Шарапова смотрела на него сквозь стекло, в котором отражались лица собравшихся, не отрывая широко распахнутых глаз, и пыталась примирить воспоминания о том человеке, которого знала, и этого, обездвиженного и сломленного, жизнедеятельность которого обеспечивали аппараты. Пыталась и не могла.
Матвей Юрьевич, которого она знала, циничный, жесткий, самовлюбленный мачо. Его волновали только собственные удовольствия и прихоти, одной из которых была и она сама, никогда бы не стал страдать от неразделенной любви, предательства и разбитого сердца. Он презирал и смеялся над всем этим, и не знал, что это такое! Но сейчас муж лежит за стеклом, находясь на грани жизни и смерти, и это обстоятельство являлось видимым подтверждением всего, о чем говорил Ариан. Так, может быть, цинизм, равнодушие и пренебрежение были только маской, за которой Гончаров, подобно ей самой, прятал свои чувства? Она не любила его и не скрывала этого, а он был слишком горд, чтобы выставить себя посмешищем, признавшись ей в любви. Зная его, Юля предполагала, Матвей Юрьевич скорей бы умер, чем допустил такое. Лишь однажды самообладание изменило ему, и слова о любви сорвались с губ, только она не пожелала их услышать. Он обидел ее, но ведь и ему тоже было больно. А если он умрет?
Самое страшное, что пугало Юлю и не давало покоя по дороге в Москву, это реакция и чувства, которые она может испытать, глядя на него, прикованного к больничной койке. Она страшилась тайной радости и некоторого торжества, но вместо этого была лишь растерянность да слезы, подступающие к глазам. Юля закусила нижнюю губу и снова потянулась к золотому крестику.
— А что здесь делает эта мерзавка? — вдруг раздался за спиной резкий и гневный возглас.
Шарапова медленно обернулась и оказалась лицом к лицу с госпожой Гончаровой, высокомерной и дородной дамой, матерью Матвея. Первый и последний раз они встречались на их свадьбе. Но и этого оказалось достаточно, чтобы у Юли напрочь пропало желание продолжить знакомство и общение.
— Кто разрешил ей здесь быть? Кто позвонил, как она посмела явиться? Ведь это все из-за тебя! Ты довела его до такого состояния! Господи! И что он только в тебе нашел! А-а-а… — протянула она, и столько в голосе было яда и презрения, что Юля даже вздрогнула. — Ведьма! Ты же ведьма, я всегда говорила Матвею, ты приворожила его! Колдуешь там в своей проклятой дыре! Ты приворожила его, приковала к себе, а потом бросила! Но и этого тебе показалось мало! Теперь ты решила избавиться от него! Конечно, денег-то нет! А жить привыкла на широкую ногу, ни в чем не отказывая себе! Явилась в надежде получить наследство? Рада, небось, видеть его в таком состоянии? Только знай, милочка, если с ним что-то случится, ты не получишь ни копейки! — сказала, словно выплюнула, женщина и замолчала, переводя дух.
Юля не прерывала Гончарову, не отворачивалась, не пыталась ответить. Она просто стояла и смотрела на нее, внутренне вздрагивая от ненависти и злобы, сквозивших в словах, глазах и интонациях. Она не понимала, за что та ненавидит ее, но сейчас не чувствовала к ней прежней холодной неприязни, которую Гончарова вызвала в ней при первой встрече. Сейчас Юля сочувствовала ей, но пожалеть не могла.
— Я так понимаю, наследство — единственное, что вас беспокоит? — совершенно спокойно спросила она. — По этому поводу можете не волноваться. Мне не нужны ваши деньги. И если это все, что вас беспокоит, я, пожалуй, отойду! — Юля говорила подчеркнуто вежливо.
Шарапова не стала дожидаться ответа. Отвернувшись, она шагнула к Старовойтовым, оставляя ту недоуменно моргать.
— Андрей Михайлович, вы видели врача? Что он говорит? — спросила девушка.
— Буквально полчаса назад врач был здесь. Прогнозы неутешительные, Юля. Он все еще не пришел в себя, и это беспокоит больше всего. У него сломано несколько ребер, перелом ключицы, сильно повреждена нога, но всерьез беспокойство вызывает черепно-мозговая травма. Именно из-за нее он в коме. И еще неизвестно, чем это может обернуться для него. Единственное, что радует, у него практически не повреждены внутренние органы. Врачи делают, что могут, нам же сейчас остается лишь ждать и молиться.
— Юля, возьми, пожалуйста, кофе, — к ней подошел Ариан и протянул стакан с горячим ароматным напитком. — Ты устала, и будет лучше, если я отвезу тебя к нам домой. До вечера здесь останутся мои родители и мама Матвея, а к ночи мы сменим их!
— Спасибо, Ариан, но я поеду к себе домой, то есть, в квартиру Матвея.
При этих словах госпожа Гончарова встрепенулась, намереваясь запротестовать, но, встретившись взглядом с Андреем Михайловичем, решила промолчать.
— У меня нет ключей, надеюсь, консьерж сможет мне помочь.
— Я дам тебе ключи, Юля, — сказал Ариан. — Но будет лучше, если ты остановишься у нас. Ни к чему тебе сейчас оставаться одной… — Старовойтов коснулся ее плеча, внимательно вглядываясь в глаза и пытаясь прочесть в них хоть что-то. Но ничего, кроме какой-то странной отрешенности и растерянности, не заметил. Она была здесь и в тоже время мыслями не с ними. Шарапова смотрела на него, но как будто не видела. О чем она думала? О, Матвее, это понятно. О том, что случилось. И, может быть, не только об этом. Но не о нем. Ариан был уверен. Все в ней в эти мгновения было обращено к себе. К собственным чувствам и мыслям. Юля как будто пыталась найти ответы на вопросы и что-то важное для себя решить.
— Нет, как раз нужно! — ответила она. — Ты подвезешь меня до Софийской набережной?
— Конечно!
Ариан, как и обещал, подвез ее до дома Гончарова, но когда предложил проводить до квартиры, Юля вежливо, но решительно отказалась. Она понимала, что Старовойтову очень хочется загладить вину перед ней, поэтому он делает все возможное, чтобы помочь и поддержать, но девушке сейчас нужно было совсем другое. Ей хотелось просто побыть одной. Это было странно и непонятно в первую очередь для нее самой, ведь рядом был Ариан, тот самый, о котором она всегда мечтала и кого любила столько лет. Одно присутствие которого делало ее счастливой. Ариан, которого она так ждала, в зеленых глазах которого плясали солнечные лучики. И плевать ей было бы на Матвея, который сейчас в больнице, и на Аделину с их сыном. На все плевать, и на совесть, и на мораль, и на приличия, только бы остаться с ним вдвоем и снова стать счастливой. Так могло и должно было быть, но не стало. Юле не нужна поддержка Старовойтова. Она не хотела находиться рядом с ним. Девушке хотелось думать о Матвее.
Все так запуталось — эмоции, переживания, воспоминания, надежды, ожидания и мечты. Шарапова чувствовала себя уставшей и разбитой, переступая порог квартиры, из которой сбежала год назад. И все же среди хаоса разбегающихся мыслей было что-то главное, что следовало бы понять, принять и постичь.
Девушка зарылась пальцами в волосы и сжала голову, будто таким образом пыталась удержать разбегающиеся мысли и унять головную боль. Юля, включив свет, прошла в гостиную и, опустившись на диван, легла, прижавшись щекой к грубой обивке. За большими окнами шумела весенняя Москва. Очень хотелось позвонить домой и узнать, как там Прохор. Еще и суток не прошло, а она уже безумно скучала по сыну. Слезы наворачивались на глаза, стоило лишь подумать о том, как он, проснувшись сегодня с первыми лучами солнышка, своим «агуканьем» разбудил не ее. И не она его покормит, поменяет подгузник и отправится на прогулку… Господи, как же она вообще решилась приехать в Москву и оставить ребенка, он ведь такой маленький?
Юля собиралась вернуться домой завтра, в крайнем случае, через несколько дней, так она думала, когда ехала сюда, но сейчас уже ни в чем не была уверена.
Вытирая слезы, которые все же брызнули из глаз, девушка встала с дивана и прошлась по комнате. Часы на комоде у дивана показывали почти девять утра. И лучшее, что она может сейчас сделать, так это умыться и постараться поспать.
Впереди ее ждет ночное дежурство в больнице.
Выйдя из ванной, Шарапова направилась в спальню, где когда-то спала с мужем, а потом одна, мечтая о другом.
В квартире царил порядок. Какой бы образ жизни ни вел в последний год Матвей Юрьевич, домработница свою работу исполняла идеально. В комнатах, как и прежде, витал аромат дорогого парфюма и легкий запах сигарет, который всегда волновал ее. Юля вдыхала эти ароматы, а воспоминания, врываясь в сознание, причиняли боль. А ведь не все, что было у нее с Гончаровым за годы супружества, так уж и плохо. Было много чего, о чем она просто не хотела думать, вспоминать. И она не притворялась, когда занималась с ним любовью или смеялась, оставаясь наедине. Было много всего такого, из чего складывалась их совместная жизнь, и это нравилось обоим. У нее всегда было множество ответов на вопрос, почему Гончаров все же женился на ней, и все они идеально подходили тому человеку, которого она видела перед собой. Кроме одного — он просто любил ее и не представлял своей жизни без нее.
Юля вошла в спальню и опустилась на кровать. Нагнувшись, сняла босоножки, а когда выпрямилась, взгляд задержался на фоторамке, которая перевернутой лежала на тумбочке. Машинально девушка потянулась к ней и взяла в руки.
В рамке было ее фото и застрявшие осколки стекла. Нетрудно догадаться, сколько раз за этот год Матвей сидел на кровати, пил, курил и смотрел на фото, где она ослепительно улыбалась. Сколько раз, не в силах видеть ее широкую улыбку, бросал рамку в стену, топтал ногами, а потом поднимал, ставил на столик, снова пил и опять не сводил с нее воспаленных глаз.
«Боже, как он не сошел с ума? А может быть, и сошел… Алкоголь и наркотики, туманя разум, возможно, и подтолкнули его к столь отчаянному поступку. Не в состоянии и дальше так жить, однажды он решил покончить с этим раз и навсегда».
Осторожно положив рамку обратно на столик, Юля забралась под одеяло и натянула его до подбородка.
«Спать! — приказала она себе. — Спать и ни о чем сейчас не думать. Для одного дня и так достаточно потрясений. Забыть обо всем и спать!»