Почему так случилось, кто был в этом виноват, Юля не знала. Она сама? Ариан? Матвей? Жизнь? Судьба? Теперь поздно искать виноватых, но стоит попробовать все исправить…
Гроза, бушующая над городом, постепенно уходила. Далеко над домами сквозь дымку облаков выплывали сверкающие, умытые ливнем высотки делового центра. Где-то за ними продолжали кучиться сизые облака, отблески молнии озаряли их голубоватым светом. Еще слышны были дальние раскаты грома. Проливной дождь, обрушившийся на Москву, принес долгожданные прохладу и свежесть. И пусть через несколько часов от нее не останется и следа, Юле, стоявшей у окна и наблюдавшей разгул стихии, хотелось открыть фрамугу и впустить в палату немножко влажного благоухающего воздуха, запаха молодой листвы и цветущих каштанов. Но делать это девушка не стала. Вот уже несколько часов Юля стояла, не шевелясь, скрестив руки на груди, и чувствовала, как гулко бьется сердце. Девушка боялась, и с каждой уходящей минутой страх становился сильнее.
Действие снотворного, которое вместе с обезболивающим Гончарову кололи каждые несколько часов, вот-вот должно закончиться. Близилось время ужина и ежевечерний обход врача. После обеда, настойчиво и решительно, Юля выдворила из палаты госпожу Гончарову. Впрочем, та не особенно и сопротивлялась. Спесь и высокомерие не придавали сил, а возраст и давление давали о себе знать. Случившееся несчастье здорово подкосило ее. И как бы ни пыталась она противиться, но все же согласилась уехать домой и до завтра дать себе передышку, предоставив Юле дежурство у постели сына. Ведь это было единственное, что Шарапова могла сейчас делать, единственное, что от нее ждали. Ни у кого из присутствующих не возник вопрос, а нужно ли это Матвею Юрьевичу? Его мать была не в счет. С самого начала она не желала видеть Юлю своей невесткой и женой единственного сына. Ее желание остаться с мужем наедине ни у кого не вызвало удивления, несмотря на то, что люди, которые бывали в палате Гончарова, знали о перипетиях их семейной жизни. И, безусловно, желая им обоим добра, хотели, чтобы они преодолели разногласия и снова были вместе. Ариан был единственным, кто знал всю правду, но и его Шарапова попросила сегодня вечером не приезжать. Она не могла больше стоять у изголовья кровати, недосягаемая взглядам Матвея. Сегодня она собиралась выйти наконец из укрытия. Но сделать это предпочтительнее без свидетелей, чтобы избежать публичного унижения.
Юля вслушивалась в тяжелое дыхание Гончарова и чувствовала возрастающее волнение. Девушка не знала, что скажет ему. Оставалось лишь догадываться, как поведет себя Матвей. А если он потребует, чтобы она убиралась вон и больше не появлялась в его палате? Что тогда? Впрочем, она почти не сомневалась, что так и будет. У него нет причин поступать по-другому.
Девушка вздрогнула, уловив изменение в дыхании супруга. Частыми и прерывистыми стали вдохи-выдохи. Сдержанный стон вырвался из груди. Юля обернулась и увидела, как, силясь приподняться, мужчина шарит левой рукой по постели, вероятно, в поисках кнопки вызова медперсонала.
Шарапова подошла к кровати и, наклонившись, нажала кнопку. Взгляд ее на мгновение задержался на смуглой ладони мужчины. На его длинных пальцах со сбитыми костяшками, на ссадинах и порезах. Ей показалось, или эти пальцы действительно дрогнули? Она выпрямилась, так и не взглянув ему в лицо, а в палату уже входила медсестра.
Пока она ставила капельницу, проверяла и записывала показания приборов, Юля, предупредительно отойдя к окну, молчала. Молчал и Матвей, но если бы она все же обернулась и взглянула на него, увидела бы, как в немой ярости побелели плотно сжатые губы, как сошлись на переносице брови. Юльке знакомо было это выражение, но не медсестре. Обернувшись к нему с дежурной улыбкой, та открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела произнести и слова.
— Зачем вы на меня нацепили этот воротник? — хрипловато прорычал Гончаров. — Снимите немедленно и поднимите кровать. Я хочу встать! Где здесь туалет?
У медсестры округлились глаза, а Юлька, не оборачиваясь, закусила нижнюю губу.
— Матвей Юрьевич, вам нельзя вставать! Вы ведь недавно из комы вышли. Об этом даже и говорить не стоит! Врач запретил. Как минимум неделю необходим полный покой. Господи, после такой-то травмы! Да вы же чуть на тот свет не отправились! В туалет тоже пока нельзя. Сейчас вам поставят утку или катетер…
— Что?
Юлька вздрогнула от его окрика. Медсестра шмыгнула за дверь, вероятно, побежав за врачом. А Матвей, содрогнувшись от боли, обессиленно закрыл глаза. И снова между ними воцарилась тишина, которую Юля не решалась нарушить, прекрасно понимая, следующей выбежит из палаты она.
— Значит, мне не привиделось. Ты действительно здесь! — наконец произнес Матвей, нарушая молчание. — Зачем?
Юлька на мгновение закрыла глаза. Зачем… Если бы она сама могла ответить на этот вопрос!
— Не знаю, — только и смогла сказать она. — Но даже если ты сейчас потребуешь, чтобы я ушла и больше не появлялась, ничего не выйдет. Я останусь, — несмотря на волнение, заставляющее сжимать кулачки, впиваясь ногтями в ладони, голос Юли звучал ровно и спокойно.
— Ну да, конечно! Вряд ли еще когда-нибудь тебе выпадет шанс насладиться подобным зрелищем. Могу лишь представить, какое удовольствие ты получаешь, видя меня в таком состоянии! Радуйся, дорогая! Я, конечно, это заслужил! — физическая боль, терзавшая его, вытеснила ярость, и голос мужчины звучал устало и безучастно. — Ну и куда подевалась медсестра со своим катетером или уткой? — пробормотал он.
— Я позову! — только и сказала девушка, выходя из палаты.
— Ариан, попроси Андрея Михайловича привезти мне чековую книжку! — несколькими днями позже обратился Гончаров к Старовойтову, когда тот пришел навестить его.
Левой рукой, в полулежащем состоянии, с фиксирующим воротником на шее, который ограничивал движения и причинял страшные неудобства, Матвей не мог есть самостоятельно, хоть упрямо и пытался, стиснув зубы. Черпать ложкой жидкую кашу, которую в клинике называли едой, ему удавалось с трудом. А если и получалось, большая ее часть оставалась на рубашке, воротнике, гипсе. Это страшно раздражало Гончарова. Все раздражало. Эти стены, медперсонал, врачи, их предостережения и нравоучения, капельницы, процедуры, утки, уколы, протирания. Причитания и дотошные хлопоты матери, присутствие Ариана и всех тех, кто приходил навестить его, но только не Юли. Ее присутствие все так же причиняло боль, однако приносило и облегчение. Ведь именно на нее он выплескивал накопившееся раздражение, злость, плохое настроение. Единственное удовольствие, которое он находил здесь для себя, — унижение, которому он подвергал жену, делая это осознанно и намеренно, особенно в присутствии Ариана. Матвей ловил устремленный к ней взгляд Старовойтова. Видел, как она решительно и упрямо сжимала губы, молча снося его издевки. Мужчина знал, что чувствуют эти оба. И, глядя на них, снова испытывал ярость и ненависть, сжигающие душу. Защищать Юлю Старовойтов не решался. Ариан появлялся нечасто, чувствуя, как с его приходом тучи в палате сгущаются. И, конечно, сдерживая себя, не вмешивался, порываясь поговорить с Матвеем и все ему объяснить. Юля же ни разу не ответила мужу тем же. Иногда она вставала и уходила, закрывая за собой дверь. Он не знал, как, закрываясь в дамской комнате, прижимая ладони к лицу, она сползала по стене и плакала, понимая, что больше не сможет выносить всего этого. Но через час возвращалась в палату, ничем не выдавая внутреннего состояния, и принималась за свои обычные дела. Шарапова почти не разговаривала с ним, просто кормила, помогала запить лекарства, брила, обрабатывала мелкие порезы и ушибы на лице и теле, протирала, помогала дойти до туалета, когда Матвею разрешили подняться. Читала вслух утренние газеты и новости в соцсетях, ему из-за сильного сотрясения читать и напрягать глаза пока категорически запрещалось. Фактически она была сиделкой, безмолвно снося его выходки и плохое настроение, уходя поздно вечером и возвращаясь рано утром. И, конечно же, не представляла, какой пыткой были для него эти ночи без нее, когда, не в состоянии уснуть, мучаясь от боли, он снова представлял, как друг и жена проводят время вдвоем. У него не было причин думать по-другому. А у нее — проводить дни в его палате и сносить все молча и покорно. Именно это ставило Гончарова в тупик, да еще ее взгляд, устремленный к нему, который он нечаянно ловил. Печальный, задумчивый…
— Тебе нужны деньги, Матвей? — спросил Ариан, осторожно присаживаясь на стул у его кровати.
— Да, нужны! Я должен выписать аванс своей сиделке! Кругленькую сумму. Хочу, чтобы она оставалась при мне круглосуточно. После того как мне перестали колоть обезболивающее на ночь, снотворное не спасает. Милая, сколько я тебе должен? — с ухмылкой спросил он.
— Матвей, мы можем нанять для тебя квалифицированную сиделку, — попробовал возразить Ариан.
— Зачем? У меня же есть! Она отлично справляется со своими обязанностями. И заметь, дорогой друг, ее никто об этом не просил и не принуждал. Благородные порывы души! Это все кровь Четвертинских, что и говорить! Нам с тобой сего не понять! Скажи отцу, пусть еще к авансу и премию добавит, честное слово, она это заслужила!
Глава 23
— Дорогая, твоя роль сиделки при мне окончена! Я уже выписал тебе расчет и отправил в Сиреневую Слободу! Больше я в твоих услугах не нуждаюсь. Секретарша заказала мне билет до Ниццы, и завтра вечером я буду на юге Франции! Мне осточертели эти лица и город. Хочу перемен, веселых перемен… — с привычной саркастической ухмылкой на губах заявил Гончаров, откинувшись на спинку кресла.
Ничего не дрогнуло в лице Юли. За прошедшие недели она мужественно и стойко научилась реагировать на его насмешки и издевки.
— Боюсь, она зря потратила деньги! Юг Франции отменяется, Матвей, я еще раз повторяю, либо ты едешь со своей матерью в Кисловодск, как рекомендовал врач, либо со мной в Сиренево. Третьего не будет. Придется тебе забыть о веселых переменах. Ни у твоей матери, ни у меня нет желания ехать туда с тобой. Впрочем, и здесь я больше не останусь. Завтра уезжаю домой.