— С ним все хорошо, Юля! Нет, он не пьет! Иногда заходит ко мне в кабинет поговорить о делах, да и просто поговорить, но чаще всего он не ищет компании. Сидит то на веранде, то в зимнем саду, официант обычно приносит ему свежезаваренный чай, и по несколько часов он работает за ноутбуком. По утрам и вечерам, говорят, понемногу бегает и не пользуется больше тростью, хотя колено все еще дает о себе знать. Вчера я встретила его, когда шла в Сиренево. Он стоял у балюстрады и, морщась, растирал колено. Еще он иногда ходит купаться на речку, интересуется подготовкой к предстоящему празднику! Мне кажется, с ним все будет в порядке, Юль. Его жизнь потихоньку входит в обычную колею. Охрана докладывала, что пару дней назад он уезжал куда-то вечером один на машине и вернулся поздно. Вероятно, после больницы ему захотелось немного развеяться, это понятно…
— Он уедет скоро…
— Мне кажется, нет. Уезжать он не собирается. Вчера сказал мне, что ему здесь хорошо. Знаешь, общаясь с ним, я поймала себя на мысли, что Гончаров мне нравится. Мы не радовались, когда ты поспешно вышла за него замуж, ведь совсем его не знали. И могли лишь предположить, в каком он «восторге» от родственников из белорусской деревни. Нам казалось, он не пара тебе, с его-то статусом и социальным положением. К тому же очень быстро все у вас произошло. Мне казалось, ты просто хочешь уехать, сбежать, тебе все надоело здесь, манит Москва и та жизнь, которую может обеспечить этот мужчина. Ты не казалась влюбленной.
— Я и не была. Тогда меня не особо это беспокоило. Я думала, что смогу без любви. Казалось, хватит и того, что было между нами. И Матвею этого тоже хватит. Ведь он тоже не любил меня и не ждал ответных чувств. Но я ошиблась. Я всегда казалась себе особой здравомыслящей, а сама все это время жила какими-то миражами, принимая их за реальность, в упор не желала замечать очевидного. Не понимаю, как я могла так долго и упорно заблуждаться!
— Главное, вовремя понять это, Юля. Мне кажется, для вас с Матвеем еще не все потеряно. По крайней мере, познакомившись с ним ближе, я могу со всей определенностью сказать, это как раз тот мужчина, который нужен тебе. Он сделает тебя счастливой. К тому же у вас есть ребенок. И если вы оба хотите этого, будете вместе.
— Если мы оба хотим, тут ты правильно сказала. Я не знаю, чего хочет Матвей. И мне страшно, мам. Я боюсь, что, приняв его любовь, не смогу ответить ему тем же. Я боюсь того, что чувствую. Боюсь ошибиться, приняв жалость за нечто большее. Не хочу предать его во второй раз, понимаешь? — прошептала девушка.
— А ты не оглядывайся, не тяготись прошлым. Представь, будто и не было ничего. Просто вдруг в Сиренево приехал красивый мужчина, который волнует и нравится тебе. Мужчина, предназначенный тебе судьбой. Он ведь любит тебя, Юля, иначе никогда бы не согласился поехать сюда. А любовь такого мужчины, как Матвей Юрьевич, дорогого стоит, уж поверь мне. Приходи в Сиренево. У тебя есть замечательный повод — игра на рояле.
— Все будет, как и прежде… — закусив губу, прошептала Шарапова.
— Возможно. А может быть, и нет. И ты никогда этого не узнаешь, пока не сделаешь первый шаг. А в данной ситуации именно ты должна его сделать! — сказала Марина.
Прошло еще несколько дней, прежде чем Юля решилась однажды вечером спуститься к реке. Солнце только скрылось за лесом, а от реки повеяло прохладой. Августовский жаркий день клонился к вечеру. Затихала суета. Тишь и благодать обступали со всех сторон, нарушаемые чуть слышным всплеском воды в реке, шумом плотины, негромким дрожанием листьев, когда их касался налетевший невесть откуда ветерок, да вечерней песней какой-то одинокой птицы. Час от часу лай собак, чей-то громкий окрик врывались в эти золотисто-розовые густые сумерки, но почти не касались их.
Спустившись к реке, Шарапова постояла немного в нерешительности, глядя на противоположный берег, а потом, не торопясь, пошла к плотине. И уже почти достигла мостика, когда в тени старого вяза, склонившегося над балюстрадой, огораживающей плотину, увидела Гончарова. Сбившись с шагу, Юля остановилась, превозмогая желание убежать, но их разделяло всего несколько метров. Ее появление, безусловно, не осталось незамеченным, а бегство вызовет новый шквал усмешек и замечаний. Нет уж, такой радости она ему не доставит. И разве не на встречу с мужем она надеялась, когда шла сюда?
В смятении закусив нижнюю губу и сунув руки в карманы кофты, чувствуя, как гулко стучит сердце в груди, Юля сделала шаг вперед.
Матвей, вероятно, совершал ежевечернюю пробежку. Синяя футболка была в темных пятнах пота. На нем были спортивные брюки и кеды. Отросшие волосы он перехватил резинкой, но несколько выбившихся темных прядей падали на лицо. Он был все так же небрит, но девушке хватило одного мимолетного взгляда, чтобы понять, он действительно стал выглядеть лучше. Исчез нездоровый цвет лица.
Матвей не обернулся, когда она ступила на бетонную плиту. Он что-то внимательно разглядывал внизу.
— Привет! — поздоровалась Шарапова, останавливаясь в шаге от него.
— Привет! — мужчина поднял руку в приветственном жесте и снова сосредоточил внимание на том, что так занимало его.
Юля сделала еще один шаг и встала рядом, положив руки на широкое ограждение.
— Ты видела, как загрязнены плотина и ручей? — спросил Гончаров, оборачиваясь к ней. — Чего здесь только нет. Даже лестницу кто-то сбросил. Я никогда раньше не присматривался. Ручей давно так забросали мусором или только в последние годы?
— Думаю, давно! Когда реставрировали усадьбу, отделали только балюстраду, чтобы не портила общий вид. Предполагалось, что отдыхающие станут здесь гулять. Когда в Сиренево работала я, вопрос о том, чтобы почистить ручей, безусловно, поднимали, но в имении и без того проблем хватало, поэтому до ручья так и не дошли.
— В обязательном порядке завтра же попрошу Марину Прохоровну отправить рабочих на плотину. Я видел, отдыхающие приходят сюда и фотографируются… Как дела? — без перехода спросил он.
— Все хорошо, спасибо! — ответила девушка.
— Отлично! Что ты здесь делаешь? — не сводя с нее темных глаз, поинтересовался Матвей.
— Вышла погулять. У реки свежо.
— Что ж, прекрасно! — кивнул мужчина, удовлетворенный ее ответом. — Пойдем погуляем. Ты не торопишься?
— Нет! — ответила Юля, нерешительно глядя на него и ожидая подвоха.
— Замечательно! — Матвей предупредительно пропустил ее вперед и, перейдя мостик, они неторопливо двинулись вдоль реки к усадьбе. Шли в тишине, но это не напрягало. Вечер был так прекрасен. Переливы заката отражались в воде. К запаху сырости и тины, поднимавшемуся от реки, примешивался аромат грибов и более сильный, пронзительный — лесных цветов, в изобилии росших на склоне нижнего парка среди зарослей трав, кустов и вековых деревьев.
Юлька неторопливо шла рядом с мужчиной, любуясь открывшимся пейзажем, и улыбка помимо воли касалась губ.
Странно было идти рядом с ним и вместо ставшего привычным напряжения ощущать легкость, не чувствовать былой враждебности, исходившей от Гончарова.
«Что же случилось с ним за эти дни, проведенные здесь? Что значит перемена в его настроении?»
Если бы Юля спросила об этом вслух, обращаясь к Матвею, он, вероятно, не нашелся бы с ответом, потому что и сам задавался сейчас этим вопросом.
Он не хотел ехать в Сиренево, в этом Юлька была права. Их угрозы ничего не значили для него, если бы он всерьез решил отправиться во Францию. Но он поехал с ней. Почему? Гордость, раненое самолюбие и обида по-прежнему затмевали все другое, а ее присутствие причиняло боль, но, наверное, он был мазохистом. Ему нужна была эта боль, только бы Юля оставалась рядом. Зачем она приехала в больницу? Добить его? Уничтожить? Отомстить? Порадоваться? Возликовать? Только за этим, Гончаров не сомневался и не остался в долгу, унижая и насмехаясь над ней, но за всем этим было кое-что другое. Что именно, мужчина не знал. Не веря, не надеясь, и все же как раз это «что-то» не давало полной уверенности в собственной правоте.
Два месяца в больнице он специально причинял ей боль, отталкивая и унижая, потому что больно было самому. Но в Сиренево он не мог больше так, просто выдохся. Здесь все изменилось. И если бы они не встретились сейчас у плотины, Матвей пошел бы к ним домой, напросился бы в гости у Шараповой-старшей, благо, за эти две недели у них установились приятельские отношения.
Дойдя до каменных ступеней, что вели по склону вверх, Гончаров стал подниматься. Юля решила, он идет к одной из ротонд-беседок, но Матвей опустился на ступени, молча приглашая последовать его примеру.
Юлька присела на край плиты и обхватила руками коленки.
— Ты не возражаешь? — спросил он, щелкая зажигалкой.
— Нет, — отозвалась она.
Девушке всегда нравился этот неповторимый аромат дорогого парфюма и сигарет, который неизменно сопровождал его.
Матвей закурил, и между ними воцарилась тишина. Незаметно подкрадывалась теплая ночь, гася краски заката. За рекой, на деревне, тут и там зажигались фонари. Да и на аллеях усадьбы тоже. Где-то над ними негромко переговаривались запоздалые посетители. Чуть слышно шептались и дрожали сплетенные ветви деревьев. Цикады начинали свой вечерний концерт, назойливо звенел комар…
Юльку завораживали мигающие за рекой огни, но еще больше — близкое присутствие Матвея. Он молчал, но слова, казалось, сейчас были совершенно лишними. Эта ночь, обступающая их со всех сторон, была красноречивее любых слов.
— Почему ты не приходила в Сиренево? — негромко спросил Гончаров.
— Здесь ты во мне больше не нуждаешься.
— Я и в больнице в тебе не нуждался, но тебе было на это плевать. Ты не спрашивала моего разрешения, когда почти поселилась там и молча сносила мое плохое настроение и раздражение, унижения. Я до сих пор так и не понял, к чему все это было? Приступ милосердия или спектакль, разыгранный перед Старовойтовыми?
— Нет, ни то и ни другое.