором. И что-то изменить не представляется возможным. Ты называла это благородством, я же — малодушием. Оправдывая себя тем, что ты все поймешь, я набрал Матвея. Предполагал, что он обо всем тебе расскажет, и ты первая настоишь на том, чтобы я остался в семье. Ты не допустишь, чтобы я бросил беременную жену. Я знаю тебя. И с этим убеждением я жил весь год.
— Ты все же плохо меня знал, Ариан! Возможно, наша любовь и была миражом, но меня она поддерживала и согревала на протяжении многих лет! Я оставалась ей верна и не искала для нее оправданий! И я сожалела о своем поспешном решении в день твоей свадьбы. Даже хорошо, что ты не позвонил мне. В тот момент меня не остановила бы твоя беременная жена, как бы ужасно это ни звучало! Я любила тебя и хотела быть рядом вопреки всему! Потому что знала, как это — жить без любимого человека, а после того, что случилось между нами в Кашмире, я уже не могла жить без тебя! Но в одном ты прав, — девушка указала на небо. — За нас там давно все решили… И сейчас я понимаю, все случилось так, как должно было, и уже поздно что-либо менять!
— Да, ты права. Я не хранил тебе верность все те годы, да и Аделине тоже. Я жил сладкой мечтой и причинял жене боль, но даже не думал об этом. И я не задумывался, что оставил после себя, когда улетел из Дели в Лондон. До сего дня даже не подозревал, в каких заблуждениях жил весь этот год. Матвей ведь все понял о нас тогда, не так ли? Я испортил жизнь не только тебе, но и потерял лучшего друга. Не особенно интересуясь происходящим в вашей семье, я думал, не дождавшись от меня звонка, узнав о ребенке, ты осталась с Гончаровым. Счастливы вы или нет, не имело значения, ведь с самого начала вас не связала любовь. Я всегда знал, что Матвей не из тех мужчин, которые женятся, да и он не раз подтверждал это и своим поведением, и образом жизни, смеясь над теми, кто «попался». Поэтому в наших кругах его женитьба вызвала замешательство, если не сказать больше. Даже я был удивлен. Но, вероятно, мне следовало лучше знать своего друга, чтобы понять, только любовь могла заставить его остепениться. Он любил тебя, Юля.
— О, да, любил! — усмехнулась Шарапова. — Давай уж будем называть вещи своими именами, Ариан, он просто хотел меня. Не мог надолго задерживаться в Сиренево и понимал, в качестве очередной игрушки я в Москву не поеду, вот и предложил брак. Он сам мне об этом сказал! Впрочем, очень скоро он пресытился мною и снова вернулся к привычному образу жизни, зависая в клубах и барах, меняя подружек. Любил! — с горечью повторила она. — Если уж Матвей Юрьевич и любил кого-то в этой жизни, то только себя, и то как-то извращенно, разрушая при этом алкоголем и наркотиками. Да, ты прав, он все знал о нас, а после того как ты позвонил, вышвырнул меня из своей квартиры и жизни. Вот уже год я не живу с Гончаровым. Предательства он не терпел и не прощал. А мне и не нужно его прощение. С тобой или без тебя, я всегда знала, однажды наш брак с ним этим и закончится. Я ушла и вернулась домой, — сказала она, не став углубляться в подробности и рассказывать Старовойтову о том отвратительном скандале, произошедшем между ними.
— Я знаю, вернее, узнал об этом только сегодня. Вероятно, за весь этот год, так же, как и я, ты ни разу не поинтересовалась, как жил Матвей?
— Нет, меня это совершенно не интересовало! — с некоторой резкостью ответила Юля. Не понимая, зачем Ариан вообще затеял весь этот разговор, зачем приехал и к чему клонит. — Впрочем, догадаться несложно, зная его привычки. Вряд ли с моим уходом что-то изменилось.
— Да, ты права. Пьянство и наркотики в последний год стали единственным, чем он жил, а это, как ты понимаешь, ничем хорошим закончиться не могло.
— Естественно, но я-то тут при чем? Не мне указывать Матвею Юрьевичу, как жить!
— Юль, сегодня утром мне позвонил отец, и я тут же вылетел из Лондона. Ненадолго задержавшись в Москве, сразу отправился в Сиреневую Слободу. Матвей попал в серьезную аварию. Я не знаю подробностей. Одно очевидно, он был пьян и под кайфом. Вероятно, в последний год он перешел на что-то более серьезное. Сейчас он в реанимации в тяжелом состоянии. Врачи не дают никаких гарантий. Ты по-прежнему его жена и должна об этом знать. Остальное решать тебе.
— Он ненавидит меня… — потрясенно прошептала Шарапова. — Он презирал меня и вышвырнул вон.
— Он жить без тебя не мог, — перебил ее Ариан. — И медленно убивал себя. Отец говорит, в последние несколько месяцев он почти не появлялся на работе. Ему все стало безразлично. Собственная жизнь в том числе. И вот теперь, возможно, Матвей достиг желаемого. Он умирает, Юля, а я приехал, чтобы отвезти тебя в Москву.
Остановившись, не в состоянии сказать хоть что-то, девушка интуитивно сжала в ладони золоток крестик, что висел у нее на шее, и лишь кивнула в ответ.
Шараповой понадобился час, чтобы собраться в дорогу и объяснить все бабушке и маме. После минутного замешательства, в которое их привела новость о Гончарове, они настояли, чтобы она поехала в Москву и не беспокоилась о Прохоре, они присмотрят за ним! Спустя час она сидела в салоне авто, обитого дорогой кожей, рядом с Арианом, и машина уносила ее в ночь, в неизвестность, отрывая от самого дорогого, что было в ее жизни сейчас, маленького сынишки, которого она смогла лишь легонько поцеловать в лоб, боясь разбудить, и поспешила выйти, едва сдерживая слезы.
В Москву они прибыли ранним утром следующего дня. Всю дорогу девушка так и не смогла сомкнуть глаз. Молча сидела, глядя во тьму за окном, и думала о том, что ждет ее в российской столице.
Совместная жизнь с Гончаровым, длившаяся чуть больше двух лет, закончилась год назад. И пусть официально они все еще состояли в браке, это ничего не меняло. Что бы ни говорил Ариан, Юля считала, она последняя, кого Матвей хотел бы видеть рядом с собой сейчас. Но отчего-то она все равно сразу же согласилась поехать.
Год назад, уезжая из Москвы, девушка искренне верила, что видит этот город в последний раз. И уж тем более не думала, что однажды вернется сюда из-за мужа. Все эти часы, проведенные в машине, сердце сжималось от разлуки сыном, но в душе она понимала, что не смогла бы отказаться, пусть это решение и противоречило всему, что она чувствовала. Ей следовало быть со своим ребенком и заниматься подготовкой к Сиреневому вечеру, а вместо этого она примчалась за тысячу километров в Москву. Зачем? Чтобы увидеть Матвея на больничной койке? Но ей совершенно не хотелось этого. Сохранить лицо перед Старовойтовыми? Нет, ей, конечно, дорого их хорошее отношение, но не до такой степени, чтобы из-за этого лицемерить и притворяться. Ариан? Он знал о ней больше, чем кто-либо другой, и понял, если бы она отказалась. Так почему она все же согласилась? Стало жалко Гончарова? Или, наоборот, хотелось увидеть, как он умирает, ведь она ненавидела его. Сейчас Юля вряд ли способна ответить на эти вопросы. К концу пути разболелась голова. Сказывалась бессонная ночь, долгая дорога и стресс. Хотелось принять ванную, а потом забиться в какой-нибудь уединенный уголок, натянуть одеяло и уснуть. Но это из области фантастики. И еще непонятно, где и когда она вообще сможет отдохнуть. А уж что ее ждет за стеклянными дверями больницы, где сейчас умирает Гончаров, вообще неизвестно.
Как Юля и предполагала, Ариан не стал задерживаться. Они остановились лишь однажды на полпути к Москве, чтобы размять ноги, сходить в туалет и выпить кофе. Все это время Старовойтов оставался на связи со своим отцом, и как только они въехали в город, мужчина попросил шофера езжать к больнице.
Бесконечные больничные коридоры и переходы, голубые стены, неяркий свет люминесцентных ламп, запах дезинфицирующих средств, лекарств и стерильности. Медперсонал, попадающийся на пути, чьи-то голоса и звук каблучков о кафель плитки, слишком громкий, слишком навязчивый.
Юля плотно сжала губы, мимоходом убрав с лица прядь волос, и вцепилась руками в полы халата, стянув их на груди.
Машинально кивнув присутствующим, но никого не видя перед собой, Шарапова остановилась у большого окна, забранного приподнятыми жалюзи.
Год назад, покидая Москву, ей казалось, ничего, кроме ненависти и презрения, она не оставляет за собой. Уезжая потерянной, испуганной и раздавленной, Юля не думала в тот момент о том, что увозит с собой. А уж то, что тогда творилось в сердце, и вовсе пугало. И меньше всего в тот момент ей хотелось думать о Гончарове. Проще было вычеркнуть его из своей жизни и навсегда обо всем забыть, чем думать, вспоминать и анализировать, приходить к каким-то выводам. Возможно, она опять пыталась обмануть себя, желая любой ценой обрести покой. Но, несмотря на все произошедшее, Юля никогда не желала Гончарову смерти.